Князь механический - Владимир Ропшинов

Задули свечку, и почти тотчас в блиндаже раздался солдатский храп. Миша лежал на нарах, укрывшись еще не ношенной шинелью, и думал, что вот и ему однажды случится так, лицом к лицу, встретиться с государем. Он будет стоять в строю, уже наверняка с Георгием на груди, а государь, проходя мимо, остановится именно перед ним и скажет:

– Ну что, солдат мой Миша, как тебе служится? Всем ли доволен?

Миша приложит руку к фуражке и скажет:

– Так точно, ваше царское величество, премного благодарен!

Государь же улыбнется своему славному солдату и пойдет дальше. А больше ему, Мише, ничего и не надо.

Ночью стали бить колокола на высокой каменной колокольне Никольского собора в Мишином селе. Он любил колокольный звон. Звон означал праздник, весь народ валил в храм, и, конечно, вместе со всеми Миша, с мамой, папой, дедушкой, братьями и сестрами. Служба была долгой, но зато народ, одетый по-праздничному, выглядел так радостно, что радостно становилось и у Миши на душе. Но что за странный звон? Это не праздник. Уж не набат ли? Пожар?

– Вставай, парень, вставай, немцы. – Кто-то сильно тряс Мишу за плечо.

Он открыл глаза. Колоколов не было – это в орудийные гильзы, подвешенные, как гонги, изо всех сил колотили часовые. Солдаты, товарищи, слезали с нар, натягивали гимнастерки, хватали стоявшие при входе винтовки и выбегали наружу, в окоп. Миша тоже соскочил. Было по-утреннему промозгло.

– Ботинки-то надень, – услышал он сзади спокойный голос Федора Осиповича, – немец не уйдет никуда от тебя.

Миша спохватился и стал наскоро наматывать портянки.

Рассвет только занимался. Стрелки Землянского полка занимали свои места в окопе. Справа были позиции пулеметного взвода. Расчеты выкатывали из укрытий пулеметы, вторые номера тащили коробки с патронами и распрямляли ленты. Чуть дальше ставили траншейные пушки. Со стороны немцев в утреннем тумане ползли клубы зеленого дыма. Потом загрохотало, и вокруг начали рваться снаряды. Солдаты разом повалились вниз и присели на дно окопа.

– Что, страшно, – похлопал Мишу по плечу оказавшийся рядом Федор Осипович, – ничего, в первый раз всем страшно. А мне-то как страшно было, знаешь? У-у-у. Не трусь! В окопе нас не достанут. Главное – голову не высовывай. А как пушки стрелять кончат и немцы пойдут, так мы встанем и дадим им на орехи.

По окопу, пригибаясь, пробежал поручик Альбов. Он несколько раз останавливался, поднимал голову и смотрел в сторону приближающегося с немецкой стороны дыма.

– Ишь, ваше благородие, какую немцы дымовую маскировку пустили, – сказал, обращаясь к поручику, Федор Осипович.

– Думаешь, Федор, дымовая маскировка это? – мрачно спросил поручик. – Хорошо бы…

Он сел на дно окопа и задумчиво потер подбородок. Тут его взгляд остановился на Мише.

– Как вас зовут? – От волнения с Альбова слетела его строгая офицерская маска и обнажила недавнего студента петроградского Технологического института из профессорской семьи. – Извините, забыл.

– Миша… Михаил Долгоногов, рядовой, ваше благородие, – оторопел Миша.

– Вот что, – собрался поручик, – ноги в руки, беги на Заречный форт. Доложишь: немцы пустили газы. Опишешь, как выглядит: облако зеленое. Пусть скажут, что делать. Да смотри, наверх не вылезай. По ходам сообщения только беги, понял? Ну, живо!

Миша кивнул и побежал исполнять приказ.

– Боюсь, Федор, не маскировка это, – сказал поручик, облокотившись спиной о деревянную опалубку окопа, – это газы.

– И что, ваше благородие, делать? – спокойно спросил старый солдат.

– Ничего. Ждать. Молиться. Отдать приказ оставить окопы я не могу.

– Ну, стало быть, ваше благородие, будем ждать. Авось не газ. А хоть бы и так – ладно, что мальца уберегли.

Две недели немцы готовили газовую атаку, терпеливо выжидая благоприятного ветра. В 4 утра 6 августа из нескольких тысяч баллонов, собранных в 30 вытянутых по фронту против сосненской позиции газобаллонных батареях, они пустили смесь хлора с бромом.

Газ медленно ядовито-зеленым облаком полз к русским позициям. Он был тяжелым, забивался во все щели, спускался в окопы и блиндажи, ходы сообщения, и нигде нельзя было от него укрыться. Листья желтели, съеживались и падали с деревьев, трава выцветала и жухла, как будто сам Люцифер шел в клубах этого зеленого дыма. Кожа слезала с людей в тех местах, где коснулся ее газ. Попав в горло, он разлагался и превращался в соляную кислоту. Кислота разъедала глотку и легкие. Вены у отравленных вздувались, их лица синели, горло сжималось так, что невозможно было дышать, конвульсии били тело, и опорожнялся кишечник.

Вслед за зеленым облаком пошли солдаты германского ландвера. В противогазах, с винтовкой в одной руке и дубинкой, утыканной гвоздями, чтобы добивать не полностью удушенных и не тратить на них патроны, в другой, они двинулись на окопы сосненской позиции.

Напрасна была в этот раз их немецкая расчетливость – не пришлось бы в любом случае тратить патроны, потому что не было никого живого в окопах. Со страшными смертными гримасами лежали, глядя мертвыми глазами на шедших по ним живых немцев, русские солдаты. Беспомощно сжимал револьвер поручик Альбов, откинув навзничь голову, с кровавой пеной на бездвижных синих губах, и, словно закрывая своего командира от пуль, упал на него сверху Федор Осипович, уткнув лицо в землю и не боясь уже испачкать ею свою растрепанную бороду.

Словно в почтении к ним, подло, не по-солдатски убитым, замерла природа – только немцы, нарочно наступая на мертвых, хрустели их ребрами, и едва слышно пузырился, съедая кожу и мясо, превратившийся в кислоту хлор. Потом, когда все кончилось, на старом кладбище за Центральным фортом вырыли могилы, и похоронные команды приехали, чтобы забрать защитников сосненской позиции, старый генерал Бржозовский, без фуражки, стоял над окопом с мертвыми телами русских солдат, и сердце его протыкали тонкие и длинные, как спицы, иглы жалости: мучительно, безысходно жаль было не потому, что погибли, а потому, что так и не увидели они врага и не смогли встретить его своими пулями.

А газ, на ходу рассеиваясь, полз дальше – на Заречный форт и, через Бобр, на Центральный и Шведский форты крепости. Там уже поняли, что произошло, и приказано было гарнизону укрыться в казематах, заткнув все щели дверей и окон мокрыми тряпками.

Когда дошли немецкие цепи до железнодорожного моста, с потерей которого обнажились бы все подступы к крепости, из окопов у Заречного форта поднялись остатки 13-й роты Землянского полка. Не более 40 человек, двинулись вдоль железнодорожной насыпи против германцев.

Химические ожоги разъедали их лица и руки, кожа отслаивалась, обнажая черное, обожженное кислотой мясо. Сквозь тряпки, которыми они обматывали рты, сочилась кровь. Иные были без тряпок, останавливались, кашляли, и запекшиеся сгустки вместе с кусочками легких вылетали на гимнастерки, падали на черную, еще утром свежую, а теперь увядшую мертвую траву. Но, откашлявшись, догоняли ушедшую вперед цепь и занимали свое в ней место.

– В штыки! – кричал, хрипя, шедший перед строем прапорщик с шашкой в руке. – В штыки, братцы! Держать строй!

Он не оборачивался, чтобы посмотреть, идут ли за ним еще его солдаты. Они не могли не идти. Но даже если и нет – что это изменит? Он что, остановится?

– В штыки! Ура! – Кровь хлынула из его рта.

За спиной раздалось «ура». Рота шла за своим командиром.

В цепи, вместе со всеми, с винтовкой наперевес шел Миша Долгоногов. Немецкий газ догнал его, когда он добежал до окопов перед Заречным фортом. Там залез в блиндаж и вместе с другими солдатами, подоткнув под дверь смоченные гимнастерки, они переждали, пока пройдет волна уже начавшего терять свою смертоносную концентрацию хлора.

Мише рвало горло, и что-то страшное происходило со щекой. Он не видел, что именно, только чувствовал, будто ее придавили раскаленным прутом, каким клеймят скотину. Хотелось кашлять, но это еще больнее, и он изо всех сил сдерживал позывы. Проще всего было лечь и умереть, даже не бежать, потому что боль все равно не отпустит. Он бы лег и умер, но рядом, слева и справа, шли товарищи и хрипло, через кровь кричали «Ура». Не было сил думать, а идти силы были, он шел и кричал вместе со всеми.

Перед мостом они встретили немцев.

– Вперед, братцы, – прохрипел прапорщик. Он взмахнул шашкой, вдохнул отравленный воздух, соляная кислота потекла по его горлу в легкие и забулькала в них. Дышать было уже невозможно, но еще можно бежать. Цепь побежала вперед.

– Die Toten, – пронеслось по немецким рядам, – die Toten kommen!

Мертвые русские шли на живых немцев.

На фортах крепости Осовец те, кто мог ходить, вставали к орудиям. Кровоточащими пальцами соскребали они с медных ручек колес наводки и капсюлей снарядов толстый зеленый слой окиси хлора. И командиры сквозь сочившиеся кровью тряпки на лицах кричали наводчикам координаты заранее пристрелянной на случай вражеского прорыва линии окопов сосненской позиции.