Смерть по сценарию - Наталья Андреева

— Так зачем вы все-таки рванулись к Клишину на дачу?

— Баба какая-то позвонила.

— И что?

— Ну, интеллигентная дамочка, культурная, вроде жены, так все грамотно изъяснила: «Ах, у вашей Любы свидание, ах, я неравнодушна к Павлу, ах, мы совместными усилиями должны их разлучить…» Я только из рейса вернулся, не успел и руки помыть. На дачу собирался, а тут она… Ну я, как дурак, полез в свой «жигуль» да дернулся, куда дамочка сказала. Приехал — они сидят, беседуют. Ну и что? У этого писателя небось баб разных было в очереди, как раньше за колбасой, моей дурехи не хватало только. И не верил я никогда, что между ними что-то есть.

— А ребенок?

— Ребенок… Небось не один у него ребенок. По всей стране небось нарожали от такого-то. Ну, приехал я туда, ну, покрутился, велел Любке собираться, про Пашку-меньшого сказал, чтоб не лез. Сам себя чувствовал дураком. Зачем поехал? Чепуховина какая-то.

— Вы знаете, Никита Викторович, что такое цианистый калий?

— Чего? Калий? Которым травануться можно?

— Да, травануться.

— Слыхал.

— А у вас фотографы есть знакомые или из химиков кто?

— Из каких еще химиков? Вы все про писателя этого? Да если бы я его захотел пригрохать, мне никакие химики не нужны. Химики… Мы без всякой химии монтировкой по башке. Да не нужна ему была моя дуреха Любка, а Пашка — что Пашка? Взрослый уже совсем, все равно в моем доме ему не житье, цепляться за него я не собираюсь, он уже лыжи навострил.

— Куда?

— Да кто его знает, куда? Мы с ним не очень-то… ладим.

— Понятно. А в доме, когда вы там были, был кто-то еще?

— Не видел. Но наверху шуршало что-то. То ли человек, то ли кошка. Не знаю. Не буду врать.

— Значит, с Павлом-младшим отношения у вас не очень?

— Да не лезьте вы в больное. Очень — не очень, вам-то что? Растет, питается, одевается как все, недавно велосипед новый ему купил, на штангу эту денег дал, что еще?

— Все нормально, Никита Викторович, все нормально. Ну что, Игорь, пойдем с Любовью Николаевной попрощаемся?

— А чайку?

— Да нет, спасибо.

Они с Михиным пошли обратно к беседке. Вдруг откуда-то из-за дерева к ним шагнул золотокожий синеглазый парень и, прищурившись, зло спросил:

— А что, этого не арестуете?

— Кого?

— Ну, этого. — Пашка кивнул с гримасой в сторону дома.

— Отца?

— Ха! А то я не знаю!

— Что не знаешь?

— Про настоящего. Не мог же я родиться от этой тупой скотины.

Леонидов даже обалдел:

— Паша, этот мужик — муж твоей матери, кормит тебя тринадцать лет, одевает. Нормальный мужик.

— Да? Все, чего не понимает, называет так презрительно: интеллигенция. Что, крутить баранку — высшее призвание? Это, по-вашему, нормально? — Парень скривил рот.

— А что высшее призвание?

— А то, что мой настоящий отец говорил. Только вам я не буду повторять.

— Почему?

Он молчал, не собираясь ничего объяснять, Леонидов сам полез на рожон:

— Потому что мы менты? А менты, по твоему отцу, все как один тупые? Так?

— Я этого не говорил.

— Значит, ты хочешь жить, как твой настоящий отец?

— Да. Хочу и буду.

— И то, что ты прочитал, тебя не смущает?

— Откуда вы знаете, что я прочитал?

— Он просил тебя отправить конверт, если вдруг умрет?

— Ну и что?

— И ты поверил, будто твой отец, то есть Солдатов, мог насыпать в стакан яд?

— Мое дело, во что я поверил.

— Да ты просто хочешь от него избавиться.

— Да, хочу. Ненавижу его.

— Ладно, Паша, нам с тобой не договориться. С Клишиным ты часто виделся?

— Нормально.

— Значит, редко. И тем не менее он успел тебя обработать.

— Не смейте так об отце! Я фамилию сменю, скоро я буду паспорт получать! И отчество сменю! Я буду Павлом Павловичем Клишиным, поняли? И все буду подписывать: Павел Клишин. Вот так.

— Паша! Что ты так кричишь? — Из беседки к ним бежала Любовь Николаевна.

— А чего они…

— Что вы к ребенку пристали? Что вы ему сказали? Зачем это все надо? Зачем?!

— Он талантливый мальчик? — Леонидов посмотрел вслед убегающему парню и повернулся к Любе. — Он пишет? Что?

— Да вам-то какая разница. — Она вытерла глаза, но мать взяла верх над испуганной женщиной. Ей захотелось рассказать о сыне, о том, какой он необыкновенный и замечательный. — Да, я не сделала тогда аборт.

— Почему Павлу не сказали?

— Что бы это изменило? Жениться он на мне не женился бы, денег от него мой муж принципиально не хотел брать.

— Откуда же Клишин узнал?

— А что, он на него не похож, не заметно, что это его сын? — Она горько усмехнулась. — Увидел — и понял, что ж еще?

— И мальчику он сказал?

— Мой сын очень умный. Слышите, вы? Он всегда понимал, что эта семья ему чужая. Он — человек другой породы, он тоже родился принцем. Паша очень хорошо сказал в своей книге об этом, и то, что они друг друга поняли, — это естественно.

— Ну, Игорь, что скажешь?

— Клишина они не травили.

— И это все? — Леонидов рассмеялся, до слез рассмеялся. — Сразу видно человека практичного: тут такая семейная драма, а ты со своим выводом, что, мол, Клишина они не травили. Вот что я тебе скажу. Если бы парень был повзрослее, я бы подумал, что продолжения пишет он.

— Какие еще продолжения? Одно только и было.

— Погоди, еще не вечер.

В машине они молча ехали минут десять, потом Михин сказал:

— И что дальше?

— А что ты хотел?

— Если это не они, если все написанное — просто вымысел и бред, то кто же тогда? Ждать очередного послания с того света?

— Тут полный тупик: никаких следов, кроме этих двух отпечатков, ничего. А может, они не все сказали?

— Конечно не все.

— Почему же мы тогда ушли?

— Потому. Сегодня к ним больше нет вопросов, понял? И не паникуй. Тебе надо успокоиться, телевизор посмотреть, а в начале новой недели заняться биографией этого писателя. Как там раньше называлось? Серия «ЖЗЛ», вот. Представь, что ты один из ее авторов, это не так уж скучно. Не с неба же этот Клишин к нам свалился, не с другой планеты, не зеленый он человечек, не со щупальцами — обычный земной мужик, только здорово смазливый. Были у него и папа, и мама, и врачи-психиатры в детстве, и история болезни в поликлинике, и баба, с которой он действительно спал. Звонила же Солдатову женщина, явно имеющая на Клишина виды.

— А если он не с женщинами?

— Тогда Павел Андреевич должен был непременно это как-то мотивировать в своем творчестве.

— Почему?

— Да потому, что главный герой произведения любого писателя — он сам.

— Ну нет! Читать все это?

— Страшно?

— Я лучше по соседям его пройдусь, по друзьям, знакомым. Моя правда в ногах, а не в этих непонятно откуда появившихся посланиях.

— Эх, Михин, Михин! Какой редкий случай, когда можно вычислить убийцу не выходя из дома, а ты все розыском занимаешься. Кстати, узнай насчет его завещания. Родители, так я понимаю, умерли?

— Ну да.

— Отчего?

— Не знаю. Умерли и умерли. Вроде несколько лет прошло, но жил Клишин и на даче, и в Москве один, это точно.

— Выясни обязательно, как они умерли, может, авария, несчастный случай или групповое самоубийство.

— Шутишь?

— Делать мне нечего. Детей законных у Клишина тоже нет, так я опять понимаю? А остальные родственники? Кто его хоронил?

— Тетка вроде.

— Узнай, ей ли он все завещал. Идеи идеями, а от меркантильных поползновений тоже умирают, и даже великие люди.

— Знаешь, Алексей, ты высади меня у платформы, я в родной город поеду.

— А что так?

— Устал. На такой жаре полдня и по таким делам — помираю совсем. Поезжай в пруду своем плавать, а я тоже переоденусь — и на пляж. Хватит на сегодня.

— Как хочешь. Если придет еще один конверт, ты мне позвони на работу или домой после десяти.

— А ты уверен, что придет?

— Почти…

…На даче у Алексея все было тихо и спокойно: он просто никого там не нашел.

«На пруду все, где же им быть?» Есть Леонидову не хотелось, при мысли о горячей пище организм поджимался и начинал активно протестовать. Постоянно хотелось только пить, пить и пить, хотя вода, казалось, испарялась, не доходя до желудка.

«А быть может, сегодня я видел будущее нашей русской литературы в плетеном гамаке между двух яблонь, — лениво подумал Алексей. — А, бог с ним, с будущим. Да здравствует настоящее, если оно содержит в себе прохладную воду в этот жаркий день! Да здравствует пруд!»

Он быстренько надел плавки, запер дом и побежал к воде.

Они все были там: Барышев лежал пластом под раскаленным солнцем на остатках песка, прореженного чахлой травкой; Саша — в теньке довольно сочных кустиков у воды; Анечка рядом с ней, но на солнышке, подставляя для загара худенькие плечи и спину. При виде Алексея Саша фыркнула: