Проклятый манускрипт - Филипп Ванденберг

Между рыбой и дичью, которую толстый епископ ел руками, Ансельм вытер рот рукавом своего дорогого одеяния и спросил аббатису, сидевшую слева от него:

— Скажите, мать настоятельница, кто рисовал триптих святой Сесилии?

— Брабантский художник, — ответила аббатиса, ожидавшая критики, — он не очень известен и рисует не совсем так, как нам бы хотелось, но он не требует такой платы, как известные художники Нюрнберга и Кельна. Изображение, кажется, вам не очень по нраву, ваше преосвященство?

— Вовсе нет, напротив, — ответил епископ, — мне еще никогда не доводилось видеть такого прекрасного и чистого изображения святой. Как зовут этого художника?

— Альто Брабантский. Он еще здесь. Если хотите с ним поговорить… — Аббатиса послала за Альто, занявшим место в дальнем конце стола.

В то время как епископ чавкал и хрюкал, чтобы показать, как ему понравилось жаркое из косули, подошел Альто и смиренно поклонился. При этом он втянул голову в плечи, отчего его горб стал казаться еще больше.

— Итак, ты — тот самый художник, так точно нарисовавший святую Сесилию, что можно подумать, что она вот-вот сойдет с иконы?

— Истинно так, ваше преосвященство.

— Ради всех херувимов и серафимов! — Епископ с грохотом поставил на стол бокал с вином. — Тебе удалось создать настоящий шедевр! Святой Лука не смог бы этого лучше. Напомни мне, как твое имя.

— Альто Брабантский, ваше преосвященство.

— И что привело такого человека, как ты, на юг?

— Искусство, мой господин, искусство! Во времена чумы и голода не часто встречаются такие заказы.

— Так что ты смог бы вскоре поступить ко мне в услужение, мастер Альто?

— Конечно, ваше преосвященство, если вам подходит мой скромный талант. Я хотел завтра ехать в Ульм и дальше в Нюрнберг в поисках новых заказов.

— Вздор! Ты поедешь со мной! Стены моего дворца голые, а я уже давно вынашиваю одну идею. — Опершись на локти, епископ Ансельм перегнулся через стол. — Хочешь послушать?

Художник подошел к нему.

— Конечно, ваше преосвященство.

— Я хочу, чтобы ты нарисовал мне галерею святых: Барбару, Катарину, Веронику, Марию Магдалину, Элизабет, можно еще Деву Марию — каждую в натуральную величину и, — он подозвал художника поближе, — каждую, какой ее создал Бог, так, как ты нарисовал святую Сесилию. И я хотел бы, чтобы тебе позировали самые красивые дочери горожан, — по лицу Ансельма пробежала коварная ухмылка.

Альто промолчал. Идея епископа была, конечно же, необычной и довольно привлекательной. И в первую очередь это давало ему по меньшей мере год безбедного существования. На секунду он вспомнил об Афре, которой был обязан этим признанием. Уже несколько недель она ждала его в Ульме. Мастер растерялся.

— О, я понимаю, — продолжил епископ, заметив нерешительность Альто. — Мы не оговорили твое вознаграждение. Конечно же, ты не станешь работать просто так, мастер Альто. Скажем, сто гульденов. При условии, что ты сможешь немедленно приступить к работе.

— Сто гульденов?

— За каждую картину. Если будет двенадцать святых, получится тысяча двести гульденов. По рукам?

Альто покорно кивнул. Ему еще никогда не предлагали столь щедрый гонорар. Такая сумма означала, что в будущем Аль го сможет браться не за всякий заказ. Что ему больше не придется рисовать потолочные фрески — отвратительная, неблагодарная работа для того, кого судьба наказала горбом.

— Дело в том, — нерешительно начал Альто, — что у меня есть кое-какие дела в Ульме. Если вы не возражаете, ваше преосвященство, то я приеду через две недели.

— Через две недели? Мастер, ты с ума сошел?! — епископ повысил голос. — Я предлагаю тебе просто королевский заказ, а ты мне говоришь, что заедешь через две недели? Послушай меня, несчастный маляр: или ты едешь с нами немедленно, или заказа не будет. Я найду кого-нибудь другого, кто нарисует мне галерею святых. Завтра утром, в семь часов, мы выезжаем. В последней повозке есть место для тебя. Подумай еще раз как следует.

Альто Брабантскому думать было не о чем.

Глава 2

До самого неба и выше

— Рыбная Афра, рыбная Афра, — кричали уличные мальчишки ей вслед, когда Афра, улыбаясь, шла на ближайший рынок с корзинами, полными речной рыбы, в каждой руке. Все боялись уличных мальчишек Ульма за их острый язык, ведь они еще и не такое могли сказать.

С тех пор как Афра сбежала от Мельхиора фон Рабенштайна, прошло шесть лет. Обстоятельства, из-за которых она пошла на это, и страшные события того времени девушка изгнала из памяти, но иногда, когда ее начинала мучить совесть, она уговаривала себя, что это все ей только приснилось: как ее изнасиловал ландфогт, как она родила ребенка и оставила его в лесу, как пробиралась через лес. Афра не хотела вспоминать даже о своей короткой жизни в монастыре, хотя это вызывало только мысли о лицемерных, завистливых, желчных монашках.

Так вышло, что рыбак Бернвард, женатый на сестре Альто Брабантского, искал девушку, которая продавала бы для него рыбу и помогала бы его жене по хозяйству. А то, что Афра умеет работать, Бернвард заметил уже через несколько дней. Поначалу она еще ждала Альто, но через шесть недель от него по-прежнему не было ни слуху ни духу, и девушка начала постепенно его забывать. Агнес, жена Бернварда, хорошо знавшая своего горбатого брата, сказала, что надежность никогда не была его добродетелью, он ведь художник.

Рыбак Бернвард и его жена жили в небольшом трехэтажном фахверковом домике, там, где Блау впадает в Дунай. К воде спускались три деревянные террасы, а кладовая дома служила складом для сушеной и копченой рыбы. Живя в этом доме, деваться от запаха рыбы было просто некуда. Со стороны улицы над входом в дом, где обычно было множество развешенных для просушки рыбачьих сетей, красовался цеховой знак с двумя скрещенными в виде буквы X щуками.

Тот, кто подобно Бернварду жил в рыбацком квартале, наверняка не принадлежал к числу богатых людей города: богатство Ульма досталось золотых и серебряных дел мастерам, пряхам и торговцам, — но бедняком он тоже не был. Даже такой рыбак, как Бернвард, высокий сорокалетний мужчина с волосами до плеч и кустистыми темными бровями, по праздникам носил воскресное платье из тонкого сукна. А Агнес, его жена, такого же возраста, как и он, хотя трудовая жизнь и состарила ее раньше времени, иногда прихорашивалась не хуже богатой купеческой вдовы, которых в Ульме было немало.

Вообще в то время женщин было больше, чем мужчин, но нигде это не было так заметно, как в Ульме. Мало того, что мужская часть населения и так сократилась из-за войн, крестовых походов и несчастных случаев, так еще купцы и ремесленники оставляли женщин на месяцы и даже на годы.