Давай переживем. Жизнь психолога-спасателя за красно-белой лентой - Артем Коваленко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Теперь я ношу только свой рюкзак, а руководство всерьез занялось вопросом, чтобы вес «тревожной» сумки каждого сотрудника соответствовал его физическим возможностям.
Мы прибываем в указанное время – к трем часам утра – в свое подразделение. Согласно вводной информации уже в пять мы должны выезжать. Но мы ждем психологов из Москвы.
Приехали московские коллеги-психологи. Я уже одет и готов к выезду. Пока есть время, я лежу на диване в кабинете своего отдела. Московских психологов не видно – они вроде бы сейчас находятся в реабилитационном комплексе нашего подразделения. Этот комплекс используется для реабилитации пожарных и спасателей, которые попадают к нам по итогам обследований. Здесь есть гидромассажные ванны, альфа-капсула, бассейн, хамам, финская сауна, крио-сауна, температура внутри которой минус восемьдесят градусов, а также небольшой тренажерный зал.
В кабинет заходит Роман – один из наших водителей. В Донецк нас повезет другой водитель – Александр Юлианович. Мы разговариваем с Ромой, и он дважды говорит, что не поехал бы никуда, если б ему даже сказали везти нас в эту командировку. Водитель Рома уходит, и я просто лежу на диване и смотрю в потолок. Подбодрил ты меня, Роман, думаю я.
Мы должны были выехать в пять утра, но на часах уже около семи. В коридоре слышны шаги и какой-то шелест – наконец-то все стали собираться и медленно стягиваться на улицу, к служебным машинам.
Выезжаем. Сначала мы едем на двух микроавтобусах, потом к нам присоединяются еще несколько машин, в одной из которых генерал местный, в другой – генерал из Москвы. В нашей колонне также едут представители союза спасателей и добровольной пожарной охраны.
Я сижу возле окна – эта привычка, а скорее даже любовь, у меня, как и у многих, из детства. Глядя в окно, можно о многом таком подумать, о чем никогда не подумаешь в любых других обстоятельствах и условиях. В какой-то момент я засыпаю.
Просыпаюсь и вижу, что до границы еще ехать и ехать. Я уже не сплю, а смотрю в окно. В нашей машине спят все, кроме меня и водителя.
Я знаю, что мы будем ехать через пункт пропуска «Успенка». Тот самый пункт, на котором я провел большую часть лета четырнадцатого года. Мне интересно сейчас снова взглянуть на те места, увидеть лесополосу, разделяющую два государства, увидеть наконец-таки, что там, с обратной стороны таможенного пункта.
Вот мы уже проехали поля и с ними лесополосы, где стояли окопанные БМП, и приближаемся к «Успенке».
Теперь в этих местах тихо – не слышно автоматных очередей и разрывов снарядов, не видно беженцев и палаточного лагеря для временного размещения людей. Но я все равно узнал эти места: вот здесь стояла наша синяя палатка, с этой возвышенности я пытался поймать сотовую связь, в этой стороне поднимались клубы черного дыма, а отсюда мы в бинокль рассматривали Саур-Могилу и украинскую технику.
Мы проходим паспортный контроль и идем по нейтральной территории. Справа от меня уходит та самая дорога, по которой ездили бесконечные грузовики типа «Урал» с двумя белыми полосками, когда мы были в каких-то ста пятидесяти метрах отсюда.
Садимся в нашу машину и медленно проезжаем таможенный пункт уже Донецкой Народной Республики. Здесь стоят люди в камуфляже с автоматами: никуда не денешься – военное время. Повсюду противотанковые бетонные заграждения. На металлических воротах множество пробоин от осколков.
Сначала я не верю своим глазам и пододвигаюсь поближе к окну – в камуфляже с автоматом в руках стоит мой давний товарищ, с которым я уже год как потерял связь. Это тот самый афганский доброволец Рафи Джабар. Мы знакомы с ним очень давно, еще со времен моей учебы в университете. Когда Рафи вместе с первыми добровольцами поехал в Донецк, связь с ним пропала.
Сейчас я не могу остановить ход нашей колонны и выбежать к Рафи, но я почему-то уверен, что смогу выйти с ним на связь в Донецке.
Российский оператор сотовой связи дает мне еще возможность написать супруге. Также пишу коллеге по работе: «мы въезжаем на Донбасс».
Связь больше не ловит. Мы едем по узкой дороге, на обочинах которой никем не ухоженные деревья тянутся к проезжающим машинам своими кривыми серыми ветками. Дорога разбита, и уместное выражение «как после обстрела» несет в этом случае самый что ни на есть прямой смысл.
Слева от дороги вижу когда-то вырытые здесь окопы, по краям которых мертвым грузом лежат осевшие мешки с песком. Сейчас эти окопы пустые и заброшенные – в них больше нет никакой нужды и толку, но совсем недавно здесь стояло чье-то подразделение и, скорее всего, гибли люди.
Кое-где, но совсем редко, в поле можно заметить рыжий остов техники: останки танка без башни или развороченный до неузнаваемости бронетранспортер. Чья эта техника – уже не разобрать, просто несуразное ржавое пятно посередине новой мирной жизни. Как сказал поэт Дмитрий Ротман, кстати, в качестве добровольца принимавший участие сначала в Боснийском конфликте, а потом и в Донбассе:
…Я не наивный человек,
Они б и нас не пожалели,
Но, Боже, двадцать первый век,
А мы безумно озверели…
Все так и есть, и добавить к его словам нечего.
Вроде бы обычное поле, привычный для меня чернозем, окопы и ржавая, сожженная заживо техника между этой землей и небом.
Мы давно уже проехали Амвросиевку, и сейчас за окнами город Харцызск. Некоторые дома стоят без крыш и окон – только покосившиеся стены, некоторые сожжены. Многие заборы, калитки, ворота частных домовладений посечены осколками.
Мимо проплывает кирпичное четырехэтажное здание, окрашенное в желтый цвет. Оно похоже на школу, но сейчас у него выбиты почти все окна. Вот смятый, как пластиковый стаканчик, резервуар водонапорной башни.
На одной из улиц люди, увидев нашу колонну, выходят на обочину: молодежь приветственно машет руками, пожилые крестят нас вслед…
В городе Иловайске мое внимание приковывает к себе длинный и какой-то многоквартирный дом из белого кирпича. На нем, как и на многих строениях и зданиях здесь, черные следы от пожара, некоторые окна выбиты.
Мы уже возле Макеевки, здесь я вижу первые блокпосты с вооруженными людьми, они тоже приветствуют
