Многоэтажная планета - Наталья Суханова

— Бабоныка — это бабушка Ани, — сказал рассеянно Михеич.

— Да вы послушайте — она же говорит! — вскричала Заряна.

— А чего ж ей — век молчать? — вся сияя, сказала Тихая.

Матильда говорила так четко и чисто, словно умела это делать всегда!

И посыпались, посыпались вопросы Матильды. С опережением всех земных сроков она входила в тот возраст, когда разумное существо осознает себя и окружающее. Разница была, однако, в том, что, как ни много задает вопросов на Земле ребенок и как ни трудно ответить всерьез на эти вопросы, все же взрослые, кто как, умеют это делать. Кое-что о Земле и людях, об истории и вселенной, о времени и пространстве знают ведь не только философы и ученые. Но юная Матильда жила на Флюидусе, а много ли все они вместе взятые знали о нем?

Самый простой вопрос, откуда она взялась, ставил их в тупик. Одна Тихая не затруднялась в ответах.

— Откуда ты взялася? Нашли тебя. Иде нашли? В дереве. Иде до того была? Да в дереве же и была. Еще до того? Ну, до этого ты была в старухе. Иде теперича старуха? А в тебе она, только уже молодая. Хорошая ли была старуха? Хорошая, только дура. Ты-то умное дитя, даже и вообще хвеномен — вся в меня. Кто я тебе? А я тебе главный человек. Кто такое дура? Ну это которая ничего не умеет делать: ни машины, ей хлеба, ни открытия никакого. Ты все сможешь — ты умное дитя!

По мере того как взрослела Матильда, она все больше — и внешне, и в движениях — напоминала Бабоныку. Только не зеленокудренькая, а рыжекудренькая, только не костлявая, а тоненькая, только не морщинистая, а с нежным живым лицом. И ходила с одним обнаженным плечом.

Аня во все глаза смотрела на Матильду. Иногда ей казалось, что вдруг в юной Матильде проснется память бабушки Матильды и она скажет: «Анюня, антр ну, между нами, но я ведь все помню».

Однако нет, начавшая заново жить юная бабушка ничего не помнила о прежней своей жизни, и Аня для нее была никак не внучка, а старшее, уважаемое и почитаемое существо.

Так много мыслей волновало Аню при взгляде на Матильду, что она не выдержала и, делая вид, что играет, принялась разговаривать с Фимой.

— Думаешь, мы здесь привыкли к тому, что впервые в земной истории человек, моя бабушка Матильда, живет второй раз? Помнишь слова: «Жизнь дается человеку только один раз». А ей она дана второй раз…

— Как птица Феникс! — словно бы услышала она Фимин голос.

— А может быть, как панцирный клещ, — сказала Аня, вовсе не думая шутить. — Как посмертное живорождение. Она родила из себя себя, но умерев.

— Неверное сравнение! — тут же откликнулся Фима. — Панцирный клещ не рождает из себя себя. Он живет второй раз, как Матильда Васильевна.

— Но разве Матильда — это и в самом деле бабушка? Разве отделима бабушка от жизни, которую она прожила? Разве прожитая ею жизнь не стала ею самой? Разве люди, которых она знала и любила, книги, которые она читала, время, в которое жила, не стали ею самой? А так, как получилось, это, если хочешь, ее близнец, но не сама бабушка.

Фима молчал, и Аня продолжала:

— Разве это воскрешение? Вот если бы она помнила все о прежней жизни, тогда конечно! Пусть она была бы заново молодой, но при этом она была бы вдвое богаче, потому что ко всему, что она почувствовала и узнала за первую жизнь, прибавилась бы жизнь вторая. И это было бы настоящее воскрешение, потому что она была бы не только телом, но и душой та же. Ведь душа — это, наверное, и есть память? А так это — все равно что прошел пожар, сжег прежнюю жизнь, а теперь жизнь восстанавливается по тем же чертежам, но на пусто месте.

— Аня, что с тобой? — спросил с тревогой Фима. — Разве ты не рада, что бабушка Матильда возродилась? Разве ты не понимаешь, какие возможности открывает это перед наукой, перед человечеством? Это же возможность продления жизни, возможность бессмертия!

— А разве мы не бессмертны на Земле? Разве мы не бессмертие тех, что жили до нас? Люди бессмертны, пока есть память людей и поколений, пока живо человечество. Разве и я — не больше бабушка Матильда, чем эта девочка, развившаяся из ее клетки? Ведь я так много знаю о бабушке Матильде, а эта девочка ничего!

— Но ты не повторяешь бабушку Матильду; ты много помнишь, но ты другая.

— Но ведь я и себя не повторяю. Разве я такая же, как прежде? Разве я похожа на себя, девочку? То была Нюня. Даже характер другой был.

— Но та, прежняя девочка вошла в тебя.

— И бабушка тоже.

Она молчала и думала. И Фима молчал и думал, и, наверное, вопросительно смотрел на нее.

— Да ты не беспокойся, я очень люблю Матильду, я очень рада, что бабушка Матильда живет заново — пусть даже так, без памяти о прежней своей жизни! Я просто впервые задумалась о жизни и смерти, о бессмертии и человечестве.

— Можно подумать, — сказал с некоторой обидой Фима, Аня так ясно слышала его голос, — что тебе завтра же предлагают в пакете с ленточкой бессмертие, а ты сомневаешься, брать или нет. Да разве человек за свою короткую жизнь успевает сделать все, что он мог бы?

— Некоторые успевают за тридцать лет больше, чем другие за семьдесят. И когда будет коммунизм, люди будут гораздо больше успевать, чем сейчас.

— И все равно использовать свою неповторимую личность, свой неповторимый — только подумай, неповторимый! — жизненный и творческий опыт они и тогда не будут успевать.

— Но почему? Почему так, Фима? Разве природа не может всего, что ей действительно нужно? Нужно, чтобы муравьиная матка жила раз в двадцать больше, чем рабочие муравейника, — и это оказывается возможно. Почему же человеку отпущено жизни меньше, чем это необходимо человечеству?

— Любая особь живет примерно столько, сколько нужно для продления рода. И человек не исключение. Не потому, кстати сказать, что так нужно, как ты говоришь, природе. Просто видов, которые жили меньше, чем это нужно для продления рода, не осталось в мире. Но человек — особое дитя природы. Жизнь ему нужна, не только чтобы продолжить наличный род, но и чтобы человечество развивалось. И он сам сумеет увеличить человеческую жизнь в несколько раз.

— И для того мы здесь, на Флюидусе, верно ведь, Фима? Раньше, когда я была еще глупой девчонкой, мне казалось, что на других планетах главное — это какие-то невероятные существа. Но очень может быть, что, путешествуя в иные миры, люди и не откроют каких-то там райских планет или диковинных существ, но зато найдут ответы на очень важные вопросы. Верно? Ведь мы узнали здесь, что и животные и даже разумные существа могут питаться светом и неорганическими веществами, — а это революция в науке! Впервые человек, моя бабушка Матильда, возродилась из собственной клетки и начала жить заново. А завтра мы узнаем, как можно омолодиться, не утратив памяти о прошлой жизни!

В каюту к Ане заглянули Заряна и Сергей Сергеевич.

— Смотрите, — рассмеялась Заряна, — она так задумалась, что, кажется, даже разговаривает сама с собой.

— Позвольте узнать, о чем так задумалась юная леди? — спросил Сергеев.

— О жизни и смерти, — сказала тихо Аня. — И о бессмертии.

— И нужны тебе эти бесплодные умствования?

— Почему же бесплодные? Почему же умствования? — вступилась за Аню Заряна.

— Да как же не бесплодные, как же не умствования?! раскипятился Сергей Сергеевич. — Сколько веков уже одно и то же, одно и то же! А между тем жизнь, как она есть, в тысячу раз прекраснее гипотетического бессмертия!

— Ну, не такого уж гипотетического! Сегодня птица Феникс ходит среди нас и говорит по-человечески.

— Кто это — птица Феникс? — спросила вбежавшая за секунду до этого Матильда.

Все дружно рассмеялись, и Матильда вместе со всеми.

Капсулы уходили все дальше в глубь Флюидуса. Конечно, до настоящих, загадочных глубин было еще очень далеко, но и те ярусы, на которые теперь опускались, поражали необычностью условий, ставили в тупик. Фантасмагория красок, запахов, физических полей была там еще большей, чем в верхних слоях. Да и стволы, густо пронизывающие и эти ярусы, были здесь уже другой, ребристой формы, другого цвета. Иной была и сгущенная флюидусовская атмосфера. «Другой материк, другая планета», — говорили ученые, не зная, как лучше выразить свои впечатления.

И вот тут-то, в этих новых ярусах, обнаружили метровые «плоды», собранные в грозди. «Плоды» были не совсем округлые — скорее напоминали пузатые бочонки. Эти бочонки, оказалось, тоже имеют свои регулярно-периодические радиоимпульсы. А впрочем, что же на этой планете, вернее спутнике, не имело своих импульсов? И так же, как стволы и оплывки, эти бочонки не поддавались никаким режущим инструментам.

Сначала и в самом деле думали, что это плоды, и даже ждали, не отпадут ли они, дозрев. Однако и в этом Флюидус остался верен себе: плоды и не собирались отделяться от стволов.

Над тем, что же это такое, гадали бы, наверное, еще долго если бы не посчастливилось Заряне найти «порченый», лопнувший, но так же прочно сидевший на стволе плод. В нем оказалось что-то вроде зачатка дефилиппуса, и это было уж и вовсе неожиданно. Все как-то привыкли считать колыбелью дефилиппусов оплывки. Теперь вот эти бочонки…