Богиня Дуня и другие невероятные истории - Давид Дар

За окном метались ветви деревьев, стал накрапывать дождь, а в комнате было тепло и тихо. Старый юноша лежал на диване, грея под пледом свои старые кости, испытывая желание целоваться с девчонками и прислушиваясь к хрусту своих подагрических суставов.

В это время он заметил прижавшуюся к оконному стеклу нашлепочку носа и хитрые раскосые глазки какой-то школьницы, и, почувствовав, что подсохший хохолок снова вскочил на его гладенькой лысине, он отпихнул ногой грелку и закричал, что он сейчас, что только наденет брюки, шерстяную фуфайку, вязаный жилет и ботинки с галошами.

Но, оглядевшись вокруг, он увидел спину своего внучатого племянника, который уже выпрыгивал из окна к хитроглазой школьнице, и сколько старый юноша ни кричал, он не мог его докричаться.

И, лежа в одиночестве, он думал:

"Как видно, это старость мешает мне наслаждаться молодостью. Не попробовать ли сдать свою старость в ломбард, как прежде я сдал свою молодость, а когда наслажусь молодостью досыта, тогда съезжу в ломбард, предъявлю там квитанцию, получу обратно свою старость и умру в глубокой старости, как приличествует солидному профессору".

Так он и решил сделать. На следующий день встал чуть свет, завернул свою старость в газету, перевязал ее крест-иакрест веревочкой и, вызвав такси, повез в ломбард.

- Примите, пожалуйста, мою старость, - сказал он приемщику. - Вот моя старческая помощь, вот мои морщины, вот лысина, а это проклятая подагра, из-за которой я не могу даже влезть на подоконник.

- Не все, папаша, - сказал приемщик.

- Ах, простпте, - воскликнул Мойкин, - я совсем забыл про склероз. - И он протянул в окошечко свой склероз. - Вот теперь уже, кажется, все.

- Нет, папаша, - сказал приемщпк, - комплект неполный. Какая же это старость, без тех знаний, которые вы всю жизнь приобретали? А ну-ка, выкладывайте сюда всю свою ученость, и заработки тоже, и почет не забудьте - тот почет, который вам оказывает весь город.

- Как? - закричал Мойкин. - Что же останется мне?

- А молодость? - сказал приемщик.

- Только молодость? - воскликнул Мойкип. - И я опять стану глупым и невежественным мальчишкой, каким был в восемнадцать лет?.. Нет уж, покорно благодарю! Отдавайте обратно мою лысину и морщины, мою подагру и мой склероз. Уж лучше я останусь со своей старостью, а что касается молодости, так я подумаю, как бы мне все-таки ею насладиться.

И, забрав свою старость, он поехал домой, обдумывая, как бы насладиться своей молодостью.

Но старость - это старость, и если человеку недавно стукнуло пятьдесят восемь лет и он встал чуть свет, ездил в ломбард и спорил с приемщиком, то, когда он возвращается домой, ему уже не до молодости - ему дай бог только добраться до дивана и вытянуть усталые ноги.

А когда он добрался до дивана и вытянул усталые ноги, то сразу стал похрапывать.

Проснувшись, он заметил свою молодость.

Она валялась возле дивана на полу, рядом с войлочными туфлями.

"Что мне с пей делать? - думал он. - Только сор от нее..."

И велел вынести ее в чулан.

- Как, дедушка, вы хотите выбросить свою молодость, так и не насладившись ею? - спросили у него внучатые племянники.

- Что ж поделать, - вздохнул он, - зато я стал профессором, которого знает весь город.

А в полдень ему позвонили по телефону и сообщили, что его желает видеть академик, которого знает весь мир.

- Ай! - закричал Мойкин. - Я так польщен, я так взволнован! Дайте мне скорее бром с валерьянкой! Дайте мне скорее палку и вызовите машину!

Академик был толстый, седой и краснощекий.

Увидев Мойкина, он весело закричал:

- Здорово, Мойкин! Здорово, дружище! Сколько лет, сколько зим!

- Простите, - сказал Мойкин, - разве мы с вами знакомы?

- А как же, - ответил академик, - футбольную площадку помнишь? Вратаря помнишь?

- Рыжего? - спросил Мойкин.

- Рыжего, - ответил академик.

- Такого ветреного шалопая? - спросил Мойкин,

- Шалопая, - ответил академик.

- Который меня от занятий отвлекал?

- Того самого, - ответил академик. - Хорошее время - молодость.

- Хорошее? - спросил Мойкин.

И когда он вернулся домой, то, размышляя о словах академика, он заглянул в чулан, где валялась его молодость.

Но там было темно, и он пичего не мог разглядеть.

И до сих пор валяется его молодость в чулане, вместе с ломаным велосипедом без одного колеса, продырявленным стулом, заржавленными коньками и старой клизмой, у которой разбита кружка и остался только шланг с наконечником.

ЗАБЫТАЯ

КЕПКА

Это такая наивная и непоучительная история, что даже рассказывать ее стыдно, тем более что кто-нибудь может подумать, будто я против размышлений и считаю, что совершать необдуманные поступки лучше, чем обдуманные.

Нет, совсем наоборот. Я очень люблю размышлять и при всяком удобном случае размышляю о том и о сем, и семь раз примеряю, прежде чем один раз отрежу, и считаю, что лучше совершить один обдуманный поступок, чем десять необдуманных.

И вот, руководствуясь такой мудростью, я довольно благополучно добрался до пятидесяти с лишним лет, и хотя нажил за эти годы лысипу, одышку, ревматизм и грудную жабу, но зато окружен теперь нежными детьми и веселыми внуками, что на старости лот надо считать большой удачей.

A вот Феде Мойкину, другу моей юности, повезло меньше. У него до сих пор нет ни внуков, ни детей, ни жены, хотя всю жизнь он был таким рассудительным, что даже шагу по решался ступить, но обдумав этот шаг предварительно; даже зачерпнув ложкой суп из тарелки, он сначала не спеша поразмышляет о том, что делать дальше и какие это может иметь последствия, а потом уж сует ложку в рот.

Так он размышлял по всякому поводу без особого для себя ущерба вплоть до той весны, когда небывалая в наших краях эпидемия охватила все наше общежитие, всю улицу и, как говорят, даже весь город.

Весна в тот год была чудесная, вся в лучах, в брызгах и сверкающих каплях. Все мы были погружены в обычные весеппие заботы: готовились к экзаменам, ремонтировали велосипеды, удивлялись тому, что пригревает солнышко и распускаются на деревьях почки, и ничто не предвещало беды, пока весенний ветер не занес на нашу улицу любовных микробов.

Эпидемия распространялась со страшной быстротой, и уже через несколько дпсй все мы тяжко вздыхали, писали пежные стихи и признавались друг другу в сердечных тайнах.

Любовные микробы, по-видимому, были рассеяны повсюду - в дождевых капельках, на зеленых лпстпках, в складках девичьих платьев и даже в звонках трамваев, которые плыли по улицам, как певучие флейты.

Любовь подстерегала нас, куда бы мы ни шли - на работу, в школу, в клуб, в магазин или в кино.

Рискованно было выйти даже на порог своего дома.