Проклятие для Обреченного (СИ) - Субботина Айя

— Достаточно того, что ты уже сделал, господин, - превозмогая желание «опустить» неприятное моему языку обращения, говорю я.

Тьёрд снова заваливается на спинку кресла, всем видом давая понять, что теперь он готов позволить мне заняться его ранами.

Ши приносит таз с водой и груду перевязочных лент, Баса едва волочит тяжелую коробку с лекарскими принадлежностями. Я выпроваживаю всех, кроме того воина, которым передавала весточку для Тьёрда. Он стоит неподалеку и держит руку на эфесе меча, даже не скрывая, что готов отсечь мне голову за любой жест в сторону его генерала, который посчитает опасным или подозрительным.

— Оставь нас, - отсылает его Тьёрд, и тот после короткой заминки выходит прочь, сказав на прощанье, что будет караулить за дверью. Халларнец немного отводит голову, когда я наклоняюсь, чтобы поближе осмотреть рану на его шее. И вдруг протягивает человеческую руку, чтобы захватить пригоршню моих волос. – Скучала по мне?

Мы снова скрещиваем взгляды, на этот раз дольше, проницательнее, словно упражняемся в бое на мечах, держа в уме, что этот поединок может стать смертельным для одного из нас. Что то, что начиналось как игра, может закончиться кровью.

У меня всегда был выбор: говорить правду или лгать.

Правда, даже если она была грязной и неприятной, множество раз спасала мне жизнь.

— Нет, господин, - отвечаю я. И все-таки немного трушу, потому что не могу сдержаться от панического сглатывания. – Совсем не скучала.

Тьёрд как будто даже нехотя разжимает пальцы, кивает с вполне довольной полуулыбкой, и закрывает глаза.

Глава двадцатая: Тьёрд

Я так часто ходил по краю смерти, что считать количество моих попыток ее обыграть просто бессмысленно. Тем более, однажды она обыграла меня и забрала к себе, пусть и ненадолго.

С тех пор мне кажется, что жизнь превратилась в бесконечную череду попыток сбежать от той, кто считает меня своей собственностью. И караулит за каждым углом, надеясь, что рано или поздно я отвлекусь - и она сцапает, и утянет в темное логово свою непослушную игрушку.

Наверное, раны все-таки сделали меня слабее, раз меня так приятно пробирает слово «муж», которым Дэми награждает меня очень внезапно, стоит рядом оказаться ее бестолковой сестре. Мне не то, чтобы приятно – нет. Просто какая-то часть меня испытывает удовлетворение, что хотя бы в чем-то эта строптивая кошка начала ластиться. Хотя я совсем не уверен, так ли хочу совсем сломить ее волю.

— Перевязку нужно сменить, - говорит северянка и пытается перетянуть меня на себя, чтобы размотать уже противно мокрые и холодные битны.

Позволяю это сделать, опираясь локтем на подлокотник старого и не самого удобного кресла, удобно устроив щеку на кулаке. Тугие локоны то и дело щекочут кожу, когда Дэми наклоняется, чтобы перехватить бинты на лопатках и снять очередной виток.

От нее приятно пахнет чистотой.

И горько – предательством.

Но мне в принципе плевать. Чего-то такого я от нее и ожидал. Было бы странно, если бы дикая собака в одночасье стала ручной и ласковой.

Дэми делает последний моток, я чувствую, как рваная рана снова наполняется кровью и черной отравой.

Перед глазами все плывет.

Даже у халларнсокго Потрошителя есть свой предел, болевой порог, после которого хочется свесить руки и позволить смерти вцепиться в горло смертельным поцелуем.

— Боги… - испуганно шепчет Дэми, взвивается на ноги и смотрит на меня с таким испугом, что я невольно улыбаюсь. – Что это, халларнец? Что… ты такое?

Но ее удивление – это только часть десерта.

Куда интереснее наблюдать за тем, как меняется лицо моей дикой кошки, когда она снова и снова пытливо вглядывается в то, что расползлось по моей груди, и понимает, что не хочет знать правду, потому что она может быть слишком ужасной.

Я могу пожалеть Дэми: в конце концов, она старается, корчит женушку, даже нацепила передник поверх красивого платья. Хоть наверняка ждет не дождется, когда получит право всадить в меня иглу и сделать первый стежок.

— Я – твой муж, - не могу отказать себе в удовольствии немного ее подразнить.

Усталость и боль – не лучшие спутники для человека, который в последние месяцы видел мертвых гораздо чаще, чем живых. Я, дьявол задери, заслуживаю немного личного удовольствия. Раз уж пока что не способен бросить северянку на постель и показать ей, почему в нашей семье будет мир и покой.

— Ты понимаешь, о чем я говорю, - все-так же испуганно говорит Дэми.

— … говорю, господин, - подсказываю правильное окончание фразы. Я простил это раз. И то лишь потому, что не мог налюбоваться на это вытянутое от ужаса личико.

— Господин, - после заминки повторяет Дэми и на мгновение опускает взгляд в пол. И снова на меня, теперь уже с откровенной неприязнью, если не сказать – отвращением. – Моих лекарских навыков не хватит…

Я киваю, охотно соглашаясь, потому что мое личное проклятье – диковинка даже для халларнов, а мы видели гораздо большее, чем стальные летающие машины и ходящие на железных ногах ветераны славных битв. Дэми даже не догадывается, что видит практически чудо: смерть, дарящую жизнь, зло, дарящее силу.

И наш будущих сын будет венцом этого творения.

— Недавно, после боя, моему хирурганту показалось, что он не сможет справиться с моими ранами. Он был молод, неопытен и, как я быстро понял, очень труслив, хотя и умен. Пришлось как следует его припугнуть, чтобы он выполнил то, что должно. Мальчишке было лет двадцать, он наверняка бы достиг больших высот в своем кровавом мастерстве. Но. – Я нарочно выдерживаю паузу, давая Дэми шанс додумать окончание моей байки. Она все равно ни за что не угадает. – Он был слабым. Слабые люди не способны на великие дела и решительные поступки. Слабость – это пересол на столе. Чумное пятно на еще здоровом человеке. Дырка от крысиного укуса, когда еще нет лихорадки. Подпиленный сук.

Дэми втягивает губы в рот, напрягаясь всем телом.

Она уже знает, что зря задала мне тот дурной вопрос.

И я все еще могу остановиться прямо сейчас, потому что впредь она будет держать рот на замке. Не ради меня, а чтобы не поддаться искушению всадить в монстра перед собой любой острый предмет, который успеет схватить до того, как я превращу ее в пепел. Ее тягу к жизни можно смаковать, как любимое вино: долго, растягивая удовольствие.

Но и для меня это уже не вопрос науки.

— На тот момент в моей армии не было другого лекаря, и я не мог позволить, чтобы солдаты не получали помощь. Поэтому мальчишке повезло – он сохранил свою жизнь… В отличие от ног.

Дэми дергается.

— Ты – чудовище… господин, - уже с неприкрытой ненавистью говорит она.

— Скоро ему сделают новые, он вернется ко мне и больше никогда не будет трястись от вида, - погладываю на свою стальную руку, - пришитых конечностей. И абсолютно точно будет знать, что с ними делать. Он полюбит кровь и самые страшные раны, научится видеть в вывернутых кишках прекрасное… впрочем – нет. Ему будет просто плевать. И лишь тогда он станет настоящим мастером своего дела. А теперь, жена, сделай так, чтобы мне не пришлось подумать о той же мере для тебя. Поверь: железные руки не так приятны мужчине, когда двое оказываются в постели.

Она подбирается, медленно и степенно расправляет передник и решительно откидывает крышку окаймленного железом сундучка.

Глава двадцать первая

Я не знаю, что он такое.

Даже в самых страшных северных легендах, где сама смерть ходила по снегу и сдирала кожи со случайных путников, кажутся просто детским лепетом по сравнению с тем, что говорит и делает этот халларнец.

И как будто даже рад этому.

Или нарочно меня изводит?

Я бросаю в таз пригоршню толченых в порошок листьев и кореньев, размешиваю, пока вода не окрасится в темно-синий цвет, на всякий случай пробую ее локтем, как научила мать: горячо. То, что нужно.