Звезды Эгера - Геза Гардони

— А где этот священник? Ты что-нибудь знаешь о нем? Где он живет? — спросил турок, схватив Гергея за грудь.

— А вы что-нибудь плохое хотите сделать ему? — пролепетал юноша.

— Да нет, — ответил турок уже более мягко. — Хочу поблагодарить его за то, что пощадил меня. — И он положил руку на плечо Гергею. — Так где же этот священник?

— А вы разве тогда не поблагодарили его? — спросил Гергей.

— Все произошло так внезапно, — развел руками Юмурджак, — тогда не до благодарностей было. Я думал, он шутит.

— Так он, вместо того чтобы повесить, отпустил вас?

— Да, по-христиански. Тогда я этого не понял. А с тех пор узнал, что христианская вера велит прощать.

— А вы сделали бы ему добро?

— Сделал бы. Я не люблю оставаться в долгу. И деньги привык возвращать, и за добро платить добром.

— Что ж, священник этот здесь, — доверчиво сказал Гергей.

— Здесь? В лагере?

— Да, здесь, в лагере. Он пленник султана. Его обвиняют во взрыве на мечекской дороге.

Юмурджак отшатнулся. Взгляд его застыл, как у змеи, готовой ринуться на жертву.

— Откуда ты знаешь этого священника?

— А мы живем с ним по соседству, — осторожно ответил Гергей.

— Священник не показывал тебе кольцо?

— Может, и показывал.

— Турецкое кольцо. На нем полумесяц и звезды.

Гергей замотал головой.

— Возможно, он кому другому и показывал, а мне нет, — сказал он и сунул руку в карман.

Юмурджак почесал подбородок. Длинное страусовое перо на его колпаке заколыхалось. Он повернулся и отошел.

Караульные по очереди приветствовали его. И только по движению их пик видно было, где он проходил.

Гергей снова остался в одиночестве. Он присел на траву. Невольникам принесли суп в котле и раздали грубые деревянные ложки. Турок, принесший еду, стоял, почесываясь, возле рабов, пока они ели, а если кто-нибудь шепотом обращался к соседу, давал обоим изрядный пинок.

— Прочь, песье племя!

Гергей тоже отведал супу. Это была мучнистая болтушка — бурда без единой жиринки, без соли, обычная еда невольников в турецком лагере. И утром и вечером одно и то же.

Юноша отложил ложку и, отвернувшись от котла, прилег на траву. Другие рабы тоже кончили есть, ложились и засыпали.

Не спал только Гергей. Слезы заволакивали ему глаза и стекали по лицу.

Луна поднялась уже от края неба на полтора копья, осветила золотые шары и конские хвосты бунчуков над шатрами, острия пик и пушки.

Каждый раз, когда долговязый часовой проходил мимо Гергея, он окидывал юношу взглядом.

Гергея это пугало, и он вздохнул с облегчением, увидев, что к нему опять приближается широкоплечая фигура великана.

Парень обирал ртом семечки с подсолнуха, как это делают обычно свиньи. Он не был в карауле, не нес никакого наряда и мог шататься где ему вздумается.

— Шатерники нас опередили, — пожаловался он долговязому солдату. — Едва один подсолнух нашел.

— А может, неверные постарались все убрать, — ответил асаб угрюмо. — Это ведь такой народ! Только прослышат, что турки идут, и все убирают с поля — поспело или не поспело.

Караульный продолжал шагать возле невольников, иногда останавливаясь и почесывая себе бок или ляжку.

Великан съел все семечки и надкусил даже сердцевину подсолнуха, но выплюнул ее.

— Тебе не дали поесть? — спросил его Гергей.

— Пока еще нет, — ответил турок. — Сперва кормят янычар. Я ведь впервой в походе.

— А кем ты был раньше?

— Пастухом. Стадо слонов пас в Тегеране.

— Как тебя зовут?

— Хасаном.

Рядом с ними на траве сидел янычар. Он держал в руке кусок вареной грудинки и ел, срезая с кости мясо.

Янычар заговорил:

— Мы его просто Хайваном зовем, потому что он скотина.

— Почему скотина? — спросил Гергей.

— Потому что ему всегда снится, будто он янычар-паша, — ответил янычар, бросив кость за спину.

7

Гергей вытянулся на траве, положив руку под голову.

От усталости у него слипались глаза, но спать он не мог. В голове вертелась одна неотвязная мысль: как освободиться?

Он с неудовольствием заметил, что Хайван вернулся и, чавкая, снова примостился возле него. Парню, видно, досталась баранья ножка из какого-нибудь котла.

— Неверный, — окликнул Хайван юношу, пнув его в колено, — если ты голоден, я и тебе принесу.

— Спасибо, — ответил Гергей. — Я не голоден.

— Ты не ел с тех пор, как мы схватили тебя?

— Говорю тебе, что я не голоден.

Великану, очевидно, непривычно было слышать, что кто-то не голоден. Он покачал головой.

— А я всегда голоден, — и продолжал чавкать.

Чтобы не слышать запаха Хайвана, Гергей отвернулся, опустив голову на руки, и уставился на луну. Багровый ее круг все выше поднимался с востока над шатрами. Голова караульного, стоявшего шагах в тридцати от них, наполовину прикрыла лунный диск, и силуэт этого турка напоминал тень епископа в высокой шапке. Пика его казалась подставкой луны.

— Не спи, — тихо сказал Хайван. — Я тебе кое-что сказать хочу.

— Успеешь и завтра.

— Нет, мне нужно сегодня.

— Тогда говори живей.

— Подожди малость, пока луна ярче засияет.

На одной стороне полукруга, куда их согнали, началось движение. От группы вооруженных караульных отделились шесть теней.

Это были новые невольники — пятеро мужчин и одна женщина.

Мужчины с виду казались знатными особами. Женщина куталась в большой темный платок. Лица ее не было видно. Она плакала.

— Пустите меня к султану! — заревел по-венгерски один из мужчин глубоким, медвежьим басом. — Я не немец! Немец — собака, а я человек. Меня трогать не положено. Турок теперь не враг венгру. Как вы смеете трогать меня!

Но солдаты не понимали, что говорит венгр, и, как только он останавливался, подталкивали его в спину.

Возле Гергея была маленькая лужайка. Туда привели вновь прибывших.

Заметив, что никто его не слушает, венгр стал ворчать себе под нос:

— Хоть бы бог покарал этих свиней басурман! Смеют еще говорить, что они друзья венграм. Холера бы забрала таких друзей! Дурак тот был, кто первый им поверил. А еще глупее тот, кто позвал их. Чтобы они провалились вместе со своим жуликом султаном!

Женщину увели туда, где стояли волы да буйволы, которые тащили пушки. Тщетно она кричала и отбивалась — ее уволокли силой. Четверо мужчин молча сидели на траве. Это были немецкие солдаты. На груди одного блестел панцирь. Голова его была не покрыта, длинные волосы взъерошены.

Гергей обернулся к венгру и спросил:

— Откуда эти немцы? Из-под Буды бежали?

— Наверно, — нехотя ответил венгр. — Я встретился с ними только здесь, в винограднике… Воду тут дают? Пить хочется.

Только теперь рассмотрел Гергей, что венгр, говоривший густым басом, был худенький, низкорослый человек с круглой бородой.

Он сидел среди остальных в одной сорочке.

— Ночью вряд ли дадут, — ответил Гергей. — А как вы попали в рабство?

— Я в погребе прятался, червяк их заешь. Эти ослы меня, наверно, за лазутчика принимают. Какой я, к черту, лазутчик! Я честный чеботарь и до смерти рад, когда не вижу турок, не то что еще за ними подглядывать. Ух, гады поганые!

— А вы сами-то из Буды?

— Конечно, из Буды. Лучше б я там и сидел!

— А вы знаете Петера Цецеи?

— Старика с деревянной ногой? Как не знать! У него и рука одна деревянная.

— А что он поделывает?

— Что поделывает? Сражается.

— Сражается?

— Да еще как! Велел привязать себя к седлу и вместе с господином Балинтом бросился на немцев.

— С одной-то рукой?

— С одной. Налетел на них, точно молодой воин. Я его видел, когда отряд возвращался. Господин Балинт повел Цецеи к королеве.

— Балинт Терек?

— Он самый. Вот человек! Видно, он вскормлен на драконьем молоке. Каждый день возвращался забрызганный по самые плечи вражеской кровью. Но уж лучше бы он не только немцев, а и басурман колошматил!

— Ничего дурного со стариком Цецеи не случилось?

— Как же, случилось! — Чеботарь засмеялся. — В битве ему деревянную руку отхватили.

— А дочку его вы знаете? — робко спросил Гергей.

— Знаю, конечно. Две недели назад я сшил ей желтые башмачки. Изящные, низенькие, с золотой бахромой. Теперь барышни такие носят, конечно те, что побогаче.

— Красивая девушка, правда?

Сапожник пожал плечами.

— Ничего, хорошенькая. — Он замолчал на миг и дернул себя за ус. — Чтоб господь покарал этих басурман! — сказал он вдруг изменившимся голосом. — Ментик-то мой они вернут? Верхнюю рубаху не жаль. Стащили ее с меня, да бог с ней. Но вот ментик…

— А когда вы уехали из Буды? — продолжал допытываться Гергей.

— Три дня назад удрал. Только лучше б не удирал. Хуже, чем здесь, мне бы и там не было. А турки все же сущие собаки. В Нандорфехерваре они поклялись, что никого не тронут, а весь народ в крепости изрубили. Так ведь?