Шалва Амонашвили и его друзья в провинции - Борис Черных

– Какие это были пьесы?

– Это были Эврипид, Софокл. Разумеется, любимым чтением стал «Сирано де Бержерак» Ростана. С того времени и, кажется, навсегда мальчики полюбили исторические трагедии Алексея Толстого. Эти пьесы перечитывались ими по много-много раз. Хочу обратить на это внимание родителей: маленькие дети очень живо воспринимают драматическое чтение. Допускаю, что тут сказались условия нашей жизни в Вермонтском лесу, когда не было возможности повести детей в театр. Не то чтобы у меня какие-то артистические данные, но пьесы приходилось читать на разные голоса, дети завороженно слушали. Запоминали мгновенно – и наизусть! Это меня поразило. И тогда я стала уже специально растягивать им память. Каждый день каждому из них я подбирала и задавала выучить одно стихотворение наизусть. Они делали это с легкостью и не без удовольствия. А я с удовольствием слушала каждый день их чтение. И так вырабатывалась отличная память, которая и по сей день помогает им в самой разной работе. А еще я уверена, что таким ненавязчивым образом у них воспитались вкус, чувство слова, благородство языка, слух к настоящей поэзии. Это, несомненно, благодаря тому, что с раннего детства они оказались погруженными в музыку стиха.

– Во сколько лет ваши сыновья научились читать?

– Рано: к пяти годам каждый уже читал. Это отчасти объяснялось тем, что у меня не было никаких воспитателей в помощь, и я старалась научить их читать как можно раньше, чтобы они сами себя занимали, и у меня оставалось бы больше времени для работы. Я и всем рекомендую учить детей как можно раньше – в пять лет научиться читать легче, чем в семь!

– Когда сыновья познакомились с книгами отца и с какими в первую очередь?

– Довольно рано. Сам Александр Исаевич прочитал им «Матренин двор». Это было, пожалуй, единственное, что он им из всего своего прочитал вслух. Впечатление было сильнейшее. (Надо сказать, что Александр Исаевич читает очень хорошо, теперь вот есть и записи его). Самостоятельно дети начали читать книги отца лет в девять, и это был их свободный выбор. Никогда никто из нас им этого не предлагал. Напротив, мы опасались что-либо им навязывать. «Ивана Денисовича», я думаю, каждый из сыновей прочитал не позже, чем в девять лет, а в одиннадцать-двенадцать – «Архипелаг ГУЛАГ». Но в их чтении Солженицын ни в коем случае не был на первом и всех вытесняющем месте. Чтение было разнообразным: Пушкин, Толстой, Чехов, Булгаков…

– В детстве ребята читают Жюль Верна, Майн Рида, Дюма… А вы говорите – «ГУЛАГ», эта жуткая книга!

– С одной стороны, книга жуткая, а с другой стороны, она совершенно определенно дает свет и силу. Захлопывая эту книгу, люди не впадают в отчаяние, а испытывают, как ни странно, прилив мужества. Это один из парадоксов «ГУЛАГа». А что касается, скажем, Дюма, вы совершенно правы. И наши дети, как все, увлекались им, только прочитали его гораздо раньше. Например, Игнат читал Дюма в восемь лет – и не вынырнул из него, пока не прочитал все 12 томов. Кстати, с Дюма была связана у нас вот какая история: через некоторое время я обнаружила в случайном разговоре, что Игнат знает какие-то невероятные подробности западноевропейской истории, которых не знала я сама и которые ему неоткуда было знать. Я стала разматывать ниточку: «Откуда?» Оказалось, что с той же страстью, с какой он читал Дюма, он прочитал и все сплошь комментарии к нему, а они занимали почти четверть всего собрания сочинений… Так что наших ребят никто не заставлял читать что-либо определенное. Да их нельзя было бы заставить – Игнат, например, начал читать раньше всех, в три с половиной года, причем научившись сам – из ревности к старшему брату, – не мог перенести, что Ермолай умеет что-то, чего не умеет он. В четыре года уже читал совершенно запойно. И по сей день без книги в кармане из дома не выходит. У каждого из троих сыновей были свои интересы. Ермолай влез в историю и политику. У Степы с литературой было сложно: он говорил, что это все выдумано, и увлекался всевозможными атласами и энциклопедиями гораздо больше, чем собственно литературой. Он мог без конца читать описания стран, народов и, лишь став старше, полюбил литературу, увлекся старой английской поэзией.

– Находят сыновья время для чтения сейчас, когда они определились в профессии?

– Они все и сейчас читают много. Но здесь уже берет верх профессиональное чтение. Да я сейчас за этим и не слежу. Что касается меня, то я всегда читала очень быстро и поэтому много успевала проглотить. У Александра Исаевича как раз сейчас времени для чтения больше, чем было во всей его жизни. Он читает и толстые журналы: выборочно, конечно, но выборочно – из всех разделов. Но все же в чтении современной литературы он предпочитает историю, философию, следит за современной политической мыслью. Конечно, когда случается, читает и литературную критику, но яркая литературная критика – это большая редкость. Александр Исаевич читает много, и под рукой у него всегда большая стопа книг.

– В какое время суток предпочитает читать Александр Исаевич?

– Во второй половине дня, в первой – он пишет.

«Российская газета», № 70 18 апреля 2002

Пристрастные страницы учеников «Нашего дома»

(и других школ Амурской области) в стихах и прозе

«А остальное – потом»

Письмо ровеснику в 1945 год.

Проходцева Елена, ученица 9 класса, г. Тында

Ты был связным в лесном отряде,А может, выбившись из сил,Как все в блокадном Ленинграде)Снаряды на станке точил…Все долгие четыре годаРовесник думал об одном:Спасти страну, вернуть свободу,А остальное все потом.Победа! Посмотри вокруг —Весна и цвет сирени в мае…Благодарю тебя, мой друг,Ведь впереди вся жизнь живая.

«Комок в горле»

Анна Лутцау, г. Белогорск

Они уходили, мои одногодки,Зубов не сжимая, судьбу не кляня.Им путь предстояло пройти не короткийОт первого боя до Вечного огня.

Из 21 века я пишу письмо в век минувший и обращаюсь к тем, кому в героическом 45-м году было всего лишь шестнадцать лет. Мне хочется рассказать вам, мои сверстники, о сегодняшней жизни, о том, что мы знаем и всегда будем помнить о вашей боевой юности. Здравствуйте, мои одногодки!

Среди наших праздников есть один особенный, о котором знают лишь те из вас, кто дожил до победы. Праздник этот ни с каким другим не сравнимый. У него своя – та самая «загадочная русская душа», о которой с почтительным удивлением говорят иностранцы. И лицо у него свое – это лицо с обелисков, которые тысячами поднялись на нашей многострадальной земле после тех огненных лет, о которых вы знаете не понаслышке. Сурово сжатые скулы, закопченные пороховым дымом; глаза, наполненные болью и ненавистью к врагу… Эти бронзовые и гранитные лица требовательно глядят на нас через годы – не забудьте! Они, живые, кричат нам – помните! Не допустите этого снова! Мы помним вас, родные…