Повесть о школяре Иве - Владимир Владимиров

Никто не обращал внимания на истошные вопли монаха, и толпа стала медленно растекаться в одну и другую сторону моста. Ив видел, как жонглер снял со спины холщовый мешок, сунул в него обезьянку, снова надел мешок на спину и пошел по направлению к городу. За ним ушел и монах. Из толпы школяров, мимо которой он проходил, раздался свист, и вдогонку монаху полетело печеное яблоко, угодившее ему в спину. Монах подобрал полы своей рясы И пустился бежать под громкое улюлюканье школяров и присоединившихся к ним мальчишек.

Рядом с Ивом очутился высокий монах.

Ив обернулся, почувствовав, как чья‑то рука легла ему на плечо. Рядом с ним стоял магистр Петр и, указывая на кричавших школяров, сказал:

— Vox populi — vox Dei[48]. Я видел, как ты слушал остроумный сирвент жонглера и исступленную проповедь монаха. Народ предпочел сирвент, и он совершенно прав. Народ начинает прозревать, перестает верить глупым россказням монахов и клириков. Настает наш черед: свет науки должен победить мрак невежества.

Магистр Петр, не снимая руки с плеча Ива, многое еще говорил о будущем торжестве науки над мракобесием клириков. Так шли они медленно по мосту, потом свернули в один из широких проходов между домами и, подойдя к перилам моста, очутились недалеко от левого берега Сены.

Вдоль перил стояло много народу, и всё школяры, магистры и клирики. Одни нагнулись через перила и смотрели на лодки, двигавшиеся по реке, перекликались с катающимися, другие жарко спорили, размахивая руками.

— Вот излюбленное место для наших споров с клириками, — сказал магистр Петр. — Видишь, вон тот, с длинным носом и красным лицом, — это ученый каноник, он понимает толк в вине и в священном писании, цитирует тебе целые страницы из любого евангелиста и говорит с искусством древнего ритора[49]. Редко кому из лучших диалектиков–магистров[50] удается его переспорить…

Ветер с берега доносил запах лугов, скошенной травы и плеск пенящейся воды в колесах мельниц. С мостков женщины полоскали в реке белье. Гусиное семейство чинно кружило у берега. С лодок люди прыгали в воду купаться, перекликались, брызгали друг в друга водой. Коровы стояли по брюхо в реке. Старые вётлы клонились к самой воде, и над рекой и берегом проносились стрижи.

— Вон в той долине — река Бьевр, — говорил магистр Петр. — А вот там, самый высокий из холмов, — это гора святой Женевьевы, покровительницы Парижа[51], А там — столетняя башня церкви аббатства Святого Германа в Лугах. К аркам нашего моста причаливают только маленькие лодки, издалёка приплывают: из Мёлона, Корбейля, Морэ. Чего только не привозят они — фрукты, зерно, вино, мед, сало, рыбу, раков. До моста доплывут, выгрузят товары и обратно уплывают. Королевские сборщики берут деньги за стоянку и за товар, а проедешь под мостом, еще возьмут. Тут лодок мало, этот рукав Сены узкий. Когда ты пойдешь на Большой мост, вот там увидишь, сколько лодок и больших судов. Все отовсюду стремятся в Париж — и по рекам и по дорогам. О Parisius, — воскликнул магистр Петр, — quam idonea ad capiendas et discipiedas animas![52]

Эти слова смутили Ива, но он не посмел попросить магистра объяснить их скрытый смысл.

Расспросив Ива об аптекаре и узнав, что Ив должен зайти в таверну за своим мешком, магистр Петр сказал:

— Пойдем. Я иду домой. Скоро вечер, а тебе следует успеть подкрепиться едой.

Солнце склонялось к холмам и, спрятавшись за синеватое курчавое облако, позолотило края его и осенило торжественным ореолом лучей. Река стала тоже золотой. На виноградники и луга легла синеватая дымка, сильно запахло скошенной травой. Иву так не хотелось уходить отсюда в тесную сутолоку моста, в тесную духоту домов!

Колокола городских церквей зазвонили к вечерне.

— Пойдем, — повторил магистр Петр.

В таверне еле можно было пробраться между скамьями, столько было в ней народу. Шума и крика было больше, чем утром, да и народ был иной — школяры, магистры, клирики. Столы были уставлены кувшинами, кружками, мисками. Открытые настежь два окна и дверь плохо вытягивали чад, запах чеснока и потных людей Было очень душно и темновато.

Магистр Петр ушел к себе, поручив Сюзанне поскорей накормить Ива. Та усадила его в конце стола, у стойки, и тотчас поставила перед ним миску с куском жареного мяса и принесла хлеба.

За стойкой появился хозяин и, увидав Ива. сказал служанке:

— Получишь с него за это и за утреннее. Не забудь — голубь и кружка гренадского.

Он особенно подчеркнул слово «гренадского» и, протиснувшись между скамьями, подошел к самой шумной кучке людей, сидевших у окна.

Там шла игра в кости. Игроки брали по три кости и бросали их из стаканчика на деревянную доску Сумма очков указывала выигрыш. Каждый раз выбрасывание костей вызывало крики и брань. Те, кому надо было платить, упрекали выигравшего в мошенничестве. Ив сразу обратил внимание на одного из школяров, высокого, с красивым, очень бледным лицом и темными вьющимися волосами, падавшими на плечи. Бросался в глаза его обшитый мехом камзол дорогого фландрского сукна и полубашмаки из красного кордуана[53].

Ив слышал, как хозяин, подойдя к играющим, крикнул:

— Не видать мне февраля месяца, если я позволю оскорбить мессира Алезана, лучшего из моих гостей!

Сюзанна подошла к Иву и шепнула ему:

— Защищает этого школяра, а сам дерет с него за все в пять раз дороже. Этот Алезан — сынок богатого торговца скотом. Кошель у него — во!

И Сюзанна показала руками, какой толстый кошель у школяра Алезана.

Ив сообразил, что это тот самый школяр, о котором говорил магистр Петр и с которым ему придется вместе учиться у магистра.

Ив стал разглядывать сидевших за тем столом. Был там и каноник с длинным носом, которого Ив видел на мосту.

Когда кто‑то из школяров сказал, что духовному лицу не следовало бы играть в кости, каноник ответил, что сам апостол Петр, спускаясь в ад, брал с собой доску и три кости, чтобы обыграть жонглера, стерегущего грешников, и спасти их души.

— Странно! — воскликнул школяр Алезан. — А я слышал, что в аду сторожами не жонглеры, а каноники!

Взрыв хохота покрыл его слова.

— Мой дорогой Алезан! — крикнул каноник. — Прикажите принести кувшин вина за ваш счет, — конечно, чтобы я утопил в нем обиду, нанесенную вами. Я не хочу терять друга из‑за такой малоостроумной шутки!

— Вот это диалектика! — крикнул Алезан. — Сюзанна! Кувшин вина!

Игра в кости возобновилась, и Иву показалось, что школяры, окружавшие Алезана, перемигиваются, опускают под стол руки и там что‑то передают друг другу, Алезан чаще других лезет в свой туго набитый кошель и пригоршнями сыплет серебряные монеты на стол.

Сюзанна поставила кувшин с вином перед Алезаном и, кивнув на кучу денег, высыпанную им, укоризненно покачала головой. Алезан в ответ похлопал ее по спине.

— Жаль мне его, — тихо сказала Сюзанна Иву, — они обманывают, а он не замечает. Вчера целый такой кошель оставил.

— Так надо ему сказать! — с жаром воскликнул Ив.

— Что ты, что ты! А хозяин? Он убьет меня Разве можно отваживать такого богатого гостя? Да и все его дружки перекочуют за ним в другую таверну.

Громкий голос каноника перебил их разговор. Он встал и, держа высоко кувшин с вином, возгласил:

— Знаменитый из знаменитых врачей Древнего Рима Асклепиад[54] произнес однажды кощунственные слова. Он сказал: «Едва ли могущество богов равняется пользе, приносимой вином». Может быть, боги и не согласились с врачом, но и не наказали его за кощунство Следова1ельно, боги признали пользу, приносимую вином, и мы должны следовать этому указанию богов, хотя бы и языческих!

Новый взрыв хохота, одобрительные выкрики и десятки рук с протянутыми кружками к кувшину каноника. Но тот, запрокинув голову, пил из кувшина Началась потасовка, посыпались ругательства. Послышался треск разбитого кувшина и визг каноника, поваленного школярами на скамью на предмет кулачной расправы.

В эту минуту к Иву подошел магистр Петр и, похлопав его по плечу, сказал:

— Тебе пора идти. Смотри, стемнело. Опоздаешь — аптекарь не отопрет тебе. Сюзанна, вынеси ему его мешок да выпроводи поскорей.

Магистр был прав. Ив, увлекшись разглядыванием школяров, не заметил, как стало темнеть. Надо было торопиться. Расплатившись с Сюзанной, он вышел из таверны.

Солнце село. Ив знал, что сейчас закроют ворота мостового замка и ночные караульщики выйдут на мост, и прибавил шагу.

Аптекарь открыл дверь, пожурил Ива за опоздание, прибавив, что на первый раз прощает, но в следующий раз не откроет вовсе, а Ива заберет стража и отведет В замок, а там шуточки плохи.

Лежа на полу каморки на тощем тюфяке, Ив не мог уснуть. Было душно и совсем темно. В маленькое оконце с решеткой еле видно было сумеречное небо. Тело ныло, словно избитое. Мысли бежали, перегоняя одна другую, путаясь. Не проспать бы, не опоздать на учение! Сюзанна наказала по дороге зайти в таверну поесть что‑нибудь. Один за другим возникали образы школяра Алезана, магистра Петра, жонглера с обезьянкой, монаха–проповедника, длинноносого каноника. Сложно перепутывались в голове противоречивые мысли о достоинстве духовных лиц, о правдивых словах магистра Петра про клириков, о развязном обращении купеческого сынка Алезана с почтенным каноником и насмешках над учением магистров, так превозносимых деревенским учителем Ива. В этой путанице мыслей Ив с беспокойством вспомнил, что забыл, пока было светло, прочесть записку звонаря Фромона и теперь придется ждать до утра. От Фромона мысль перенеслась к Госелену, к Клещу и от него — к Эрменегильде, к ее ласковому взгляду, к волнистым темным волосам, к поцелую…