Следы на снегу (Художник М. Рудаков) - Георгий Брянцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шелестов подошел к спящему старшему лейтенанту и, тронув его за плечо рукой, позвал:
— Товарищ Ноговицын…
Летчик моментально вскочил, а за ним и механик. Оба они спросонья как-то смешно и оторопело выглядели. Оба, как по команде, зевнули и протерли заспанные глаза.
— Товарищ Ноговицын! Сможете ли вы сейчас вылететь в Якутск?
Ноговицын встал, вытянул по швам руки и бодро ответил:
— Для этого нужно только ваше приказание.
— Так вылетайте, не теряя времени. Вас опередит радиограмма, и на аэродром, возможно, подъедет полковник Грохотов. Короче говоря, к вашему прилету будет уже кое-что приготовлено и подвезено. Грузите все и айда обратно. Я бы хотел вас видеть здесь рано утром. Обернетесь?
Ноговицын нахмурил лоб и спокойно ответил:
— Обернусь, если не задержит Якутск или погода.
— За Якутск я ручаюсь, не задержит, а погода вас не испугает — это мне давно известно.
— Тогда рано утром я буду здесь. Разрешите отправиться?
— Да. Желаю успеха. Ни пуха, ни пера.
Ноговицын рассмеялся и начал натягивать торбаза.
— Чему вы смеетесь?
— Да вот этому русскому напутствию: «Ни пуха, ни пера». У меня отец-старик плохо говорит по-русски. Он где-то услышал вот эту поговорку, скорее всего от русских охотников, — это же охотники так говорят, — ну и запомнил ее. Запомнил, но плохо. И вот как-то провожал меня в далекий рейс, — я летел в бухту Тикси, — и, прощаясь со мной, сказал этак серьезно: «В пух тебе и прах». Вот уже было хохоту.
Шелестов, Быканыров и Эверстова тоже рассмеялись.
— Ну как, готов? — обратился Ноговицын к своему механику.
— Готов, можно и в небо, товарищ старший лейтенант, — ответил тот, затягивая «молнию» на комбинезоне.
Летчик и механик пожали всем руки, и, когда дверь за ними закрылась, Быканыров опять прилег на свою койку и сказал:
— Хорошие ребята. Веселые, молодые, а молодость, однако, не признает никаких трудностей, все одолеет. К утру они будут здесь на своей птице.
Шелестов подсел к Быканырову и, положив руку на его плечо, проговорил:
— Ты, отец, тоже молодой и тоже не боишься никаких трудностей и препятствий. И я думаю, что ты рано утром тоже будешь здесь.
Старый охотник не понял смысла сказанного майором.
— А куда же я денусь? Я вот на этой койке и буду.
Майор посмотрел на ручные часы.
— Нет, дорогой. Тебе, видно, не придется спать этой ночью. Тебе предстоит дело.
Быканыров с несвойственной его возрасту проворностью поднялся с кровати.
— Что же ты тянешь, Роман Лукич? Говори сразу, какое дело.
— Я не тяну, я думаю. От тебя будет зависеть очень многое. От тебя будет зависеть: сможем ли мы завтра броситься в погоню за этими двумя или не сможем.
— Так, говори, говори, — торопил Быканыров. — Что надо, я все сделаю.
— Сколько километров от рудника до твоего колхоза? — спросил Шелестов.
— По-разному, Роман Лукич. И смотря для кого.
— Как это так?
— А вот так. Днем шестнадцать, а ночью все двадцать. Я пойду — одно дело, а ты — другое.
Шелестов закивал головой.
— Понял. А председателем колхоза по-прежнему Неустроев?
— Он.
— Нам нужны будут к утру олени и нарты. Восемь оленей и четверо нарт. Ваш колхоз ближе к руднику. И я думаю вот о чем: пойти ли тебе одному к Неустроеву или и мне вместе с тобой?
— Ты умный человек, Роман Лукич. Давно я тебя знаю. Скажи, однако, зачем двоим делать то, что сделает один?
— Я тоже об этом думаю. Поэтому становись на лыжи и иди в колхоз.
— И пойду, самой короткой дорогой пойду. Один я знаю эту дорогу. Два часа, — и я буду пить чай у Неустроева.
— Это будет очень хорошо. Попроси товарища Неустроева от моего имени и от себя лично. Расскажи ему все толком. Он поймет и даст оленей. Я думаю, что все колхозники кровно заинтересованы в поимке таких людей, как Шараборин и Белолюбский. Который из них опаснее, — сейчас сказать трудно.
— Понимаю, — коротко бросил Быканыров, одеваясь.
— Оленей выбери хороших, нарты исправные, проверь упряжь…
— Знаю, — ответил старый охотник, — сам буду все смотреть. Оленей возьму таких, что с осени не запрягались. — Он пощупал для чего-то свои ребра и стал надевать на себя короткую кухлянку. — Таас Бас пойдет со мной.
— А вы его кормили, дедушка? — спросила Эверстова.
— Я всегда вперед кормлю Таас Баса, а потом ем сам, — серьезно ответил Быканыров. — Вот я и готов. Утром буду здесь. Раньше буду, чем прилетят молодые.
Шелестов вышел проводить старого друга. Пока Быканыров осматривал и закреплял лыжи, майор думал: «Как много раз выручал меня этот надежный товарищ. И сколько раз еще доведется мне обращаться к его помощи?»
Он пожал руку охотника и стоял на ступеньках дома, пока Быканыров и Таас Бас не скрылись из глаз за строениями рудничного поселка.
«Теперь надо предупредить Якутск», — решил Шелестов, вернувшись в комнату.
— Сколько осталось времени до сеанса, Надюша?
Эверстова посмотрела на часы и ответила: тридцать две минуты.
— Ого! Не так уж много, — заметил Шелестов и, достав из полевой сумки карандаш и бумагу, сел за стол.
Подумав, Шелестов написал короткую телеграмму полковнику Грохотову:
«Полагаю, что напал на след преступников, которые скрылись в тайге. Принял решение преследовать их. Самолет отправил в Якутск. Прошу к его прилету подготовить офицера-оперативника, умеющего хорошо ходить на лыжах, и следующее, необходимое в тайге: недельный запас продовольствия, комплект сухих батарей для радиостанции, три пары лыж, палатку с печкой, две саперные лопаты, два бинокля, два компаса, четыре спальных мешка, походную аптечку. Кроме этого, прошу выяснять, кем и сколько времени работал на Джугджуре Белолюбский Василий Яковлевич. Прошу также прислать представителя судебной экспертизы для вскрытия тела Кочнева».
— Успеете зашифровать? — спросил Шелестов, подавая лист бумаги Эверстовой.
— Успею.
— Ну, а я лягу.
— Ложитесь, ложитесь, Роман Лукич. Ведь вам завтра рано вставать.
— А вам?
— Мне что, я все ночи сплю, а вы…
— Я тоже сплю, и сейчас вы в этом убедитесь.
Эверстова принялась зашифровывать радиограмму, а Шелестов, быстро раздевшись, залез под одеяло.
Закончив сеанс с Якутском, Эверстова закрыла радиостанцию, положила ее себе под подушку и, готовя постель, посмотрела в сторону майора. «Уснул, слава богу», — и она выключила свет.
Но она ошиблась. Шелестов не спал. Он размышлял над трагической судьбой инженера Кочнева.
«Как все это нелепо. Поехал человек в командировку и больше уже не вернется. А дома, в Москве, его ждут. Была у него, видно, семья, жена, дети… Знают ли они о том, что самый близкий для них человек погиб? Наверное, уже знают. Якутск, конечно, уведомил Москву. Кто же его убил? Белолюбский или этот «Красноголовый» — Шараборин?
Шелестову было не по себе. Сознание, что убийца инженера на свободе и даже еще не установлен, отравляло его отдых, отгоняло прочь сон.
Шелестову казалось, что он действует медленно, вяло, нерешительно, что на его месте кто-то другой действовал бы активнее и за это же время добился бы определенных результатов. Ему всегда так казалось. Да и в самом деле, не пора ли на сегодняшний день иметь в руках что-то более точное, чем одни предположения?
«А что более точное? — задумался майор. — Гм… самое точное — это дать ответ на вопрос, кто и с какой целью убил Кочнева. Пока, к сожалению, на этот вопрос может ответить лишь один человек — убийца. Но через несколько дней отвечу и я. Кое-что для меня уже ясно сейчас. Что к убийству Кочнева имеет отношение Белолюбский — это для меня уже решенный вопрос. Что во всей этой истории не последнюю роль играет план, над которым работал Кочнев, — в этом я убежден. Что Белолюбский не тот, за кого себя выдает, — истина, не требующая доказательств. А дальше… Дальше идет нагромождение фактов, конкретных фактов, между которыми я еще не вижу пока закономерной взаимосвязи. При чем здесь, например, взрывчатка? С какой стати Белолюбскому понадобилось брить чью-то рыжую голову? Что за человек приходил украдкой на рудник, и можно ли утверждать, что это именно «Красноголовый»?
Анализируя свои ощущения, Шелестов приходил к выводу, что не по себе ему было, главным образом, оттого, что он не смог сразу распознать в коменданте Белолюбском несоветского человека, авантюриста. А не распознав его, он допустил ошибку, доверился Белолюбскому и дал ему поручение.
Это ошибка, определенная и непоправимая, но… внутренний голос, между тем, протестовал:
«Ты что, майор, чародей, что ли, что хочешь, взглянув на человека, ставить вдруг безошибочный диагноз, честен он или нечестен, враг или друг! Нет, брат, это не так просто! И в твоих действиях я не вижу никакой ошибки. Ты лучше подумай вот над чем: допустим, что ты не дал никакого поручения Белолюбскому. Не дал и все. И тогда бы Белолюбский не исчез. И тогда бы твой друг, опытный охотник, не нашел подозрительных следов, идущих от пруда в тайгу. И тогда бы ты не попал в дом Белолюбского, не нашел бы рыжих волос, остатков взрывчатки, не заинтересовался бы личным делом коменданта. Видишь, что получается! И действуй ты не так, а иначе, возможно, что и до сегодняшнего дня у тебя бы в руках ничего не было… Да… вполне возможно…»