Сейф за картиной Коровина - Анна Князева

Зажмурив глаза, Дайнека рванула на себя дверь. Знала, что не простит себе, если не увидит, кто пришел в этот час в пустую квартиру.

Свет из прихожей хлынул на лестничную площадку.

– Здравствуйте, Семен Семеныч! – выпалила Дайнека.

Она ожидала увидеть кого угодно, только не отчима Нины. При жизни Эльзы Тимофеевны тот не посмел бы явиться сюда. Да и будь жива Нина, тоже. Увидеть его здесь в половине первого ночи было, по меньшей мере, странно.

– Здравствуйте, Людмила, – сказал папа Сема.

Свет бил в глаза, и он прикрыл их рукой. Рядом с ним стоял толстый мужчина маленького роста. В его руках была сумка, в какой обычно переносят рабочие инструменты.

Папа Сема был высоким, но субтильным мужчиной. Его длинная спина изгибалась вопросительным знаком, и казалось, он всегда имел позу просителя. Только однажды Дайнека видела его другим. И это была история, о которой она никогда не забудет.

– Что так поздно, Семен Семеныч? А где Аэлита Витальевна? – спросила девушка.

– Литочка уже спит, а мы вот тут с товарищем… Квартирку-то продавать придется… видимо… Дак мы посмотреть пришли. Конечно, продать-то мы ее сможем только через полгодика, но ведь время летит быстро. Я не хотел беспокоить Литочку, она, знаете ли, переживает. Сам взялся…

Семен Семеныч явно нервничал, говорил торопливо и как-то заискивающе. Дайнека заметила, как он, медленно перемещаясь, пытается прикрыть своего спутника. Но его тощего тела хватало ровно на половину толстяка.

Понимая, что больше сказать нечего, Дайнека вернулась домой. Закрыв дверь, снова уселась на диван и спросила себя: зачем папа Сема пришел в Нинину квартиру, да еще так поздно? Кто тот толстяк, которого он прикрыл от ее взгляда?

Бред какой-то!

И тем не менее ей стало ясно – это еще одна версия, какой бы дикой она ни казалась: папа Сема тоже мог убить Нину. Хотя бы для того, чтобы завладеть квартирой, цена которой исчислялась сотнями тысяч долларов.

Дайнека была уверена, про камни Семен Семеныч не знает. Надеялась, что не знает. А если знал, это тоже могло послужить поводом для убийства. Предположение было почти нереальным, но, вспоминая давнее происшествие, повторила слова, сказанные Джамилем в том странном сне: «Никогда нельзя быть уверенным в другом человеке».

Ей вспомнился случай, свидетелями которому были они с Ниной.

Он произошел в год их переезда в Москву. Отец много работал, Дайнека часто оставалась одна и так же часто бывала у Нины дома. Тогда еще была жива Эльза Тимофеевна. На самом деле она была прабабушкой Нины, ей было за девяносто, но та называла ее бабушкой.

Дайнека помнила Эльзу Тимофеевну всегда причесанной и хорошо одетой. Ее кружевные воротнички могли бы служить эталоном белого цвета. Еще одним атрибутом наряда была камея, приколотая под воротник у самой шеи.

После того как умер отец Нины, Аэлита Витальевна сошлась с Семеном Семеновичем. Очень скоро ни один семейный вопрос не решался без его участия. А спустя некоторое время все вопросы решались им единолично.

Однажды Семен Семеныч явился к старухе с тортом. Эльза Тимофеевна встретила его холодно, однако провела в гостиную и, не предложив чаю, спросила, чего он хочет.

Тогда Семен Семеныч рассказал о своих планах относительно ее квартиры. Речь шла о том, чтобы эту квартиру продать, а Эльза Тимофеевна вместе с Ниной должны переехать в трехкомнатную квартиру Аэлиты Витальевны в Кузьминках, где уже прижился сам Семен Семеныч.

Эльза Тимофеевна ответила отказом. Будучи женщиной умной и небоязливой, назвала его подлецом, прилипалой и низким человеком.

– Пошел вон, мерзавец! – закончила она, указывая на дверь.

При первых ее словах Семен Семеныч вскочил на ноги и дослушал стоя. Он выпрямился, лицо его исказилось, и это уже был другой человек: решительный, отчаянный и властный. Он замахнулся на старуху и закричал:

– Встать, сволочь!

Именно в тот момент вошли в комнату Нина с Дайнекой.

Эльза Тимофеевна сидела не шелохнувшись, с прямой спиной и вздернутым подбородком.

То был единственный раз, когда Семен Семеныч появился в этой квартире, он же – последний, до страшной ночи гибели Нины. И вот – сегодня…

Дайнека вспомнила то, о чем ей поведала Нина, и будто перенеслась в прошлое…

Прабабушка Нины, Эльза Тимофеевна, была женщиной удивительной. История ее жизни так же захватывающа, как и грустна.

Она родилась в Москве в самом начале прошлого столетия. Отец ее, Тимофей Федорович Крамской, профессор медицины, преподавал в университете, занимался наукой и успешно практиковал. По Москве ходили легенды о чудесных исцелениях больных, прооперированных им.

Он был женат на дочери золотопромышленника Терпигорьева, Настасье Никандровне, с которой познакомился уже будучи пятидесятилетним вдовцом. Ей в ту пору был лишь двадцать один год.

А женился Тимофей Федорович так.

Случилось Никандру Осиповичу Терпигорьеву заболеть, и он, покинув родной сибирский город, приехал вместе с женой и дочерью в Москву, где имел свой дом. Операция (а грыжу оперировал сам профессор Крамской) прошла благополучно. Постепенно знакомство золотопромышленника и профессора перешло в дружеское расположение с обеих сторон.

После перенесенной болезни некоторое время Никандр Осипович вместе с семьей оставался в Москве. Профессор часто бывал у них в доме – заходил отобедать или по необходимости осмотра своего пациента. Пользовал он и жену Терпигорьева, и его дочь.

Однажды, когда Тимофей Федорович осматривал занедужившую Настасью Никандровну, девушку в теле и при других внешних достоинствах, одолел их грешный соблазн. Профессор, как человек порядочный, в тот же день сделал предложение и немедля получил родительское благословение.

Состоялось венчание.

Довольные таким разрешением вопроса, Терпигорьевы уехали домой, на прииски. Дочь же их осталась жить в Москве, при муже-профессоре.

В назначенное время у них родилась дочь, первая и единственная. Назвали ее Элизой. От рождения у девочки были больные легкие, и в живых она оставалась только благодаря тому, что отец у нее был профессор медицины, а дед не ограничен в средствах. Редкий год ее не вывозили за границу лечиться и дышать морским воздухом. Чаще всего с ней выезжал отец. Матушка, располневшая к тому времени настолько, что и с кресла поднималась редко, предпочитала оставаться в своем доме, в Москве.

Отец постарел и уже не отдавал столько сил и времени врачебной практике. Они с дочерью уехали в Ниццу, где прожили более года. Там их и застало известие о катастрофических переменах в России.

Профессор Крамской принял решение вернуться на родину. Достоверной информации о том, что же на самом деле происходит в России, не было, письма не доходили, но Тимофей Федорович резонно предположил, что хорошие врачи нужны при любой власти.

Отец с дочерью вернулись в Москву в то время, когда все, кто мог, из нее бежали. О том, как добирались и сколько им довелось пережить, можно было бы написать книгу, но в Москве оставался дом, а в нем – несчастная Настасья Никандровна.

Через Москву они шли пешком, потому что извозчика найти не удалось. Фатальная метаморфоза, произошедшая с городом, потрясла профессора настолько, что он был готов ко всему. Когда дошли до места, Тимофей Федорович убедился в том, что их дом не миновала горькая участь, он был неухожен, обшарпан и сир. Дверь открыла рябая баба, квартира оказалась заселена чужими людьми. Настасья Никандровна проживала теперь в комнате, некогда бывшей кабинетом. Все остальные помещения огромной профессорской квартиры занимал довольно странный народ.

То, как выглядела Настасья Никандровна, добило и без того сломленных отца и дочь. Перед ними была худая голодная женщина, коротко остриженная, похожая на мальчика-подростка. От прежней, тучной и довольной жизнью профессорши не осталось и напоминания.

Жили тяжело и голодно. Профессор поступил на службу, получал паек и по-прежнему оперировал, но очень редко. Только по распоряжению ответственных товарищей этих же товарищей и оперировал.

Настасья Никандровна не выходила из дома. Элиза стала Эльзой, переменив имя. Среди ее знакомых появились необычайно колоритные личности. Однажды ночью она приползла к двери дома изнасилованная и избитая до полусмерти. Отец с трудом вернул ее к жизни, и долгих семь месяцев она не вставала с постели.

В двадцать ее приняли в труппу пролетарского театра, где она была занята в массовках. В двадцать один родила дочь Полину. И никто не знал, кем был ее отец. Наверняка этого не знала сама Эльза.

Про кожаную коробку Эльза узнала от матери, когда та была при смерти.

Незадолго до революции дед ее, Никандр Осипович, приезжал в Москву, беспокоясь за дочь и внучку, которая в то время была в Ницце. Сетовал на тревожные времена, на приисках уже тогда было неспокойно. Погостил недолго и уехал, оставив на сохранение дочери небольшую кожаную коробку, которая была помещена в сейф профессорского кабинета.