Блокадные будни одного района Ленинграда - Владимир Ходанович

Из 98 загораний и пожаров от зажигательных, фугасных бомб и артиллерийских снарядов за ноябрь 1941 г. городским Управлением военизированной пожарной охраны города было выделено 9 наиболее крупных, с указанием наименования предприятий, учреждений или адресов. В их числе дома № 6 и № 8 по Бумажной улице и дом № 23/2 по Нарвскому проспекту[292].

Проживавшая в доме № 23/2 Е.В. Балашова оставила следующие воспоминания об этом.

«Особенно для меня был памятным день 6 ноября 1941 года. В этот день мы ждали папу с работы (он работал на „Кировском заводе“, ходил пешком). Зима наступила рано, было очень холодно, выпал снег. Вдруг мы услышали вой самолетов и сильный удар недалеко от нашего дома. Мы взяли свои узелки, которые у нас были собраны на этот случай, и вышли на улицу. Падали одна за другой бомбы вокруг нашего дома. Попала фугасная бомба в

1-й корпус нашего дома, разрушила его полностью сверху донизу. Погибли все люди, которые там были в бомбоубежище. После этого мы не стали выходить в бомбоубежище, оставались дома, приняли решение: если суждено нам жить – будем живы. В этот день в нашем микрорайоне все было охвачено ярким пламенем, – это было страшное, чудовищное зрелище. Вокруг нашего дома все горело кругом. Об этом не напишешь, это надо было просто видеть. Какое потрясение мы тогда испытали!»[293].

Евгении Васильевне было тогда 15 лет.

12 ноября 1941 г. в этот дом вновь попали снаряды. Ровно через две недели (всего-то!) Ленинский райисполком принял решение «Об оказании помощи гражданам домохозяйства № 174, пострадавшим от вражеской бомбежки 12 ноября»: десяти семьям (перечислены) «выдать кровать, матрац, подушку и денежную сумму» (по 100 и 200 руб.); двадцати гражданам (перечислены поименно) выдать то же самое, но без «денежной суммы»[294].

«Мы с мамой сначала спускались в бомбоубежище, а потом перестали. Стояли с ней в своей квартире, держась друг за друга, в коридоре между кухней и комнатами, чтобы, думали мы, в случае попадания можно было быстро спуститься на улицу. Было страшно от пронзительного воющего звука падающих снарядов. Пол, стены дрожали и сотрясались от разрывов. Наш дом[295] остался цел во время войны, но один из соседних корпусов по ул. Бумажной был разбит пополам, в него попала бомба»[296].

Бумажная ул., 6 и 8. Фото Д.М. Мудрова, апрель 2010 г.

По архивным данным, с 8 сентября по 31 декабря 1941 г. в Ленинском районе частично повреждено или полностью разрушено 147 домов. На улице Сутугина – четыре дома (№ 1/3, 5, 7 и 9), по три дома на Молвинской улице (№ 13, 15 и 18) и набережной Бумажного канала (№ 8, 12 и 18). Повреждены дом № 39 по проспекту Газа, на Нарвском проспекте – дома № 23/2, 11, 16, 15, 13, 22, 25/2 и 25. Дома по Нарвскому проспекту № 13 и 15 и дом № 6 по Бумажной улице в списке поврежденных домов Ленинского района упоминаются по два раза[297].

Пятиэтажные дома по Бумажной улице, постройки 1929–1931 гг., расселили в 2010 г., дом № 6 снесли тогда же, соседний, № 8 – через три года.

7 февраля 1942 г. вражеские снаряды попали в восемь домов на Нарвском проспекте[298].

«На месте разрушенных домов образовывались свалки, так освобождались дороги от мусора»[299].

24 февраля того же года в районе, прилегающем к площадям у Нарвских ворот и районного Дома Советов, в течение десяти минут разорвалось 56 снарядов[300].

Особенно сильные обстрелы района Лифляндской улицы зафиксированы: 12, 15 мая, 8 и 23 июня 1942 г.; 27 января, 4 и 19 ноября 1943 г.[301].

В течение 1943 г. в дом № 6/8 по Лифляндской улице попало в общей сложности 27 снарядов[302].

В официальных документах военных лет перечислялись также иные причинами пожаров в городе в ноябре 1941-го: неисправность электрооборудования и отопительных приборов, отогрев труб, неосторожное обращение с огнем (от коптилок и лучин), курение, примусы и керосинки, шалость детей, самовозгорание, залетевшая искра и др.[303].

В январскую стужу 1942 г. «город заполыхал, город горел от самодельных буржуек, коптилок, от немыслимых очагов, которыми пытались хоть как-то согреться горожане. Еще долго после войны на стенах домов можно было прочитать трафаретом нанесенные надписи, место которым, казалось бы, в доме для сумасшедших: „Хождение с горящими факелами и тряпьем по лестницам, чердакам и подвалам запрещено“»[304].

«Дом „горел как факел“ – женщина положила горячие угли в ящик под деревянную кровать, заснула от слабости и угара» (из блокадного дневника архитектора Э.Г. Левиной за 3 февраля 1942 г.)[305].

«Самое жуткое чувство страха вызывали не снаряды, а хитроумная выдумка фашистов – это простая металлическая бочка. В ней немцы проделывали два отверстия, что приводило к очень сильному вою. У многих от ужаса были нервные срывы и паника.

Летит немецкая авиабомба, падает, но не взрывается. Разваливается на куски, а в ней листовки немецких антифашистов: „Братцы, чем можем, тем поможем!“. А сколько наших жизней спасли немецкие антифашисты! Большая им признательность от жителей Ленинграда, в столь трудное время они помогли нам выстоять!»[306]

В «Акт о злодеяниях и разрушениях, причиненных Ленинграду» (май 1945 г.) был включен факт, что 20 ноября 1942 г. попаданием артиллерийского снаряда поврежден жилой дом № 156 по Обводному каналу, при этом убито 9 человек (из них 7 детей) и ранено 9 детей.

В «Книге памяти» среди умерших по указанному адресу за ноябрь 1942 г. не показан никто.

Этому возможно объяснение.

Перед войной дом № 156 по Обводному каналу включал комплекс домов, построенных в основном в 19291932 гг., именовавшийся «2-й жилой городок для рабочих» или «Жилмассив» завода «Красный Треугольник»[307]. В нем было пять жилых корпусов (более 660 квартир), ясли (№ 183) и внутри дворов – два детских сада. Скорее всего, дети могли погибнуть, не успев укрыться, играя на детской площадке между детским садом и нынешним корпусом № 3 дома № 156.

А. Соско, домохозяйство № 54, проспект Стачек, вспоминала в июле 1942 г.:

«Я работница Красного Треугольника, дома была мало, но на заводе, поскольку у нас было мало работы, приходилось работать на очистке города.

Вот <…> был разрушенный дом… <…> Целые семьи убитых, массу женщин, мужчин, детей убитых, засыпанных вытаскивали. Много было раненых, которых отправляли в больницу. Дом копали около месяца, раскопали четыре этажа, решили, что больше там ничего нет, уже до самого нижнего этажа добрались, раскопали около дома 18 и 14-летних девушек, мать которых была жива и очень убивалась. Картина была самая тяжелая. На этом закончили раскопку дома. <…>

В мае [1942 г.] директор нашего завода сказал, чтобы мы шли на улицу Газа. Смотрим, этот же дом, который мы осенью раскапывали, и управхоз этого дома говорит, что нужно раскопать трупы, которые там остались. Стали мы снова копать. <…> Зловоние разносилось от этого дома. Одели противогазы, взяли лопаты, стали копать, а там несколько разложившихся уже трупов с червями лежат! Раскопали там еще двух детей, приблизительно тринадцатилетних. Раскопали мы их, сложили в ящик и сдали управдому»[308].

«В январе [1942 г.] во дворе нашего дома[309] произошла страшная трагедия.

Наш дом был одним из немногих, из подвала которого была выведена водопроводная труба. Как-то тети собрались за водой, и вдруг начался артобстрел. Снаряды рвались что-то очень близко, и тети решили подождать. Постепенно разрывы стали глуше, и тети решили, что опасность миновала, и пошли за водой. Вернувшись, они рассказали, что снаряд упал прямо во двор около огромной очереди. Южной стене нашего дома не везло, в нее уже трижды попадали снаряды. Снаряды пробивали стену, рвались внутри дома, и в очереди за водой никого не задевало. На этот раз все оказалось страшнее, снаряд даже не сделал воронки, он сработал, ударившись о диабаз, покрывающий двор. Более половины осколков пришлось на людей, стоящих за водой. По слухам, убитых и раненых было около тридцати человек[310].

Нарвский пр., 9. Фото автора, 2015 г.

Среди раненых были двое наших хороших знакомых, Ольга Николаевна, та самая, к которой мы спускались в сентябре на первый этаж, и ее сын БоРис. Обоим оторвало ноги. Голод, потеря крови сделали свое дело, они умерли в госпитале»[311].