Стежки-дорожки. Литературные нравы недалекого прошлого - Геннадий Красухин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С этой рукописью я отправился к себе в комнату, где стояли ещё два стола, за которыми сидели Игорь Золотусский и Варт Ваджепетян.
Золотусский был очень известным критиком. Жил он не в Москве, а во Владимире, так сказать, на два дома, уезжая по воскресеньям к жене и двум сыновьям, а остальное время проводя в Москве в комнате, которую снимал, в газете, которая взяла его на работу и бралась через Сырокомского прописать в Москве на площадь строящегося кооператива. Чаковскому понравилась какая-то его статья, и он одобрил Сырокомского: действуйте! Но прописать Золотусского оказалось непросто даже для Сырокомского, бывшего помощника первого секретаря Московского горкома Демичева, который вошёл в политбюро, пусть не членом, а кандидатом, и был очень влиятельным человеком в Москве. Оказалось, что даже Демичев здесь бессилен.
А Варт работал на полставки, хотя приходил раньше нас и уходил позже. Он работал до тех пор, пока ему это не разонравилось. Очень прямой и честный, он тут же об этом объявил и ушёл работать в зоосад, откуда тоже быстро ушёл, схватившись с уборщиками и надсмотрщиками и не выдержав этой борьбы. «Они воруют, – возмущённо говорил он мне и Золотусскому. – Берут себе мясо, овощи, которые положены зверям». Разочаровавшись, он уехал в Туву, где ходил по горам с геологическими партиями.
Вернувшись в Москву, он женился на еврейке, близко к сердцу принял трагедию еврейского народа (Холокост), стал писать об этом книги, одобрил решение сына уехать в Израиль и работать там в киббуце, учредил журнал «Ной», который посвятил армянско-еврейской проблематике, выпустил немало его номеров, пока не кончились спонсорские деньги. Но всё это было в горбачёвское время, а я веду сейчас речь о брежневском, причём о времени раннего правления Брежнева, когда ничего ещё толком не было понятно. В частности, никто не знал, как всё-таки прописать Золотусского в Москве.
Оказалось, что для этого никакой Демичев был не нужен. Что гораздо проще иметь дело с замом председателя Моссовета Николаем Сизовым, чья жена – сотрудник музея Горького при Институте мировой литературы была ответственным редактором и составителем книги «Русские писатели в Москве». Книга была подарена Сырокомскому и вручена Виталием Александровичем Золотусскому со словами: «От этого зависит ваше будущее!» «Представляешь, – говорил мне Золотусский, – я её читаю и вижу: неподлая!»
Короче говоря, Золотусский написал на неё положительную рецензию и получил щедрейший подарок от Сизова – трёхкомнатную кооперативную квартиру на окраине Москвы.
То есть, никто, разумеется, эту квартиру Золотусскому не дарил, он заплатил за неё, но стал полноценным московским жителем. Сырокомский торжествовал.
Но я опять несколько забежал вперёд. Итак, с полученной от Буртина рукописью Софронова я отправился в свою комнату.
– Хорошо начинаешь! – насмешливо сказал Игорь, увидев, кого я читаю.
– Так не я же его принёс, – огрызнулся я.
Рукопись меня взбесила. Давно не читал я подобной дребедени. Какие там полполосы! Ни одного сносного стихотворения!
– Я же сказал, что это от руководства, – повторил Буртин, которому я пожаловался на качество стихов. – У Софронова и не может быть ничего хорошего. Так что берите любые, чем длиннее, тем лучше, клейте «собаку», подписывайте и сдавайте.
«Собака» на журналистском жаргоне означала набранную типографским шрифтом собственную, принадлежащую данному изданию страничку, формата обычной, машинописной. Кроме названия газеты на ней вверху отпечатан перечень всех требований, которые нужно заполнять перед сдачей материала в набор: название, фамилия автора, фамилия сотрудника, который материал готовил, зава отдела, члена редколлегии, работников секретариата, отвечавших за формирование номера, куда засылался материал.
– Но он же просто неграмотен, – продолжал возмущаться я. – А, кроме того, он кажется даже не представляет, что такое стихотворный размер.
– Вот пусть читатель всё это и увидит! – отвечал Буртин.
Что мне оставалось делать. Я сдал огромную подборку и через короткое время получил гранки, которые надо было нести Сырокомскому, ведущему номер. Всё-таки я правильно сделал, что перечитал стихи. Потому что обнаружил, что в одном из них неграмотное согласование. Но не писать же мне за Софронова. Я решил ему позвонить: пусть поломает голову над собственным сочинением.
– Да? – удивился Софронов. – Неправильное согласование? А как надо?
– Ну, в такой фразе должен быть союз… – и я назвал какой именно.
– Вот его и поставьте, – добродушно сказал Софронов.
– Но это же не проза, а стихи. Ритм будет сломан полностью.
Софронов помолчал, а потом сказал:
– Ну-ка прочтите мне стихи с правильным союзом.
Я прочёл.
– Прекрасно, – одобрил Софронов, – это лучше, чем было.
– Но ритм… – начал я.
– А пусть читатель думает, что я это сделал специально, – глубокомысленно произнёс Софронов. – Такие специальные вещи останавливают внимание. Так что всё к лучшему. Как вы сказали ваша фамилия?
Я повторил.
– В газете вы сидите крепко? А то переходите ко мне в «Огонёк». Мне нужны хорошие грамотные редакторы.
Я вежливо отказался.
– Ну, как вам стихи? – спросил меня Сырокомский, когда я принёс ему гранки.
– По-моему, чудовищны.
– Да, это не Лермонтов, – подтвердил Сырокомский.
– Ко всему прочему они ещё и неграмотны. Вот, – показал я Сырокомскому своё исправление.
– А Софронов в курсе? – встревожился Сырокомский.
– Да, я ему звонил. Он согласился, хотя с такой правкой стихи окончательно выбиваются из ритма.
– В эти ваши литературоведческие штучки он вникать не будет, – усмехнулся Сырокомский. – А я – тем более. Не нравятся стихи Софронова – звоните хорошим поэтам, доставайте хорошие стихи. Ведь у Софронова стихи не вы брали? Идите и работайте.
Через день я был вызван к Евгению Алексеевичу Кривицкому, заместителю главного редактора, курировавшему так называемую «первую тетрадку», – литературу, искусство и всё что там печаталось.
– Я вас не знаю, – с обидой проговорил Кривицкий, – откуда вы взялись?
– А я вас знаю, – сказал я. – Вы смотрели фильмы в Комитете по кинематографии вместе с Норой, которая нас познакомила.
Нора была женой Кривицкого и работала в Комитете по кинематографии в документальном главке. Всякий раз, когда показывали хорошие фильмы, появлялся её светловолосый, красивый муж, похожий на американского актёра Генри Фонду. Муж Норы работал в ЦК партии, где курировал «Литературную» и «Учительскую» газеты.
Оказывается, что из ЦК он перешёл в «Литературку».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});