Нежные кузины - Паскаль Лене

Жюльен, опешив, глядел на нее: она не улыбнулась, не подмигнула ему, просто повернулась спиной и вся ушла в мытье посуды. Вилки стукались о банки, пена перетекала через край раковины, а он, Жюльен, значил не больше, чем один из этих пузырьков, с треском лопавшихся в воздухе. Невероятно! Два часа назад они с Жюстиной хотели принадлежать друг другу, разве не так? Да! Принадлежать друг другу! А теперь — такая разительная перемена!

Он встал, он хотел по крайней мере объясниться с ней, заявить о своих правах, нельзя же так грубо порвать с ним, он хотел только сделать ее счастливой, она еще убедится в этом! Убедится!

Он тихонько подошел к ней сзади и поцеловал в затылок — неуклюже, но с чувством. В ответ его сердито оттолкнули.

— Но… Я думал…

— Думал? — воскликнула Жюстина. — А ты не думай!

— Но… Это было только что!

— Что было, того уже нет! Надо было суметь этим воспользоваться, приятель!

Жюльену оставалось только присоединиться в гостиной к людям своего круга. Дамы играли в бридж. У Жюлиа было преимущество. Мягкий свет лампы, сделанной из китайской фарфоровой вазы, подчеркивал белизну ее точеных пальцев. Жюльен сел на диван напротив Жюлиа и снова задумался о романтических и безответных чувствах, которые испытывал к кузине.

Пуна села рядом с ним.

— Что это у тебя тут?

— Где? — рассеянно вздохнул Жюльен.

Пуна показала пальцем. Жюлиа подняла голову и посмотрела тоже.

— Да вот же! — сказала Пуна и прыснула от смеха.

У Жюльена из ширинки торчала соломинка, он стал ее вытягивать, стараясь не привлекать к себе внимания, но теперь все смотрели на него, а соломинка оказалась длинная-предлинная, и как это он ее не почувствовал? По меньшей мере сантиметров пятнадцать. Нет, двадцать! Пуна, естественно, корчилась от смеха! А партия в бридж была прервана!

— Что происходит? — спросила тетя Адель.

— Пойду-ка я спать… Спокойной ночи! — сказала Жюлиа, вдруг вставая.

Глаза девушки сверкали так грозно, что Жюльен отвел умоляющий взгляд.

Этим вечером Жюльену не спалось. Он лег в постель, долго думал о Жюлиа, долго думал о Жюстине, долго думал о женщинах вообще. Какие же они странные существа! Они обижаются, когда на них смотришь — и когда не смотришь, когда их любишь — и когда не любишь: ну как тут угадать?

А вдруг Жюстина ждет его сейчас у себя в комнате? Как узнаешь? А Жюлиа? Что могла значить для нее эта соломинка? Могло ли это быть поводом для ревности (ведь она наверное ревновала), если известно, что она уже давно потеряла к нему интерес?

Спустя некоторое время Жюльен уже был уверен, что Жюлиа скоро признается ему в верной и неизменной любви и что она только из женского кокетства делала вид, будто интересуется Шарлем.

Женское кокетство! Вот ключ к разгадке! Главное — слушать их и все понимать наоборот. Жюстина, конечно же, ждет его! А если заставить ее ждать слишком долго, она опять обидится. Значит, надо подняться к ней! Немедленно! Если уже не слишком поздно. Ведь на эти раздумья ушел целый час!

И вот он на этаже, где живут слуги, перед дверью Жюстины. (Да, а на что он решился, в конце концов? Хотя нет! Ни на что он не решился. Просто он стоит перед дверью. Уже минуту. Уже пять минут.) Может быть, стоило одеться, не появляться перед ней в пижаме. Ей это безусловно не понравится. В пижаме! Не собирается же он, в самом деле, провести с ней ночь! Он только хотел извиниться за недавний промах! Только извиниться! Возможно, лучше было бы написать ей. Да! Письмо! Женщины любят письма! Он бы все объяснил, Жюстина поняла бы и простила его. Он уже мысленно сочинял это письмо, стоя перед дверью, ибо он не двинулся с места, он еще не решился, он не мог решиться ни на что, именно поэтому ему не везло с женщинами, он это знал, он это знал…

…Кто-то взял его за запястье и осторожно потянул в сторону. Жюльен вздрогнул и обернулся. Чья-то рука закрыла ему рот, заглушив удивленное восклицание.

— Идемте! — прошептала мадам Лакруа, увлекая его в свою комнату.

И он очутился на большой кровати, обе спинки которой затрещали, когда Амели вскочила на мальчика верхом. Она сбросила ночную рубашку. Это была высокая худощавая очень смуглая женщина, ребра слегка обозначались у нее под кожей, но ее длинные тяжелые груди напоминали две полные фляги, и Жюльен был бы не прочь присосаться к их темным блестящим горлышкам.

Это утомленное тело откровенно, почти смиренно свидетельствовало о двадцати годах терпеливой скуки, двадцати годах скитаний по пустыне, где он, Жюльен, оказался, быть может, первым оазисом.

Мадам Лакруа пристально разглядывала мальчика, словно никогда раньше его не видела или желала удостовериться, что он действительно здесь, под ней, и нечто нежное и твердое, вылупившееся внизу, не приснилось ей, а существует на самом деле. Она глядела на него, тяжело дыша, она не двигалась, но кровь пульсировала в ее жилах, страсть уносила ее в бешеной скачке. Раскаленная лава вскипела в ней и вскоре выплеснулась на Жюльена.

— Вы тоже потом будете злиться? — пролепетала она.

И вдруг разрыдалась. Жюльен приподнялся на локтях, широко раскрыв глаза, в которых наслаждение постепенно уступало место изумлению.

— Понимаете, — призналась жена управляющего, — муж всегда бьет меня потом… И даже во время!

И она стала оплакивать себя, двадцать лет своих страданий! Жюльен, который еще не забыл удары ремнем, полученные от месье Лакруа, охотно соглашался, что этот человек — грубое животное. Но не в том была суть! Он подвигал задом, — инстинкт заменял ему опыт, — и в итоге Амели очень скоро увидела конец своих мук и стала содрогаться не только от рыданий.

— Птенчик в гнездышке, — сказала она, чувствуя, как конец ее мук входит в нее с нежным щебетом. Ее красивое лицо преобразилось, засияло восторгом.

Она немножко поерзала, желая убедиться, что все это происходит наяву, и Жюльен тихонько застонал.

— Не дайте ему улететь, месье Жюльен!

Это была беспокойная натура! В жизни ей достались лишь заботы и горькие разочарования, муж, который вначале бил ее, чтобы возбудиться, а потом за то, что она его возбудила, но все же она любила его, да, она любила это грубое животное, она хотела этих побоев, сама не зная, почему, а потом она увидела Жюльена, там, в амбаре, как он лежит совсем голый, нежный, словно младенец Христос, и не понимала, что на нее нашло, думала об этом весь вечер, не смогла уснуть, пошла за ним, но он уже был тут, в коридоре, он тоже не спал, и вот, и вот, и вот!

Теперь мадам Лакруа скакала на молодом человеке через темную чащу своей нелегкой жизни. Галопом! Галопом! Наконец-то чаща расступилась, впереди забрезжил свет, открылись новые горизонты! Быстрее! Быстрее! Белый зад всадницы подпрыгивал, побеждая тьму, озаряя ее блеском вновь обретенной юности!

И вдруг мадам Лакруа остановилась!

— Что случилось? — воскликнул Жюльен, находившийся в преддверии блаженства.

Мадам Лакруа не ответила. Лицо ее исказилось от ужаса. Там, впереди! Над изголовьем кровати! Месье Лакруа! В овальной раме! А рядом с ним, в подвенечном платье — она, мадам Лакруа, изменница, прелюбодейка! На фотографии им по восемнадцать лет. Какая была свадьба! Месье Лакруа тогда еще не был управляющим, он был работником на ферме, она это помнит! Помнит! Двадцать лет он неустанно трудился, чтобы стать управляющим имением Сен-Лу! Двадцать лет труда и самоотречения! Двадцать лет он первым вставал и последним ложился, наблюдал за работами в поле и на ферме, в любую погоду, в дождь, в град и в грозу! Двадцать лет насморка и эвкалиптовых ингаляций! И чего ради? К чему, для кого все эти жертвы? Для распутницы, которая изменила ему с хозяйским сыном, мальчишкой, сорванцом, изменила, как только он, Лакруа, ушел защищать родной очаг и любимое отечество! Какая подлость!

Мадам Лакруа проливала горькие слезы раскаяния. Бедная женщина превратилась в фонтан! Она источала влагу отовсюду. Неудивительно, что ее муж так часто простужался!

Внезапно она встала, не пожелав воспользоваться большой губкой, которую любезно подал ей Жюльен; губка внушала ей отвращение, словно могла ее запачкать!

— Не надо! — воскликнула она. — Мы не должны!

И отчаянно зарыдала, раздираемая между долгом и наслаждением, теснимая, с одной стороны, желанием, а с другой — совестью. Она схватила ночную рубашку и стала вытирать ею поочередно то лицо, то бедра, ибо слезы и стыд не заставили иссякнуть источник ее вожделения, а белье, увлажненное ее страстью, усиливало волнение и вызывало новые слезы, которые приходилось вытирать и здесь, и там! Терзаемая противоречивыми чувствами, она наклонилась к Жюльену и порывисто протянула руку к предмету своей страсти, но тут же, охваченная внезапным отвращением, уткнулась лицом в рубашку и разразилась бурными рыданиями.