Убийство церемониймейстера - Николай Свечин

А дежурства! Камер-юнкеры изредка тоже приглашаются к высочайшему дежурству, но только возле императрицы. Когда Лыкову выпала очередь, он пошел во дворец с опаской. Барон Таубе заранее подготовил приятеля, рассказав ему о Марии Федоровне нелицеприятные вещи. Женщина недалекая и склонная к глупым интригам, она развлекалась сплетнями. А еще любила ни с того ни с сего выказать вдруг холодность жене какого-нибудь министра. И смотреть, как та переживает и теряется в догадках, чем не угодила… Датчанка, она проела всю плешь мужу по поводу «гадких немцев». И в нынешних дурных отношениях между Россией и Германией велика и ее заслуга.

Так все и оказалось. Алексей отдежурил сутки, изнемогая от безделья и глупых церемоний. Государыня была вежлива, но раздражительна. С самого начала она пробовала уесть молодого камер-юнкера, а когда поняла, что ему это безразлично, – рассердилась. И велела больше «этого невежу» к дежурству не призывать. Сыщик был очень доволен.

Когда он женился, пришло другое испытание – балы. Варенька по знатности и богатству входила в высший свет обеих столиц. В Москве родни было больше, но и в Петербурге ее хватало. Изящная наружность быстро вывела ее в ряды первых красавиц. При этом Варвара Александровна еще и любила танцевать… Лыков, совсем не светский, в танцоры не годился и пустых развлечений не терпел. И всегда забывал подать даме руку в пятой фигуре кадрили… Он послушно сопровождал жену на балы, наблюдал со стороны ее успехи, а сам маялся. В карты сыщик тоже не играл, и так ему скучно было в Зимнем дворце… Покуда был жив Павел Афанасьевич, он терся возле него и слушал умных людей. Те буквально роились вокруг вице-директора, несмотря на его скромный статус. В этом кругу случались интересные беседы, туда входили неординарные личности. Утонченный граф Ламздорф, талантливый Витте, желчный Победоносцев, мудрый Плеве, саркастичный Куломзин – все слушали Благово с вниманием. Когда он умер, эти господа больше не подходили к Лыкову – его мнение никого не интересовало. Скука сделалась невыносимой. К счастью, родилась Принцесса Шурочка, и Варенька перестала выезжать.

При Дворе давали три вида балов. Большой устраивался в Николаевском зале, Средний («трехклассный») – в Концертном и Малый – в Эрмитаже. Последний был самым элитарным по составу приглашенных, и попасть туда считалось особой честью. Несколько раз за зиму давались балы и в Аничковом дворце, но лишь для близких друзей императорской четы, и Лыковых туда, разумеется, не звали. Особенно много танцевали в январе и феврале, когда проходили знаменитые «бешеные котильоны».

Алексей с Варенькой попадали в Зимний с Дворцовой площади, через подъезд Ее Величества. Алексей имел на это право как придворный кавалер. Отсюда же заходили приглашенные дамы и кавалергарды. Все прочие проникали внутрь со стороны Невы, через Иорданский подъезд. Там всегда было людно и вечно случалась при разъездах путаница с верхним платьем.

Лыковы поднимались на второй этаж, минуя караул из великанов-измайловцев. В полукруглом угловом зале зачем-то была поставлена пушка. Через Большую галерею гости дворца проходили в Танцевальный зал и выстраивались у стен. Здесь тоже правили церемониймейстеры. Своими жезлами они регулировали толпу, раздвигая ее по углам. Открывались танцы полонезом императрицы со старшим из посланников. Государь играл в карты и издали поглядывал на супругу – не зарывается ли Мария Федоровна? После первой половины все ужинали. Лыковы садились за стол на двадцать персон в «комнате перед Фонариком». Алексей отбирал у жены карне де баль[25] и ревниво изучал ее. Варенька оглядывалась по сторонам и показывала мужу светских знаменитостей. Сыщик видел известную «Сашу из Тамбова», жену обер-камергера Нарышкина, урожденную Чичерину. Она славилась дикими выходками, например, отказалась приглашать на свои балы брата государя великого князя Владимира Александровича. А если кого и приглашала, то или мужа без жены, или жену без мужа. И шли! Обижались, но шли, поскольку танцы у Нарышкиной получались веселые и скандальные. А Зина, графиня Богарне! Удивительная женщина… Родная сестра генерала Скобелева, супруга герцога Лейхтенбергского и любовница великого князя Алексея Александровича всегда делала что хотела. Ее красиво-бесстыдное лицо сразу бросалось в глаза. От этой дамы исходил необыкновенный магнетизм: когда Алексей увидел ее вблизи, ему тут же захотелось обнять графиню.

Ужин всегда был плох. Но гости старательно распихивали по карманам и ридикюлям конфекты, приготовленные на царской кухне. Таких не было в свободной продаже, и их очень любили дети. Принести домой «царский гостинец» считали своим долгом даже самые богатые люди империи. Лыковская малышня тоже ждала редкие сласти, пытаясь не заснуть до прихода папы с мамой…

После ужина танцы возобновлялись и становились совсем невозможными. Молодежь плясала самозабвенно, до одури, и государыня тоже. Оркестр играл оглушительно, так, что звенело в ушах. Говорили, это оттого, что заведующий придворными оркестрами барон Штакельберг почти глух. Наконец император, отчаявшись делать жене предостерегающие знаки, удалялся к себе. По его команде из оркестра по одному расходились музыканты, и в конце концов на хорах оставался один трубач… Только после этого Мария Федоровна, вся красная, тоже покидала бал.

Лишь один раз Алексею понравилась общая картина праздника. Это было 26 января 1889 года. Только что покончил с собой австрийский эрцгерцог Рудольф. А в Концертном зале Зимнего дворца уже объявили очередной бал. Приличия требовали отменить пляски из-за траура, но свет и Двор настроились на веселье. И тогда было решено провести бал в… траурных одеждах. Зрелище получилось удивительное. Дамы явились в элегантных черных платьях. На их фоне многочисленные бриллианты смотрелись особенно эффектно. А траур, как известно, красит всякую женщину. Варенька была в замечательном туалете от Бульбенковой. Платья этой портнихи носила императрица. Сама же она была дочерью нижегородского священника и выбилась в лучшие модельеры столицы благодаря труду и таланту. Узнав, что Алексей – нижегородец, Ольга Николаевна стала выполнять заказы его жены вне очереди! Знаменитый «черный бал» вспоминали потом много лет как самый удачный и неординарный. Лыков тоже помнил его – последний раз они были там вместе с Павлом Афанасьевичем…

Утром следующего дня Валевачев порадовал начальника новой идеей.

– Алексей Николаевич, я узнал от Шереметевского, что на костеобжигательном заводе в вас стреляли согласованной картечью, – заявил он.

– Да, и что?

– Разрешите, я схожу в Управление императорской охоты. Вдруг там что-то вспомнят? Человека какого-нибудь с дурными наклонностями… Негодяя в душе. Его выгнали, но запомнили.

– И прозвище у человека было Снулый, – добавил с иронией Лыков.

– Почему нет? – возразил Юрий.

– Больно просто собираешься жуликов искать. Отчего именно в Императорской охоте? В столице полно других людей, способных согласовать картечь.

– Но убит придворный! А если тут есть связь?

– Хорошо, – смирился надворный советник. – Съезди в Гатчину, расспроси. Только возьми с собой фото покойника, которого Снулый приколол на Гутуеве. Пусть в морге сделают карточку. Вдруг опознают? Вдруг это он парашют заряжал?

Валевачев ушел, а к сыщику обратился Шустов.

– Алексей Николаевич, у меня тоже имеется предложение. Разрешите изложить?

Лыков удивился. Чиновник для письма проявляет розыскную инициативу! Что это с ним? Решил сам поймать Родиона, чтобы не шлялся к нему по ночам?

– Излагайте, Сергей Фирсович.

Шустов, несколько смущаясь, начал говорить:

– Я, конечно, понимаю свою никчемность… Писарь, и вдруг с каким-то предложением… Но что подумал. Бумаги Дашевского, что мы забрали с обыском…

– И что?

– Там повестки к мировому судье.

– Есть такие. Убитый судился со своим лакеем.

– Да-да. Я и подумал: не поговорить ли вам с судьей?

– Для чего?

– Вдруг он интересное вспомнит! Мало ли…

– А что может быть интересного в тяжбе хозяина с прислугой?

Шустов совсем стушевался, потом пробормотал, глядя в пол:

– Надо же где-то искать. А тут судья, не коридорный какой. Знаток, так сказать, душ человеческих.

И Лыков подумал – почему бы и нет? Гусиной Лапе он назначил срок до завтра. И Ширинкин примет его тоже завтра. А сегодня у сыщика никаких своих идей нет. Вечером свидание (тут Алексей некстати представил Анютку голой и порозовел…). Надо поговорить с судьей!

Камера мирового судьи четырнадцатого участка помещалась в Свечном переулке. Хозяйничал в ней князь Эристов (везло Лыкову в этом деле на князей!). Он как раз вел заседание, и сыщику пришлось обождать. От нечего делать он прислушался к голосам. Обвинялся молодой извозчик, оскорбивший седоков, не соглашавшихся на его цену. Эристовы – грузинский род, но князь вел процесс сдержанно и корректно. Никакой южной горячности… Несколькими вопросами судья разъяснил для себя суть дела. А потом вдруг просто и по-людски пристыдил парня – одной точной фразой. В камере стало тихо, лишь было слышно, как сопел извозчик. Напряженным голосом он извинился… Сразу загудели другие голоса, но беззлобно: извинения были приняты. Люди, и истцы, и ответчик, вышли на улицу одной гурьбой, дружески переговариваясь. Настоящее примирение сторон, порадовался Алексей. Ай да князь! Тут появился и он, запирая двери камеры. Увидел незнакомого господина и сказал: