Леди Ева. Леди с разбитым сердцем (СИ) - Пьянкова Карина Сергеевна

Как легко для лорда Николаса Дарроу оказалось вписать происходящее в свою систему мира. Порой я даже завидовала этому его свойству. То, что для меня стало трагедией, ежесекундным страданием, для папы обернулось рутиной.

Ни капли патетики. Только практичность и здравый смысл.

— Ты умница, Ева, что явилась в дом Де Ла Серта под личиной цыганки. Так они никогда не доберутся до правды. А ты получишь свободу маневра и в качестве Чергэн, и в качестве благородной леди. Хорошо, что свои похождения ты настолько тщательно скрываешь.

А если бы не скрывала, то пришлось бы от них попросту отказаться. Навсегда. Или же отказаться от жизни леди Евы.

Батюшка меж тем продолжал:

— Меня изрядно смущает, что Теодоро не обмолвился ни едином словом о происшествии с зеркалом. Этот молодой человек болтлив сверх всякой меры и не стал бы что-то утаивать…

Я была полностью согласна с этими словами.

Теодоро Де Ла Серта, казалось, попросту не мог закрыть рот даже на пару минут. К тому же ему явно было присуще самолюбование, и звуками своего голоса младший сын посла наслаждался.

— Госпожа маркиза, вероятно, просветила сына, о чем следует помалкивать. А Мануэль и вовсе знает обо всем только со слов матери и брата… — задумчиво произнес отец.

Я кивнула, соглашаясь с подобным предположением. Теодоро… Он вовсе не производил человека, способного вести тонкую игру. Скорее уж он был просто придворным фатом.

Мануэль казался куда более серьезным… и глубоким. В нем я с первого взгляда почувствовала характер и волю.

— Значит, нам следует как можно больше внимания уделить не только сыну, но и матери… Жаль, допросить ее с пристрастием не получится… Этот дипломатический иммунитет подчас такая утомительная вещь.

Папа управлял тайной канцелярией его величества, и в силу своей должности привык действовать жестко, временами даже жестоко. Увы, подобное не было дозволено в отношении семейства иностранного дипломата. А сама мысль о том, чтобы расшаркиваться перед кем-то, приводила отца в уныние.

— Очаруй эту даму, Ева, — требовательно посмотрел мне в глаза отец. — Войди к ней в доверие. Стань наперсницей и советчицей… Словом, покажи, что ты истинная дочь своей матери. Я хочу, чтобы ты знала о Марисоль Де Ла Серта все, что только можно узнать.

Сложная задача… Очень сложная, учитывая, что речь идет об иностранке, чьи обыкновения и привычки разнятся с теми, что приняты у меня на родине. К тому же госпожа маркиза годится мне в матери, и это тоже изрядно сокращает количество точек соприкосновения…

— Быть может, лучше попросить о чем-то подобном матушку? — предложила я, сомневаясь в собственных силах. — Тем более, что они уже приятельствуют…

Папа мрачно нахмурился.

— Я не желаю так рисковать матерью. Не забывай, что они с Эммой самые беззащитные члены нашей семьи. Я и вы с Эдвардом наделены даром, владеем оружием… Мы способны дать отпор. Твоя мать и младшая сестра же могут лишь надеяться на чью-то помощь, если попадут в беду. Да и моя дорогая супруга… Словом, ты знаешь свою маму, за ней закрепилась репутация умной, в некотором смысле, даже слишком умной женщины.

Озвученные аргументы показались мне достаточно убедительными, чтобы согласиться.

Я, и правда, куда лучше могу позаботиться о собственной безопасности. Впрочем, все равно задача передо мною встала не из легких. Если я попытаюсь сойтись ближе с маркизой, то наверняка вновь пойдут слухи о том, что я мечтаю носить фамилию Де Ла Серта. И пусть даже слухи эти будут совершенно правдивы… все равно хотелось избежать их.

На следующий день я не нашла ничего лучшего, как сбежать от своих раздумий и переживаний в табор. Все можно было отложить. В том числе и мой визит к Марисоль Де Ла Серта.

Среди цыган я чувствовала успокоение, свободу, там сердце даже ныло на порядок меньше.

Тетя Шанта первым делом выспросила у меня, как все прошло. После того, как я закончила свою историю, моя воспитательница, кажется, осталась довольна тем, как справилась ее ученица. Однако ни советовать что-то, ни объяснять старая шувани не стала. А я в свою очередь не решилась расспрашивать.

Если тетя Шанта решила ничего не говорить, значит, именно так и нужно.

К вечеру же пришло время песен, танцев, и кузен Данко едва ли не силой выволок меня из кибитки своей матери к костру, приговаривая:

— Не упрямься, сестрица Чергэн, порадуй всех! Спой!

Я лишь обреченно вздохнула и смирилась, что петь мне придется. Дома мама иногда называла меня соловьем и с гордостью повторяла, что способности к музыке мне передались от нее. Мне было совестно спорить… Но матушка просто не слышала, как я пою по-настоящему, среди ромал. Голос я получила все же от бабушки Лачи.

Ради меня Данко сам взялся за гитару и ласково, будто касаясь лица любимой, провел по струнам. Тут ему не было равных.

Вслушиваясь в мелодию, я поняла, что мне предстоит исполнить одну из тех цыганских песен о любви, которыми так славны цыгане: пронзительную, до дрожи грустную, в которой голос раскрывается так же хорошо, как душа певца.

Песня о несчастной любви… Самый подходящий для меня выбор… Пела не я, пело мое несчастное, разбитое на осколки сердце. И вся боль, которую я скрывала в себе, звучала в каждой ноте…

Когда же я смолкла, откуда-то из-за круга свет раздались аплодисменты.

Цыгане не любили так выражать свое одобрение… Гаджо. Они часто забредали в табор в поисках лихого разнузданного веселья. Но почему-то на этот раз стало тревожно на душе.

Я начала взглядом искать тех чужаков, которым так понравился мой голос.

Увидев же пришлых, растерялась немного. Де Ла Серта. Оба. Они стояли чуть поодаль, в стороне от костра и разглядывали меня, не отрываясь, словно какую-то диковинку. Должно быть, именно диковинкой я и была для них, чудным зверьком.

— К тебе гости, сестрица Чергэн, — весело сказал Данко, не замечая той оторопи, что я испытывала.

Во мне поднялось глухое раздражение. Даже тут нет мне покоя…

Как же не хотелось потерять то подобие равновесия в душе, что я обрела вдалеке от дома.

Иберийцы поприветствовали меня очень вежливо и даже сердечно. А в обращении Теодоро и вовсе иногда мелькала некая благоговейная боязнь. Он видел меня в деле. Он увидел мое колдовство собственным глазами. Для Мануэля же до сих пор слово «шувани» было просто бессмыслицей на чужом языке.

Когда с расшаркиваниями было покончено, старший из братьев прямо спросил меня:

— Что вы все-таки хотите получить за помощь?

Взгляд его, внимательный, цепкий, никак не желал оставлять меня в покое, словно бы Де Ла Серта пытался заглянуть мне прямо в душу.

Ох уже эти вопросы…

Я рассмеялась глубоким гортанным смехом, обнажив зубы, словно скалясь. То, чего я никогда бы не позволила себе в приличном обществе.

— Все бы вам считать и подсчитывать… Ничего от тебя мне не нужно. Сказала ведь уже, просто судьба такая. Поэтому и платить не нужно. Иди с миром, молодой господин, и не думай о глупостях.

Находиться подле него было для меня самой ужасной пыткой, какую только можно измыслить… И я хотела уйти. Или чтоб он ушел. Только б не видеть его, не слышать его голоса…

Мануэль Де Ла Серта нахмурился. Вероятно, подозревал, что какой-то подвох кроется в таком бескорыстии простой цыганки.

— Все твои соплеменники берут плату за услуги, которые оказывают.

До чего же упрям…

— А я вот с тебя платы брать не желаю, — гордо вскинула подбородок я. — Шел бы ты уже отсюда, гаджо.

После этих моих слов молодой человек медленно, словно бы нехотя, вытащил из кармана медальон на цепочке. Мой наметанный глаз сразу определил, что вещица сделана из серебра, причем работа, несомненно, тонкая, а само украшение старинное.

— Это что? — заподозрила неладное я.

Медальон показался слишком уж ценным, чтобы им разбрасываться так легко. Да и Теодоро уставился на брата так, словно тот только что осквернил их родовой герб. Похоже, в своем желании отплатить цыганской ведьме за спасение Мануэль Де Ла Серта перешел границы разумного.