Поругание прекрасной страны - Александр Корделл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Святый Боже! — еле проговорил он. — Из уст ребенка! Чтобы я осквернил себя с продажной женщиной! Гореть тебе в адском огне, Йестин!
Он схватил меня за плечи и притянул к себе.
— Ты искал Беннета — я привел тебя к нему. Поговори с ней! Ну, я тебя прошу! Скажи ей, что я буду работать на нее, что я готов за нее глаза отдать. Господи, пожалей же меня! Послушай! — Он встряхнул меня, чтобы я хорошенько все понял. — Беннет сейчас отсюда уйдет. Скажи ей, что я буду ждать на перекрестке у Стоухилла и мы пойдем на состязание певцов. Скажешь, Йестин?
— Какой-то ты вздор несешь, — ответил я. — Ну ладно, передам. А теперь проваливай живей, покуда дверь не открылась и он нас обоих не отдубасил.
Он пустился по улице, так что его и заяц не догнал бы.
Я подошел к двери и постучал. Послышались шаги. На стекло упала тень. Дверь отворила худая высокая женщина во вдовьем черном платье. У нее было лицо как у заморенного привидения, седые космы, костлявые руки, которыми только и цепляться за могильные камни. Но позади нее я увидел чистенькую прихожую и цветы в ярко начищенном медном кувшине. Я снял шапку.
— Мне нужен ваш гость, мистер Ричард Беннет.
Она улыбнулась, и ее морщинистое лицо стало добрым.
— Если вы друг мистера Беннета, то не надо околичностей, молодой человек, — ответила она. — Заходите вместе с вашей дамой.
Нахмурившись, я сжал в кулаке шапку, вошел и притворил за собой дверь. Старуха была слепа.
— Вы без дамы? — удивилась она. — Жаль. Ну ничего. Присаживайтесь и посмотрите, как у нас уютно. Мистер Беннет сейчас занят с дамой, когда он освободится, он сойдет вниз. У меня дом свиданий, это так, но я пускаю только приличных людей, так что, если вы придете ко мне с дамой, можете побыть с ней вместе в благопристойной обстановке и получить чай по звонку. Как о вас доложить?
— Никак, — сказал я вдруг осипшим голосом. — Передайте, пожалуйста, мистеру Беннету это письмо, а я пойду.
И я сунул конверт ей в руку.
— Какая же я глупая, — усмехнулась она. — Ты же совсем мальчик и еще молод для любви. Сначала перестали служить глаза, теперь уши отказывают. Бедная старая Олуэн. Хорошо, я отдам ему письмо. Ты уж сам закрой за собой дверь.
— Благодарю вас, — сказал я. Меня била дрожь. — До свидания.
Я пошел к двери, открыл ее, но какая-то сила, перед которой отступили мои представления о порядочности, удержала меня. Я захлопнул дверь и остался в прихожей, следя за тем, как высокие ботинки старухи поднимаются по лестнице, а потом на цыпочках последовал за ней и остановился, когда мои глаза оказались на одном уровне с лестничной площадкой. Старуха взяла со стола поднос, толкнула ногой дверь и вошла. Весь дрожа, я заглянул в комнату.
Солнечные лучи лились в окно и падали на сбитое покрывало широкой кровати. На краю ее сидел Ричард Беннет в узких атласных панталонах и оттенявшей его смуглую красоту белой, отделанной кружевом рубашке, распахнутой на груди. Он вскочил с кровати, чтобы взять поднос, и тогда я увидел Морфид.
Она лежала на кровати, голая, как облупленное яичко, что-то пела, смеялась и размахивала над головой ночной рубашкой, которой мать хватилась позавчера и нигде не могла найти. У нее был розовый счастливый вид, как у молодой жены, только что расставшейся с девичеством.
— А вот и чай! — в упоении закричала она и заболтала ногами под самым носом у слепой, которая небось воображала, что Морфид одета.
Я бросился наутек — скатился как ошпаренный по лестнице, выскочил в дверь и бегом пустился по улице. На углу ждал Дафид Филлипс. Он раскинул руки, пытаясь поймать меня, но я увернулся, промчался по улицам, проскочил между толстухами, которые все еще дрались, обмениваясь увесистыми оплеухами, и укрылся в полумраке Шелкового ряда, в водовороте орущей толпы, ища там прибежища от стыда.
В четыре часа я пришел к ратуше. Мать с отцом в волнении ходили взад и вперед перед входом.
— Вот молодец! — сказала мать, обнимая меня. — Ты Эдвину не видел? Скоро начнется.
— Они со Снеллом поехали за сухой одеждой. Но небось уже где-нибудь молятся.
— А Морфид с Ричардом? — спросил отец.
— Говорят, пошли к кому-то в гости — я их не видел.
— Черт знает что! — воскликнул он. — Я упражнялся целые полгода, мозоли в горле набил, а дочки и послушать не придут, как я пою Генделя.
— Возмутительно, — сказала мать, поглаживая его по руке. — Отец собирается взять приз за бас, а они все разбежались кто куда. Ну я взгрею эту парочку, если они опоздают. Ничего, Хайвел, мой милый, иди петь — что они тебе? — да смотри осторожнее на низких нотах.
Тут к нам подошли Оуэн Хоуэллс, наш тенор, и его брат-близнец Грифф.
— Наконец-то! — воскликнула мать. — Вид у тебя очень уверенный, Оуэн! Ну как ты, готов?
— Готов-то готов, — отозвался Оуэн, — да не очень.
Оно и видно было — новая куртка разорвана, нос свернут набок. Да и Грифф выглядел не лучше. Ох и любили же братья Хоуэллсы выпить да подраться!
— Все дело в его верхних зубах, — объяснил Грифф. — Один ирландец заехал ему в зубы башмаком, а они у него и так еле держатся.
У Оуэна был хороший тенор, но с тех пор, как Уилл Бланавон в прошлое лето выбил ему за восемнадцать раундов четыре передних зуба, верхние ноты ему уже плохо удавались: одно дело, когда тебе изготовил вставную челюсть лондонский врач, а другое — петь перед публикой, если у тебя во рту изделие кузнеца Дига Шон Фирнига.
Да, Оуэн умел сладко петь, но куда ему было до моего отца! Голос отца гремел и рокотал, и когда он, бывало, разойдется, перекаты были слышны в Суонси; густой и переливчатый, его бас гудел, как церковный орган. Бас — это голос настоящего мужчины, голос в залепленных грязью башмаках, с запахом мужского пота и табака, а для теноров самая подходящая одежда — юбка, особенно когда они сбиваются на фальцет; в итальянской опере в них за это стреляют, говорил отец.
Мы вошли в зал — мать, как всегда, впереди; многие из собравшихся там благородных господ, такие, как Протеро и Филлипсы, встретили появление грубых рабочих косыми взглядами. Леди Шарлотта Гест раскланивалась со знакомыми с помоста; она и сэр Джон, ее муж, были самыми богатыми заводчиками в Уэльсе — стоит им захотеть, они могут купить Бейли со всеми потрохами на ту мелочь, что болтается у них в карманах, говорил Оуэн. Мы заняли свои места. Я заметил, что кругом стоит зловещая тишина и в коридорах мелькают красные мундиры солдат. Отец наклонился к Оуэну.
— Солдат-то нагнали, а? Говорят, в Мертере беспорядки.
— И в Доулейсе тоже, поэтому и сэра Джона Геста здесь нет, а леди Шарлотта здесь. Чуть запахнет беспорядками, так она давай Бог ноги.