Перечитывая Мастера. Заметки лингвиста на макинтоше - Мария Барр

Если лучший и очень недорогой ресторан Москвы, путевки, дачи были средством привлечения на свою сторону творческой интеллигенции для пропаганды «новых ценностей», то торгсины – торговля с иностранцами, - создавались для обслуживания интуристов, но на деле, как отметил А. Зеркалов, там обслуживались советские же граждане. И граждане эти были двух «сортов». Граждане «первого сорта», наподобие гражданина в сиреневом пальто с распухшей от лососины физиономией, явно представлявшего класс новой советской номенклатуры (у него почему-то валюту никто не изымал), и граждане «второго сорта», нищая интеллигенция, представленная в образе аккуратного старичка, который должен был сдать золото, чтобы купить себе что-нибудь к столу. Поэтому сцена в Торгсине, во время которой известная парочка провоцировала столкновение одной группы покупателей с другой группой, носила явно следы политической диверсии.

Советская действительность абсурдна, поэтому так легко становится объектом пародии. В ней царит хаос, неразбериха, мир несоответствий и несовпадений. Политическим арест набожной прислуги не назовешь, но и случайным тоже. Все заняты не своим делом – писатели, чиновники, конферансье, сотрудники зрелищных комиссий, экскурсоводы… Кто-то шпионит на своем месте, кто-то занимается своими личными делами, кто-то профанирует работу, имитируя кипучую деятельность. Мало кто из этих сатирических персонажей по своим профессиональным и человеческим качествам соответствует своим должностям, из них такие же директора, чиновники, председатели, как из Азазелло архиерей, а из Рюхина поэт.

Но в психиатрической клинике, куда попадает Иван Бездомный, царят чистота и порядок. Благодаря компетентному руководству все находятся на своих местах, даже нянечки добрые. Гуманистические принципы и уважение к личности профессора Стравинского (ведь Ивана выслушивают внимательно перед постановкой диагноза и даже предлагают претворить в жизнь его бредовый проект) создают благоприятный фон для лечения и нахождения пациентов в больнице. Выстраивается еще одна зеркальная проекция. Норма и отклонение от нормы, патология поменялись своими местами, что соответствует жанровым особенностям мениппеи и подчеркивает карнавальную стихию поэтики московских глав.

Пародия на неофициальный, но столь распространенный жанр доноса – отдельная тема, развиваемая, в том числе, при средстве нечистой силы. Что происходит в обществе? Критики, по сути, пишут доносы вместо статей, анализирующих произведения. По этим статьям «сажают». Жена доносит на мужа (Дунчиль). Любовница «закладывает» своего патрона и покровителя. Обычное дело. Все готовы в любой момент предать друг друга, даже самых близких. При этом главенствуют, конечно же, корыстолюбивые мотивы – занять комнату (Алоизий Могарыч, жильцы дома по Садовой, претендующие на комнату Берлиоза), занять служебное место «исчезнувшего» в недрах НКВД и пр. Именно в это время рождается сленгизм «стучать»: доносы писались, конечно же, не от руки, а на пишущих машинках. В этих условиях не то что о Понтии Пилате писать, а вообще о чем бы то ни было, кроме как об окончательной победе социализма, было чистым безумием. Кто же мог противостоять всему этому в действительности, и кто противостоит в романе? В действительности - никто, а в романе осмеивает и выводит на чистую воду всю эту дрянь, простите за каламбур, нечистая сила. С наслаждением по тому же доносу отправляют склочников, доносчиков и ябедников в «свое» ведомство талантливые пародисты – Коровьев и Бегемот.

Коровьев доносит на Босого голосом Квасцова, известного ябедника, который сам тут же становится жертвой доноса. Кот ябедничает на Лиходеева, устроившего якобы дебош с битьем посуды в подмосковном ресторане. При этом фраза «И повесил трубку, подлец!» - относится явно не только к Коровьеву - Фаготу. Амбивалентность авторской характеристики была отмечена рядом исследователей. Собственно, этого «подлеца» можно интерпретировать как обобщенную характеристику всякого доносчика и кляузника.

Тот факт, что характеристики сатирических персонажей – Лиходеева, Босого, буфетчика Сокова, Поплавского и пр. даются ведомством московского «гостя» и его свиты, говорит о многом. Кстати, характеристики Мастера так же убедительны и остры: Лапшенникова – секретарь «со скошенными к носу от постоянного вранья глазами», «хитрый» Берлиоз, критики, которые «говорят не то, что они хотят сказать». Общая сатирическая направленность таких характеристик усиливается точными речевыми портретами персонажей. По сути, один концептуальный подход представлен в оценках и характеристиках героев московских глав, звучат ли эти характеристики из уст самого автора, его «романтического» героя, или Воланда и его окружения. Это может натолкнуть на мысль о том, что автор сознательно прячется за своими героями, масочная природа которых обнаруживается в их амбивалентности.

Однако «Даже то обстоятельство, что Воланда в романе прямо называют Сатаной, еще ни о чем не говорит», - справедливо отмечает Е. А. Яблоков в своей монографии «Художественный мир Михаила Булгакова» (Яблоков 2001: 159). Вместе с тем мысль о том, что «герой выражает абсолютную истину» (Яблоков 2001), «персонифицированный вечный жизненный принцип справедливости» (Немцев 1991), необходимо уточнить. Воланд, на наш взгляд, - это образ-маска. И как всякий масочный персонаж используется функционально. Голос и позиция автора слышны и ощутимы почти в каждой реплике, когда работает функция возмездия. Воланд, собственно, и не наказывает, а приводит в исполнение, запускает механизм наказания за ложь и доносительство, за жадность и предательство, а самое главное – за малодушие, но сам он как бы «вне игры». Суть и мера наказания определяются не им. Идея воздаяния и возмездия – центральная идея всех религий. Он не судит. Он исполняет. Воланд – это функция, прикрытая маской. Бесстрастное всевидящее око и механизм «весов и кармы». Прекрасно иллюстрирует это сцена гибели ребенка, увеличенная взглядом Воланда, упавшим на магический глобус: «Вот и все. Он не успел нагрешить». Эта не человеческая реакция на смерть ребенка коробит Маргариту. Но это иная логика с иного уровня бытия. Мы не знаем, кем вырос бы убитый ребенок, а Воланд знает. «Безукоризненная работа Абадонны» не предполагает случайности. Автор высмеивает ходульные представления о Дьяволе так же, как он очищает мифологические напластования с болевой точки истории человечества.

Замечание П. И Болдакова о том, что «двойственность природы Воланда отражена в эпиграфе: «Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо…» и зиждется на представлении о разделении «полномочий» и функций ада и рая, является традиционным в прочтении образа. Это представление также базируется на библейских и апокрифических традициях, на богомильских и альбигойских ересях, суть учений которых сводится к выводу о разделении полномочий «Бога света» и «князя тьмы» (Галинская 1985), согласно которым земля является территорией «князя тьмы».