Неспящий Мадрид - Грегуар Поле

— Я это устрою. Немыслимое дело — галерея Поро не в состоянии пиарить свои выставки. Хотя бы позвонили мне, пригласили на вернисаж! Это же так просто. Почему не отправляется, не могу послать материал, извини, у меня тут проблема с компом…

— А сетевой кабель, вон он валяется, его не надо подключить?

— А, да, извини, спасибо. Хоп!

Статья об Альмодоваре ушла по внутренней сети. Федерико открывает файл «Берналь».

— Это очень кстати, я как раз делаю обзор культурных событий. Сразу после этой напишу про тебя.

(Вставить фото: BERNAL83.jpg. Подпись: «Фернандо Берналь получает премию „Европалия“, 1983»)

ФЕРНАНАО БЕРНААЬ ВОЗВРАЩАЕТСЯ: ЗА НОБЕЛЕВСКОЙ ПРЕМИЕЙ?

В некоторых хорошо информированных кругах ходят слухи, что издатель Миранда в скором времени преподнесет искушенной публике сюрприз и возможность прочесть новый текст Фернандо Берналя. Речь идет, если верить тем же кругам, об эссе или о сборнике эссе. Стало быть, нон-фикшн. С беллетристикой покончено? Надо ли напоминать, что Фернандо Берналь, которого принято считать одним из лучших ныне живущих испаноязычных писателей (наряду с Варгасом Льосой, Гарсия Маркесом, Гойтисоло и прочими), представил читающей публике, начиная со своего первого романа в 1957-м, литературный путь столь же редкий, сколь и взыскательный, от неореализма своих первых книг к формам все более зеркальным, где история и язык взаимно перекликались (цитируя слова Х. Феро) «эхом их бездн» и где читатель терялся, завороженный, в том, что назвали «барочной экономией отчаяния», тайна которой была, казалось, неизбежно, трагически доверена одному лишь молчанию.

Берналь остался верен глубинной логике и больше не писал по требованию, хоть и настоятельному, своих поклонников. Не удивительно ли услышать, что нас ждет новый Берналь, и, напротив, удивительно ли, что на сей раз речь идет не о беллетристике? Коль скоро Берналь остался Берналем, речь не может больше идти о беллетристике; придуманный мир более невозможен, и роман исчезает вместе с ним; искушение «я» умерло — нет больше поэзии; попытка выразить себя стала отныне последним боем и последним пристанищем: Берналь, новый Монтень, дарит нам свои «Опыты».

Кому, однако, придет в голову, что это чистой воды случай — выход именно сейчас произведения, возвращающего его автора, подзабытого в силу молчания, но достигшего подобающего возраста, в первые ряды плеяды претендентов на Нобелевскую премию? Чего мы ему от души желаем.

— Я сейчас позвоню Альваро, один момент, ладно?

— Звони сколько хочешь.

Федерико звонит Альваро, тот не может сегодня вечером, увы, он идет со своей девушкой в ресторан, в шикарный ресторан, а Эдвард тем временем поднялся и смотрит в окно на колышущиеся ветви деревьев, движение фар на Кастельяна и темные дома на далеком тротуаре напротив, похожие на дизайн «Bang & Olufsen»[49] в бетоне. Из красного автобуса выходят люди, он отъезжает. Люди пересекают улицу, их уже не видно.

— Жаль, Альваро не может. Поужинаем вдвоем.

— Ладно.

— Ты смотришь в окно? Это уже профессиональная деформация, ей-Богу.

— Да.

— А теперь поднимем немного шума вокруг твоей выставки.

— Было бы хорошо вставить что-нибудь об экспозиции. Этим занимался не я, а Маргарита, ну та подружка, о которой я тебе говорил, я у нее живу.

— Об экспозиции? Да, будет хорошо упомянуть об экспозиции с профессиональной точки зрения. А какая она, экспозиция? Зрелищная? Своеобразная?

— Нет, обычная. Хорошая, но обычная. Я прошу тебя об этом написать, чтобы Поро обратил на Маргариту внимание. Она делает для Поро планы экспозиции, но чувствует себя постоянно как на катапульте: если надо будет кого-то уволить — она первый кандидат.

— Понятно.

— Когда она хоть немного засветится, то сможет послать Поро куда подальше и работать самостоятельно.

— Сверни мне сигаретку, а? Глядя на тебя, мне тоже захотелось. Так, значит, фотографии твои — в цвете?

— Да.

— Мадрид: вид из окон.

— Нет, это нынешний проект. Выставка — это старые дела, Мадрид: вид снизу.

— Ты один выставляешься?

— Да. Соло.

— Ладно, так и напишем.

— Держи сигарету.

Федерико, зажав губами сигарету, хмурит брови, и морщинки образуют на лбу букву «пи». Он печатает.

МАДРИД: ВИД СНИЗУ ВЫСОКОЕ ФОТО

Изящество линий, очарование и провокационность красок, движение материи и головокружительные виды: пробежав глазами перечень сих совершенств, рассеянный читатель может подумать, что я был на дефиле Каролины Эррера, тогда как на самом деле я был на фотовыставке, что много лучше. Мы говорим о высокой моде. Надо бы говорить также о высоком фото.

Галерея Поро — замечательное место, мы это знаем. И мы счастливы узнать, что таким она и остается. Несомненно. Скромная, изысканная, но никогда не испытывающая недостатка во внимании критики и международного рынка, галерея Поро неизменно поражает уместностью, всегда новой и прельстительной. Искушенный зритель подумает, что искусство галериста (как и королей, по меткому выражению одного французского правителя) состоит в умении создать свой круг. В самом деле, какой великий фотограф согласится выставляться (тем более повторно) в галерее, где пространство, свет и экспозиция оставляли бы желать лучшего? Это необходимо подчеркнуть. Экспозиция, исключительная, совершенно гениальная, хотя и (или потому что) весьма скромная, играет главенствующую роль в высоком качестве выставки, которая иначе не была бы доступна вкусу широкой публики.

Ибо, в самом деле, художник обращается к вкусу широкой публики, в то же время (что редкость) не льстя ему. Глубинная вещь в себе, взгляд Эдварда Праута (стиль есть вопрос оптики, полагал Пруст), непосредственный и отстраненный, видит самое элементарное, улицу, ставшую головокружением, и все вещи, ставшие самими собой для самих себя.

Увидев и не спеша посмотрев (так воспринимается истинное искусство) выставку Эдварда Праута, вы убедитесь: ничто больше не будет как прежде. Праут что-то изменил, что-то изменилось в городе, который я вижу каждый день. Я знаю: здесь побывал взгляд Эдварда Праута и он оставил повсюду за собой красоту. Фотограф открыл нам вещи, их природу и красоту.

— Слушай, ты уже выставлялся во Франции?

— Нет, а что?

— А в Бельгии, в Швейцарии или в Квебеке?

— Тоже нет.

— Знаешь, когда ты туда соберешься, над твоей фамилией умрут со смеху.

— Почему?

— Праут по-французски звучит «прут». Ты не знаешь, что это значит?

— Нет. Это смешно?

— Умора, это значит пук, кишечные газы. Тебе, наверное, придется взять псевдоним. Хотя ладно, это не имеет значения, у многих великих людей смешные фамилии. Но, короче, я хотел спросить, знают ли тебя во Франции.

— Нет, не сказать чтобы.

— Значит, у тебя — Нью-Йорк, Лондон, Мадрид и Мюнхен.

— Еще Барселона.

— Если пишу Мадрид, то Барселону не пишу.

— А в Мюнхене почти ничего, три фотографии в коллективной выставке.

— Ладно. И дай мне проспект выставки с информацией. У тебя есть?

— Держи.

Крупная выставка первоклассного художника, которого Мадрид рад принять в свое лоно. Пока Париж раскачивается, приходите в Поро полюбоваться работами артиста, которого ждут в Нью-Йорке, Лондоне и Мюнхене и о котором мы так много слышим.

Галерея А. Поро, Коэльо 17, до 20/01.

Тел.: 91 4 322 188.

— Готово. Прочесть тебе?

— Давай.

Федерико читает статью вслух. Эдвард благодарит его; статья уходит по внутренней сети.

— Если у тебя еще много работы, я могу оставить тебя в покое, пойду прогуляюсь, встретимся попозже и пойдем ужинать.

Федерико задумывается.

— Нет, все в порядке. Я так рад тебя видеть. Ты не представляешь, какая это нудятина — делать хорошую карьеру. Но сегодня вечером мне на нее плевать. Я закругляюсь, и сваливаем. Осталась одна статейка, если у тебя есть еще немного терпения.

— Работай, сколько надо, мне нравится смотреть, что ты делаешь и как ты это делаешь.

— А потом я поведу тебя в «Казино». Там лучший шеф-повар в городе, старина.

Федерико достает телефон и визитную карточку. Набирает номер. Отвечает Эдит.

IV

— Эдит? Это Федерико Гарсия, из «АВС».

— Да, Федерико, дорогой. Вас все ищут здесь, у выхода.

— Да, after[50] вы уж без меня, я завален работой. Извините, что ушел по-английски. Но мы еще возьмем свое в Париже, через месяц?

— С удовольствием.

— Я вам позвоню. Ну как, вы все-таки неплохо провели вечер, несмотря ни на что? Я думал о вас во время второго акта.

— Мучение, правда?

— О да. И я хотел спросить, что такой знаток, как вы, думает о сценографии.