Без Поводыря - Андрей Дай

Мысль за мыслью, тема за темой, и мы с Пятовым вдруг оказались на самой середине широкой улицы, застроенной рядами аккуратных типовых домов, которые в мое время принято было называть – на двух хозяев. Одинаковые заборы, расчищенные дощатые тротуары, серо-стальная осиновая дранка вместо обыкновенной для этих мест соломы. Каждый дом совсем немного, в силу таланта, желания или мировоззрения хозяина, отличался от других. Но все вместе, они создавали атмосферу уюта и порядка. Довольно было одного взгляда вдоль этой части сильно разросшегося села, чтоб признать – да! – так оно и должно быть. Так и должны здесь жить люди.

– Это… удивительно, – наконец выговорил я. – Здесь вы и живете, Василий Степанович?

– Э… нет, что вы, Ваше превосходительство. Это мастеровые. Наши и датчане вперемешку, – порозовел инженер. – Наши жилища господин Колосов разместил там, за площадью. Ближе к заводоуправлению.

Ну, в конце концов, и во времена Сталинской Индустриализации для управленческого аппарата строили несколько иные квартиры, чем для простых работяг. Вся родительская двушка в "хрущевке" легко поместилась бы на подъездной площадке "генеральского" дома. Я уж о мраморных ступенях и консьержке в парадной скромного жилища первого секретаря райкома не говорю. С чего бы здесь, в эпоху расцвета сословного общества, было иначе? Пятов, Чайковский и прочие заводские начальники размещались в двухэтажных кирпичных… даже не домах, а, скажем так – коттеджах. Чуть меньше чем классическая для Томска усадьба, но и далеко не средний мещанский пятистенок. Еще одна, такая же широкая, улица по другую сторону занятой лавками и фундаментом заложенной церкви, и пожарной станции площади.

– Отлично, – согласился я, измерив шагами всю эту "заводскую" улицу до самой заводской конторы. – Вы говорите, не обремененные семьями рабочие пока размещены в бараках?

– Э… Да, Герман Густавович, – не слишком уверенно ответил Пятов. – Но это лучше у Евгения Яковлевича спросить. Я, как уже имел честь докладывать, не особенно…

– Я помню, – кивнул я. – Вы говорили. А собственно самого господина коменданта…

– Так в конторе с утра, Ваше превосходительство. Вместе с прочими нашими служащими, с самого утра дожидаются. Только господин Кузнецов своими делами отговорился, – наябедничал инженер.

– Кузнецов? Никак Дмитрий Львович? И он здесь?

– Точно так, Ваше превосходительство. Как литографические станки прибыли, так и он с ними. Евгений Яковлевич им тут же и правое крыло казачьей станции выделил. И господин жандармский поручик там же изволили поселиться.

Сердце тревожно сжалось, и тут же отпустило. Явись сотрудник политической полиции по наши с Кузнецовым и Колосовым души, местный комендант вряд ли чувствовал бы здесь себя так вольготно.

– А поручик-то к чему?

– Ну как же, как же, Ваше превосходительство. Положено же так. Литография дело такое… А ну как они, не дай Господь, прокламации какие-нибудь печатать станут?

– Ах, ну да. Пошлите за ним. За Кузнецовым. Поручики меня не интересуют.

– Конечно, Герман Густавович. Из конторы и пошлю. Это совсем рядом. Станция-то, поди, сразу за Лерховским столбом от конторы будет…

– Как вы сказали, Василий Степанович? Каким столбом?

– А… О! Так это Илья Петрович распорядился, – удивился в ответ Пятов. – На площади, прямо перед управлением, чтоб колонна стояла из чугуна, в вашу, Герман Густавович, так сказать, честь. Как основателю заводов. Их превосходительство посчитал, что раз в Барнауле Демидову стоит, так и у нас должен быть.

– Зря, – поморщился я. – Не я же один… Да и как-то это…

Чертовски приятно, конечно. Но, стоит лишь на минуту задуматься… А станут ли досужие кумушки разбираться в том, кто именно отдал это самое распоряжение? Или сразу решат – Лерхе, дескать, гордыню тешит.

– Написали-то на столбе чего?

– Так сейчас и сами… Ваше превосходительство.

На счастье… Или… Черт его знает, в общем. К добру ли, к худу – столб оказался всего-то с метр высотой. На маковке – золоченый двуглавый имперский орел, а по самой чугунной чушке надпись: "Во славу Российской Империи железо сие здесь делать. Герман Густавович Лерхе. 1865 г." Ладно хоть так. Кто-то умный догадался Империю ввернуть. Иначе – совсем было бы… Не комильфо.

– Саму площадь уже назвали как-нибудь?

– Нет… Землемеры только весной из губернии прибыть обещали… А народ… Вы простите, Ваше превосходительство. Это само собой как-то вышло. Кто-то из чумазых первым сказал, тут и все подхватили…

– И все же?

– Германской называют, – тяжело вздохнул Пятов.

– Да? – засмеялся я, расслабляясь. Если бы кому-то в голову пришло обозвать административный центр поселения Лерховской – все было бы намного хуже. Оставалось только себе еще памятник прижизненный поставить, и все. Конец всему. Этого бы даже самые покладистые мои покровители не простили бы.

– Перед церковью нужно другой столб поставить. Александровский. Выше и… больше. Такой, чтоб это… недоразумение, и вовсе малюсеньким казалось. И ту площадь Александровской назвать. Хорошо бы и памятник Государю Императору, но на то его дозволение требуется. А столб… гм… От чистого сердца, от верноподданных. Понятно?

– Точно так, Ваше превосходительство, – инженер только что честь по-военному не отдал. Надеюсь, он действительно осознал – насколько это важно. И как меня расстроил этот символ признания заслуг моего Герочки.

Даже присутствие в Троицком жандармского поручика не так сильно могло по мне ударить. Понятно, что он немедленно отправит донесение в Томск или Омск о моем пребывании на заводе. Но в этом случае за меня само время. Телеграф сюда придет только вместе с железной дорогой. А пока бумага, вместе с угольными караванами, доберется до того, кого это может действительно интересовать, я уже буду на пути в Колывань.

В конторе, кроме собственно заводчан, бывшего учителя и редактора неофициального приложения к Томским Ведомостям, и коменданта Колосова, меня ждал пухлый, перевязанный нитками и заляпанный сургучом в пяти местах, пакет. От Карбышева, пояснил Кузнецов, окончательно лишая большей части моего внимания для своей новой игрушки – литографии. Супруга Варешки закончила подбирать фотографии для давно нами задуманного альбома, должного продемонстрировать потенциальным переселенцам, как вольготно и богато живется в Томской губернии.

По мне – так совершенно ничем не примечательные фото. Какие-то люди, позирующие на фоне обычных домов. Пасущиеся на лугу, судя по пейзажу – где-то в Барабинской степи в окрестностях Каинска, небольшое стадо коров. Группа дородных теток в расшитых узорами платьях, со щекастыми детишками на коленях. Вид с Оби на вытянувшиеся вдоль реки громадные амбары. Эти я своими глазами еще не видел. Только отчет читал о завершении их строительства и начале процесса заполнения припасами для переселенцев. Несколько изображений пароходов – на середине реки с тремя баржами на прицепе, у причала на погрузке… Горы мешков, коробок и ящиков из-за которых едва видно краешек трубы и мачту "Ермака" – это уже Черемошниковский порт, трудно спутать с каким-то другим местом.

Казачья станица. Почтовая станция – как фон для подбоченившихся, накрутивших усы кавалеристов. Торговый караван подвод в пятьдесят под сенью двухсотлетних, реликтовых сосен – это место тоже мне хорошо знакомо…

А вот литографии пока у Кузнецова выходили отвратительные. Резкие, излишне контрастные границы изображений практически не наполненных полутонами. Германа заинтересовала сама возможность печати изображений, а мне так эти оттиски напомнили первые опыты копирования на "ксероксах" годов этак восьмидесятых… другого мира, конечно.

Колосов порадовал куда больше. По его сведениям число работающих на самих заводах, и смежных, включенных в общую структуру, предприятиях превысило полторы тысячи человек. Добротным жильем обеспечены были еще далеко не все, но и в землянках, как это было летом, никто больше не теснился. Дома строили одновременно три артели, невзирая на протесты заводских специалистов, отбирающие больше половины выделенных на расширение производства стройматериалов.

Появилась насущная необходимость в возведении больницы и школы в Троицком. С ростом количества цехов инженеров и опытных мастеров больше не становилось. И, как следствие, из-за недостаточной квалификации – росло количество несчастных случаев. На счастье, пока обходилось без смертей, но врач, всегда готовый оказать помощь, нужен был уже сейчас.

А школа при заводах вообще-то уже была. Появилась чуть ли не сразу после того, как сюда стали переносить основное производство, и Колосов стал местным комендантом. Скучающие без привычных, присущих крупным городам, развлечений инженеры охотно откликнулись на предложение подпоручика в отставке – поработать преподавателями различных дисциплин детям рабочих и селян. Потом, когда о проекте прознал Чайковский, и на содержание этого, так сказать, учебного заведения стали выделятся средства из бюджета концерна, при школе появились мастерские. Вечерами, желающие претендовать на звание мастера, рабочие проходили там подготовительные, к экзамену, курсы. Тем не менее, количество учеников росло, и выделенного помещения уже не хватало.