Театр тающих теней. Конец эпохи - Елена Ивановна Афанасьева

застигнутые врасплох жители бегут в одном белье, спасаясь в подвалах. На улицах форменная война: дерутся на штыках, валяются трупы, течет кровь.

Николай:

– Зачитали приказ «Именем главного комиссара Черноморского флота матроса Василия Роменца». Повели на расстрел. И организаторов татарского восстания. И не уплативших контрибуцию. И участников заговора Севастопольской рады. Секретарь рады Богданов сдавал все стенограммы заседаний большевикам, подлец!

Антон:

– Начался разгром Ялты. Татары знали все греческие семьи, их дома, тайные метки на них ставили. Кого не знали, по соседям искали. Если кто из соседей говорил, что рядом греки, резали без разбора…

Николай:

– «Расстрел виновных в количестве трёхсот восьмидесяти трёх человек». Так и зачитали: «В количестве трёхсот восьмидесяти трёх человек». Больного старика Карказа били кулаками. Синицу кололи штыками. Глумились над всеми. Их расстреляли в упор, и уже мертвых били прикладами и камнями по головам…

– Варфоломеевские ночи…

Муж, как всегда, со своими историческими параллелями.

– Что же Саблин?! – Мать возмущена бездействием очередного командующего Черноморским флотом. – Будь на его месте Колчак…

– Саблин заявил, что долг военного – приносить пользу России при любой власти! – Ненависть в голосе Николая. – Будь на его месте Колчак, флот снес бы Севастополь к чертовой матери, простите, или большевики были бы выметены из него.

Антон говорит о своем побеге, Николай о своем.

Голоса близнецов сливаются в один. Не разобрать, кто из них что говорит. Кто из них с какой стороны бежит. Их рассказы как волны, решившие вдруг катить навстречу друг другу.

– Одного брата спасли от большевиков. Другого – от убийства за необоснованное подозрение в связи с большевиками, – едва слышно произносит Анна.

– Время такое! – отзывается муж.

– Какое «такое»?

Она так хотела скорее вернуться домой! Подальше от места, где расстреливают несогласных с большевиками. И спасти чудом бежавшего Николеньку. А с другой стороны привезли бежавших от тех, кто расстреливает даже за подозрение в связи с большевиками.

И где теперь правда?!

Из дневника Анны

Анна. Март 1918 – апрель 1919

Качели.

К красным – к белым. К немцам – к Антанте.

Смену властей в этот год Анна устает считать.

Мать и муж по-прежнему политикой живо интересуются. А ей не понятно, чем одни других лучше.

Только в дневнике обыденно чередуются записи.

14 февраля 1918

Ирочка перевернулась на животик.

Горничные не смогли купить для мужа папирос. Приехавший из Феодосии конюх Павел рассказал, что табачники братья Стамболи разорились, отчего одного из них парализовало, другой заболел нервным расстройством. Табака теперь нет.

Набоковы вчера были страшно напуганы. Играли в покер с сыновьями и гувернанткой, как в дом ворвался разбойник. Воображаю панику. Но, по счастию, это оказался Осип, слуга Владимира Дмитриевича, который привез им деньги от Евы Любржинской и добрые вести о доме на Большой Морской. И о нашем доме хорошие вести – не реквизирован и цел. Осип привез и пачки писем, в том числе, много для мужа с кафедры, и для матери, и всего одно для меня – от любимой подруги Ирины Тенишевой, с которой у нас ровесницы дочки, моя Оля и ее Ира.

Мать у Юсуповых в Кореизе. Всю императорскую фамилию – вдовствующую императрицу Марию Федоровну с морганатическим супругом Георгием Дмитриевичем Шервашидзе, великих князей с детьми, и их свиты перевезли в имение великого князя Петра Николаевича в Мисхоре Дюльбер. Отпустили только великую княгиню Ирину Александровну, жену Феликса Феликсовича Юсупова. Посещать Дюльбер отчего-то разрешили только их двухлетней дочери Ирочке. Она теперь почтальон. Нянька подводит ее к воротам и ждет снаружи. К пальтишку княжны снизу приметывают письма.

Неужели это заключение? Объяснили всем, что для их безопасности – ялтинские большевики требуют казни всех членов императорской фамилии, а Севастопольский совет, от которого поставлен главный надсмотрщик, ждет распоряжения какого-то Ленина. Мать в ужасе. ДмДм говорит, может, и к лучшему. В Ай-Тодор войдет любой, а Дюльбер Петра Николаевича строил сам архитектор Краснов, и он как крепость – стены прочные, сторожевые башни, выступы. Неужели, всерьез, императорскую фамилию будут атаковать?!

19 марта 1918

Маша кашель. Ирочка – переворачивается на спинку.

Давно не была в свете – ни театра, ни галерей, ни приемов. И в вечернем платье нынче буду бог знает как выглядеть.

Газеты пишут: «От имени I съезда Советов, поименованного Учредительным, провозглашена Социалистическая Республика Тавриды». Что это значит? Благо, все эти власти до нас не доходят. Только названия меняются. В Ялту ездить нельзя, нужен пропуск.

Савва не вернулся к обеду. Все в страшном волнении. Как выяснилось, часовой хотел арестовать Савву, когда тот ловил бабочек, за то, что мальчик, якобы, сигнализировал английским судам. Нонсенс! Сачком, видимо, сигналы подавал. Во время полдника девочек явились в дом, проверять Саввину коллекцию. Муж сумел убедить большевистских солдат в безопасности увлечений племянника. Солдаты даже вернулись после и еще каких-то бабочек Савве принесли, но тот сказал, что не очень ценных. Лучше бы промолчал!

23 марта 1918

За домиком прислуги гнездо. Маша и Оля с палки кормят галдящих птенцов. Утром Антип приносит одного в пасти. Олюшка плачет. Хорошо, Маша не видела. Человеку предан как собака, но всё же он волк.

Горничная Марфуша ездила к родным в Севастополь, рассказала, что в Балаклаве национализация домов и имений дороже «двадцати тыщ». Так и сказала «тыщ». Имение наше много больше 20 тыщ. И что теперь будет?

29 марта 1818

Дурные вести из Дюльбера – скончался морганатический супруг вдовствующей императрицы Марии Федоровны, князь Шервашидзе. Власти дозволили погребение в склепе Ай-Тодорской крепости.

Мать присутствовала. Сочла своим долгом поддержать вдовствующую императрицу, придающую земле уже второго мужа. Боюсь даже думать о таком, ДмДм меня много старше.

2 апреля 1918

Проснулась от шума внизу. С лестницы слышу, как кто-то говорит, что приехали национализировать земли и реквизировать ценности.

Мать требует постановление.

– По распоряжению председателя Таврического ЦИК Миллера штабу и моему отряду разрешено самостоятельно, помимо решения судебных органов, производить изъятие ценностей в пользу революции.

Сверху не видно, но голос кажется отчего-то знакомым. Спускаться не хочется.

– Мы уплатили контрибуцию! – Мать осторожна, показывает документ.

– А ценности? Можем произвести обыск.

– В доме нет ценностей.

Мать не врет. В доме ценностей нет. На прошлой неделе вместе прятали в тайник на утесе над обрывом, с которого в юности ей так нравилось прыгать в море.

– Можем реквизировать дом!

– Вы всё можете, – не выдерживает мать. – И отбирать, и невинных расстреливать, и устраивать варфоломеевскую ночь.

Зачем она так! Арестуют же!

Вдруг голос Саввы. Откуда