Всё и ничто - Араминта Холл

— Поверить не могу, что ты меня уговорила, — сказал Кристиан, когда Рут начала передавать ему многочисленные саквояжи, необходимые для однодневной поездки в Суррей. — Почему бы тебе не поехать одной? Я пойду с детьми поплавать.

— Не серди меня, ты ведь уже согласился. Дети радуются. — Насчет детей Рут явно придумала. Она понятия не имела, что бы они предпочли сегодня делать.

— Наверное, какая-нибудь грязная колония хиппи.

— Почему в твоих устах все звучит как дерьмо? Это никакая не коммуна.

— Ты знаешь, что я имею в виду. Все они более святые, чем ты со своими органическими детками. Готов поспорить, они даже телевизор не смотрят.

Слова Кристиана отражали собственные мысли Рут, но она ни за что бы в этом не призналась. Вместо этого она пыталась решить, сколько бутылочек захватить для Хэла.

— Ты не мог бы посадить Бетти в машину? Мы опаздываем. — Рут крикнула с нижней ступеньки лестницы: — Эгги, мы уезжаем. — Никакого ответа. — Хэл, иди сюда. Я не хочу опоздать. — Она слышала возню и смех в комнате Хэла.

Прошла минута, но они не появились. Рут начала злиться. Она уже было поставила ногу на следующую ступеньку, но остановилась и сообразила, что смущена, что ей вроде как неудобно прерывать их игру.

Но тут появилась Агата с Хэлом на бедре:

— Простите, мы играли в переодевание. Мне пришлось переодеть его еще раз.

Рут показалось, что она расслышала недовольство в голосе девушки.

— Ничего страшного, но нам нужно поскорее трогаться в путь.

Но Эгги все равно не двинулась с места. Вместо этого она положила руку на лоб Хэла:

— Он устал, и, похоже, у него температура. Вы уверены, что не хотите оставить его дома? — Пока Эгги говорила, Рут заметила, что Хэл положил ей голову на плечо, а она машинально гладила его по щеке.

Рут протянула руки:

— Нет. Я хочу, чтобы он поехал. Спасибо.

— Но вдруг он заболел?

— Эгги, я полагаю, что справлюсь. Я уже несколько лет имею дело с детскими болезнями…

Рут почувствовала какой-то сдвиг в атмосфере, хотя не понимала, в чем дело, но девушка, по крайней мере, зашевелилась. Она спустилась на нижнюю ступеньку и попыталась передать Хэла матери, но мальчонка будто прилип к ее боку, плотно обхватив ногами ее талию. Рут смотрела на это с изумлением. Она попыталась уговорить собственного сына покинуть объятия посторонней женщины. Ее трясло, голос стал раздраженным, и она велела Хэлу не валять дурака.

— Не волнуйся, солнышко, — говорила тем временем Агата, — тебя ждет прекрасный день с мамой. Мы увидимся с тобой позже.

Хэл неохотно позволил Рут взять его, но она знала, что, когда она несла его к машине, он смотрел на Эгги через ее плечо.

— Ты в порядке? — спросил Кристиан, когда они отъехали. — Ты очень бледная.

— Ничего подобного. Он не хотел ехать.

— Я его понимаю.

— Нет, Кристиан, я не шучу. Мне пришлось буквально отрывать его от Эгги. Такое впечатление, что он больше хотел быть с ней, чем со мной.

Кристиан обогнал едущую впереди машину:

— Не говори ерунды. Возможно, он просто устал или еще что-нибудь.

— Нет. — Рут смотрела в окно и пыталась уразуметь, что она только что видела. — Нет, тут что-то большее. Неправильное.

— Нельзя получить все, Рут. Ты не можешь оставлять их на всю неделю и одновременно хотеть, чтобы они не привязывались к няньке. Радоваться надо, что они так сильно ее любят. Только вспомни про Марка и Сьюзен, у которых нянька сажала Поппи на восемь часов перед телевизором и кормила шоколадной пастой. По крайней мере, мы знаем, что Эгги отлично выполняет свою работу.

Рут взглянула на пристегнутых к детским креслам ребятишек, затем на мелькающие мимо грязные улицы Лондона. Останови машину, хотелось ей крикнуть. Похоже, мы не доберемся благополучно до места. Воздух вокруг них вибрировал, и все казалось болезненно хрупким.

Дело дошло уже до того, что Агата пугалась, когда Хэл был не с ней. И не только потому, что она боялась, как бы с ним чего не случилось. Она боялась за себя. Она узнала это возвращение к постоянной тревоге, которая сопровождала большую часть ее детства. Когда Дональдсоны уехали на ферму, Агата пошла в комнату Хэла и села рядом с его кроваткой. Прижала лицо к холодным деревянным брусьям, чтобы иметь возможность вдыхать его запах, но этого было недостаточно. Она вытащила одеяло и подушку из кроватки, положила голову на его мягкую подушку и накрылась с головой. Но даже Хэл не мог остановить ее воспоминания.

— Только потрогай, — сказал Гарри. — Ты только потрогай, больше ничего не надо делать.

Но, разумеется, это была ложь. В один прекрасный день прикосновения оказалось недостаточно. В конце концов он заполнил ее всю целиком. Она была уверена, что он прошел через все ее органы. Он был слишком большой. У него все было большим, от губ до пальцев и брюха. Иногда он забывался, и тогда ей казалось, что он выпускает из нее воздух, как из лопнувшего воздушного шарика. И что она обязательно умрет.

Вечерами она сидела вместе с родителями и сестрой и мысленно приказывала заметить, что с ней не все в порядке. Но никто никогда не отвлекался от собственной персоны. И тогда она начала придумывать истории, как ей станет лучше. Гарри умирал много-много раз. Его смерти были насильственными и болезненными, но никогда их не причиняла Агата или кто-либо из членов ее семьи. Затем начинала постепенно вымирать ее семья, не так насильственно и не так болезненно, зато с пафосом и сожалениями. Агата сказала учительнице, что ее отец болен лейкемией и жить ему осталось всего несколько недель. И эта самая учительница отвела Луизу в сторону и сказала, что она очень ей сочувствует. По реакции Луизы учительница поняла, что та ничего не знает, и тогда они повели ее в учительскую и вызвали мать. Та поспешно приехала, но тоже не подтвердила слова Агаты. Школьный психолог попыталась отыскать истоки этого вранья, но ее вопросы были настолько стандартны, что Агата смогла ответить на них, не раскрыв ничего существенного.

Скажи нам, зачем ты все это сочинила, умоляли родители в тот вечер, сидя вокруг кухонного стола. Это же такая жестокая выдумка, к тому же разоблачение неизбежно. Неужели ты думала, что учительница ничего не скажет Луизе или нам? Так Агата усвоила урок: ее рассказы должны базироваться на реальности, в противном случае это вранье. К тому же нужно знать, кому рассказывать.

Ферма была в точности такой, какой Рут ее представляла. В конце ухабистой дороги, окруженный грязными полями, — дом с идеальными пропорциями. Входная дверь распахнута, дым картинно вырывается из трубы. Перед дверью валяются детские велосипеды, в углу двора бродят куры. Овчарка спит, развалясь на плоском камне. Она даже удивилась, что четвертый канал не сподобился снять их в каком-нибудь ханжеском документальном фильме.

— Господи, — вздохнул Кристиан, — как в ад попали.

Из дверей вышел чересчур худой мужчина, к ноге которого прицепился маленький мальчик, а другой мальчишка, постарше, лупил его палкой.

— Кончай, Джаспер, — прикрикнул мужчина. — Эти люди уже приехали. Маме не понравится, если они увидят, как ты себя ведешь. — Рут заметила огонек в его глазах. Он повысил голос, чтобы быть уверенным, что они слышат.

Она вылезла из машины, понимая, что придется взять ситуацию в свои руки, хотя каждый нерв в ее теле подсказывал, что лучше скрыться и спрятаться. Она не смела даже взглянуть на Кристиана, понимая, что гнев его будет страшен.

— Мистер Лэнсфорд?

— Чарли. — Он не улыбнулся.

— Я Рут, из «Viva». Спасибо, что согласились пустить нас всех сюда. Особенно в выходные. — Голос ее звучал неестественно жизнерадостно, как будто она старалась все наладить с помощью своей доброй воли.

— Марго настаивала, — ответил он, отдирая своего старшего сына от младшего. — Черт ее знает, куда она подевалась. Может, хлеб печет, чтобы произвести на вас впечатление. Вообще-то мы покупаем нарезанный белый хлеб, какой подешевле.

Рут хотела было рассмеяться, хотя от ситуации юмором даже не пахло. Кристиан был прав. Ей следовало приехать одной.

— Я все слышала, — нараспев произнес женский голос из недр дома, и появилась Марго.

С ее появлением все сразу же пришло в норму, потому что она оказалась точно такой, какой и должна была быть. Высокая, невероятно худая, волосы длинные и всклокоченные, скорее всего, постоянно собранные на макушке. Одета она была в странный набор шелковых национальных одежек, которые ничего не прибавляли ее телу, состоящему практически из одних впадин. На ее бедре устроился ребенок неопределенного возраста, а еще один, постарше, держался за ее руку.

— Мы никогда не едим белый хлеб, правда, Санни? — Санни на секунду перестал колотить брата и посмотрел на мать с откровенным презрением.