Следы всегда остаются - Федор Грецкий

Неподалеку от себя он увидел переодетую в гражданское платье Ковалеву, которая бойко торговала. Майборода подошел к ней и стал настойчиво прицениваться, а когда вблизи никого не оказалось, тихо и быстро сказал:

— Наблюдай за мной. Нужно проследить за женщиной, с которой я только что торговался. Следить буду я, если до конца не смогу, передаю тебе.

— А если она продаст?

— Тогда ты пойдешь за женщиной, а я за покупателем.

— Гражданин, покупайте скорее или удаляйтесь, мне некогда с вами время терять, — вдруг певучим голосом протянула Ковалева, увидев, что к ним приближается обладательница шелковой ткани, похожей на исчезнувшую со склада.

— Мне это не подходит, — сказал Майборода.

Он отошел от Ковалевой и направился в сторону ворот рынка, не упуская из виду женщину в синем платке. Он видел, как она свернула ткань и, положив в хозяйственную сумку, вышла с базара. Он шел за ней, неся в руках «купленную» на рынке фуражку. Женщина остановилась на автобусной стоянке. Он подошел к ней и обратился, как к старой знакомой.

— Ну, как, продали?

— Везу обратно, — отвечала женщина, — сегодня не толкучка, а черт знает что!

— Нужно было мне отдавать, — с наигранной укоризной проговорил Майборода. — Я вот, вместо подарка для жены, себе купил, — и он показал фуражку.

Скрипя тормозами, подошел автобус. Они с трудом протиснулись внутрь забитой до отказа машины.

— Вам далеко? — поинтересовался Майборода, предлагая ей садиться.

— Да, мне до конца, — женщина села. — Спасибо. Я с вами чуть не повздорила, а вы оказывается добрый.

— Ничего, это бывает. Ну, мне пора.

Майборода вышел из автобуса. Но наблюдение за женщиной не прекращалось.

Через час младший лейтенант стоял в кабинете Бородина и четко рапортовал:

— Товарищ майор, наблюдением на вещевом рынке установлено, что шелковую ткань продавали жительницы нашего города Птушкина Клавдия Ивановна и Воронкина Анастасия Федоровна.

— Что еще о них известно? — вглядываясь в лицо Майбороды, спросил майор.

— Больше ничего. Пока только установлены их адреса. Одна из них живет недалеко от Крамова, — добавил он после паузы.

— Вот как! — Бородин внимательно посмотрел на Майбороду.

«Уже второй называет мне его имя. Не может быть…» — думал он, но на лице его не дрогнул ни единый мускул.

— Надо узнать, почему и чью шелковую ткань продают Птушкина и Воронкина, — сказал он коротко.

IV

День шел за днем. Казалось, было уже достаточно данных, чтобы приступить к прямому выяснению обстоятельств дела. Птушкина и Воронкина занимались продажей шелковой ткани. Крамов жил с одной из них рядом, догадывался о возможной проверке пропусков, терялся, болел, явно выдавая свое необычное волнение в связи со всем случившимся. Молодой, немножко горячий лейтенант Никулин попросил у Бородина разрешения допросить Крамова в милиции.

— Ни в коем случае, — резко возразил Бородин. — И никогда не поступайте так, товарищ лейтенант, — добавил он после недоуменного молчания Никулина. — Побывать в милиции на допросе — это уже травма для советского человека. А если подозрения окажутся беспочвенными? И потом, — произнес он задумчиво, — с Крамовым, товарищ лейтенант, я поговорю сам. А вы уже там в конторе, если это необходимо, говорите с ним сколько угодно.

Бородин совершенно очевидно старался отвлечь внимание Никулина от Крамова. Это уже казалось странным. Если он что-то знает другое, почему не расскажет, не объяснит, или в данном случае речь идет об обычном упрямстве и нежелании верить фактам, чем кажется, отличался Бородин, «Кто думает о травме, а кому-то приходится чуть ли не сутками торчать в товарной конторе», — с раздражением подумал Никулин.

Снова в товарную контору он пришел злой, недовольный всем. И первым, кого он встретил, был Крамов, осунувшийся, бледный, опирающийся на палочку. Никулин, едва сдерживая себя, протянул ему руку, поздоровался.

— Ничего нового? — тревожно заглядывая в глаза Никулину, спросил Крамов.

«И он еще спрашивает!»

— Ничего, — буркнул Никулин.

— Что будем делать? — спросил его Крамов, приглашая в свой кабинет. Никулин вошел в маленькую, тесную комнатку с маленьким письменным столом и низким окном.

— Все документы на поступающие грузы хранятся у старшего кассира, — говорил Крамов. — Я не допускаю и мысли, чтобы он мог.

— А по отношению к кому вы допускаете мысль?

— Весовщицы? Вера Белобок, Шура Лунева, Ксеня Глушкина… — Нет, — решительно заявил Крамов.

— Тогда куда же девались документы? Они были у весовщиц.

— Ума не приложу, как могло случиться, — сокрушенно произнес Крамов.

«Странно, что он всех защищает, — подумал Никулин. — Но с весовщицами все же следует поговорить».

Он прошелся с Крамовым по грузовому двору. Здесь по-прежнему шла кипучая будничная жизнь. Глушкина и Лунева отпускали у пакгауза контейнеры, около них толкались грузчики, шоферы. Белобок в этот день не работала.

— Веселей, веселей грузите, — услышал Никулин звонкий голос. — Видишь, машины стоят.

— Это Лунева, — заметил начальник товарной конторы. — Видите, она в сером платьице.

— А на кого это она там кричит?

— На экспедитора «Обллегсбыта» Кошкина.

— Они знакомы?

— Да нет, она на всех кричит!

Подойдя к весовщицам и поздоровавшись, Никулин поинтересовался, как идет работа.

— Хорошо, — вновь услышал он звонкий задорный голос русоволосой Шуры Луневой.

Глушкина работала рядом, не обращая ни малейшего внимания на подошедших. Они обе действовали уверенно и быстро, остроумно отвечая на шутки.

«Смеются, шутят, как ни в чем не бывало, — подумал Никулин. А ведь кто-то из них знает о краже? Но кто?..»

Никулин попросил Крамова пригласить старшего товарного кассира Серегина. Медленной старческой походкой Серегин вошел в кабинет и сел на указанное место. Вся голова седая, лицо в глубоких морщинах, узловатые пальцы много лет трудящегося человека, простой шевиотовый костюм, штапельная рубашка и старенький, но аккуратно разглаженный галстук. Никулин постарался сдержать сразу появившееся чувство горячей симпатии к этому человеку.

— Скажите, товарищ Серегин, как могло случиться, что у вас уворовали пропуск на вывезенный шелк?

Серегин страдальческим взглядом посмотрел на Никулина, а потом, медленно разводя руками, произнес:

— Ума не приложу. Первый раз в жизни случилось.

— Скажите, а на кого можно все-таки подумать?

— Боюсь, чтобы напрасно не оговорить, — все тем же тоном отвечал Серегин.

— Ну, а кто заходит к вам?

— Весовщицы, только весовщицы, — повторил Серегин. — Больше я никого не пускаю.

— А не мог ли кто-нибудь специально зайти в вашу комнату, когда вы выходили?

— И это могло быть. Но за много лет работы ничего подобного не замечалось. Не знаю, о чем и подумать… Можете арестовывать меня. Дожился старик до морщин, а не поумнел, — он виновато смотрел на Никулина. Сквозь очки были видны капельки слез на близоруких глазах.

— За что же вас арестовывать? — смутившись, произнес Никулин.

— Как за что? — не глядя на Никулина, промолвил Серегин. — А если пропуска у меня уворовали?

— Возможно их и не было?

Серегин поднял голову, лицо его просветлело.

— И это могло быть, — произнес он и с видимым облегчением повторил несколько раз: — Это могло быть.

— Это не главное, — видя, что Серегин к хищению не причастен и успокаивая его, проговорил Никулин. — Главное — найти преступника.

Серегин молча согласился, но помочь он ничем не мог.

V

Крамов, Серегин, Глушкина, Лунева — никто из них сегодня не сказал ничего нового Никулину. С тяжелым чувством лейтенант отправился домой. Он шел по улицам, встречая счастливые беззаботные лица людей, наверное ни о чем плохом не думающих. Остановился у фонтана. Детишек возле него не было, как тогда, в тот день.

Вода струями с шумом поднималась и падала в широкий бассейн, легкий ветерок нес брызги, охлаждая лицо.

К фонтану вдруг приблизилась женщина, видимо чем-то взволнованная, но счастливая. Это было видно по ее сияющим глубоким глазам, по затаенной в уголках губ улыбке, по тому, как она держала на плече спадающую косынку. Никулин позавидовал ее счастью. Долго смотрел на нее, когда она, не обратив ни на кого внимания, пошла своей дорогой.

А потом он пошел и сам…

Случайная эта встреча потом всплыла в памяти. Женщина эта была Галиной Пешкиной. Неудачно сложилась жизнь у Галины. Родители умерли рано и ей самой пришлось строить свою жизнь. Еще девочкой пошла на фабрику. Вначале была ученицей, потом ей дали самостоятельную работу. В восемнадцать лет вышла замуж. Замужество оказалось несчастливым. Муж плохо зарабатывал. Да и то малое очень часто пропивал. Родилось двое детей. Галине приходилось и за детьми смотреть, и на фабрику ходить. Потом грянула война. Мужа призвали в армию, а через месяц получила она извещение о его смерти. Какой ни был муж, а жалко было. Много Галина плакала. Но кое-как утешилась, успокоилась, детишек в детский сад определила. Работать на фабрике приходилось много. Фронт требовал обмундирования. Все новые и новые заказы поступали, все новые и новые партии отгружались на передний край.