Стать человеком - Андраш Беркеши

— Но, если я не ошибаюсь, это первая книга, отражающая подлинные убеждения Гезы Варьяша.

Отец недоверчиво взглянул на сына, однако не заметил на его лице обычной усмешки. Он знал, что с Эндре нужно вести себя осмотрительно: в любой момент сын мог что-нибудь выкинуть. Подвинув книгу поближе, Варьяш задумался: что же все-таки написать Эндре? Он мысленно прочел еще раз заголовок романа: «Одиночество».

Вот тут, чуть ниже заголовка, и нужно что-то написать, но что именно? И почему он в самом деле никогда раньше не подписывал сыну своих книг! У него даже мысли такой не возникало. Пирошке, своей жене, он подписывал каждую книгу и каждый раз писал одно и то же: «Тебе — от меня. Геза».

Сейчас в посвящении сыну следовало написать что-нибудь особенно умное, ну, например, пословицу какую-нибудь или изречение, которые тот воспринял бы как намек, но, как назло, в голову ничего не приходило. А сын, совсем взрослый, молча стоял перед ним, и Варьяш вдруг почувствовал, что их разделяет пропасть, будто сын вовсе не его дитя, не плоть от его плоти, не его наследник, а совершенно посторонний человек, один из тысяч безвестных читателей. И не мог он написать ему ни одной фразы, содержащей скрытый намек, понятный только им двоим, ведь между ними не существовало той душевной близости, какая устанавливается обычно между отцом и сыном. Варьяш неожиданно почувствовал себя старым, уставшим от жизни человеком. К тому же очень одиноким. Одиночество, как известно, многолико, но самым тяжким является одиночество вдвоем, одиночество семейного человека. Именно таким было одиночество Гезы Варьяша.

Он еще раз взглянул на толстый роман в красивой суперобложке и подумал: «А ведь это мой десятый роман. Скоро мне исполнится шестьдесят, а я написал только десять книг...»

— Оставь книгу, — предложил он сыну, — я подпишу ее чуть позже. — Он поднял голову, посмотрел на сына, испуганно вздрогнул и сказал: — Да сядь же ты наконец, не торчи как столб.

Эндре даже не пошевелился, неподвижно уставившись потемневшим взглядом на отца.

— Сегодня ночью я прочитал твой роман от корки до корки, — тихо произнес он, указав на книгу.

— Ну и?

— Он мне не понравился, — сказал, словно отрубил, Эндре и поспешно добавил: — Написан он довольно интересно, а с точки зрения стиля это, вероятно, лучшее из твоих произведений, но мне роман совершенно не понравился.

Варьяш откинулся на спинку стула и положил руки на колени:

— И что же именно тебе не понравилось?

— Ну, как бы тебе сказать...

— Может, ты просто не понял его?

— Это было бы лучше всего, тогда я просто перечитал бы его еще раз.

Варьяш придвинулся к столу, взял в руки книгу и полистал ее:

— И все же что тебе не понравилось в романе?

— Я, как и ты, далеко не в восторге от многих явлений нашей действительности, но твоя книга даже меня возмутила... Короче говоря, ты написал неправду.

— Выходит, я солгал?

— Да.

— А тебе не кажется, что ты чересчур резок в своих оценках?

— Мне хотелось бы, чтобы ты меня правильно понял, отец, — проговорил Эндре, глядя прямо перед собой. — Ты всегда призывал говорить правду, а когда я наконец-то отважился на это, ты сразу рассердился. А мне хотелось высказать свое мнение... если ты, конечно, не против...

Варьяш положил книгу на стол:

— Я не против: не нравится — значит, не нравится. Давай на этом и закончим наш разговор, а то у меня уже голова разболелась, да и дела... — Он замолчал, не зная, что говорить дальше. — Словом, спорить с тобой я не стану.

Эндре ехидно улыбнулся:

— Я не спорить пришел, а просто хотел поделиться своими соображениями. Ты не раз говорил, что я циник. Что ж, может быть, ты и прав, но только я всегда говорил то, что думаю, и поступал так, как подсказывала мне моя совесть.

Варьяш с любопытством уставился на сына:

— Как прикажешь тебя понимать?

Эндре взял со стола спичку и расщепил ее надвое.

— Папа, ты знаешь, что говорят о тебе на киностудии и в литературных кругах? Не имеешь ни малейшего представления? У меня такое чувство, что ты вообще не знаешь современной жизни. Берешь какие-то отдельные явления, обобщаешь их, а потом делаешь совершенно неверные выводы. — Эндре ждал, что скажет отец, но тот молчал. — В литературных кругах тебя не любят, — продолжал сын, — поэтому, если я тебя продам, передо мной откроются многие двери...

У Варьяша от удивления брови взлетели вверх.

— Продашь? Что это значит?

— Если я присоединюсь к твоим идейным противникам и начну рассказывать о тебе разные любопытные истории. Но я не сделаю этого. Я всегда защищаю тебя даже в том случае, если твои противники правы. Поэтому они и меня не любят. Когда я захожу в комнату, все сразу замолкают или же начинают болтать ерунду, но я-то знаю, в чем дело. Короче говоря, мне очень тяжело.

Эндре посмотрел в окно и увидел, как высоко в небе медленно плыли ослепительно белые облака, ярко освещенные солнцем. Ночной дождь смыл с кустов и деревьев слой бархатистой пыли, и теперь они, словно помолодевшие, плавно покачивали зеленой листвой от малейшего дуновения ветерка.

— Ну, рассказывай, почему тебе так тяжело?

— Потому что ты — мой отец. Я ведь постоянно слышу одно и то же: мол, мне потому так легко живется, что ты известный на всю страну писатель.

— Глупости все это! Я никогда ничего не просил для тебя, я даже не смог устроить тебя в университет.

— Но только потому, что я сам не захотел там учиться. Теперь-то я могу тебе признаться, что спокойно набрал бы необходимое количество баллов и меня, разумеется, приняли бы, учитывая, что я сын Гезы Варьяша. Жоку ведь именно поэтому приняли в университет...

— Тебя бы и так приняли, если бы я попросил, однако я этого не сделал, да и раньше я ничего подобного не делал.

— Ничего не делал? Разве ты не знаешь, сколько людей стремятся работать на киностудии? Есть такие, для которых работа в кинематографии является целью жизни, с детских лет они мечтают об этом. Но взяли туда меня, и не без твоей протекции, хотя у меня нет высшего образования и к кино я не имею никакого отношения. Ты считаешь, что поступил правильно? На киностудии меня презирают за то, что я занимаю чужое место.

— Никакое оно не чужое. Тебя официально назначили на должность.

— А почему бы эту должность не предоставить одному из тех, кто страстно мечтает работать в кино? Я-то ведь не хочу там работать.

— Черт возьми, чего же ты хочешь?

— Ничего. Во всяком случае, я не хочу строить собственное благополучие за счет других.

— Хорошо, увольняйся и занимайся чем хочешь. Если ты идиот, я не стану тебе больше помогать. Так чем тебе не нравится работа на киностудии?

— Не нравится, и все. Ты думаешь, мне приятно постоянно выслушивать, что ты за человек.

— Плевал я на них! Человек не может жить так, чтобы он нравился всем. На киностудии затхлая атмосфера, там варятся в собственном соку дипломированные идиоты, возомнившие себя чуть ли не гениями. На самом же деле они хуже эпигонов и занимаются не чем иным, как воровством.

— Тогда почему же ты хочешь, чтобы я там работал?

— Иди в рабочие, мне все равно. Я уже устал спорить с тобой. Я со своей стороны сделал все, чтобы ты стал человеком. Я хотел, чтобы ты учился дальше. Думал, что через четыре года ты получишь диплом режиссера, а ты, как я погляжу, хочешь стать лодырем. Будь по-твоему, только убирайся ко всем чертям! И с сегодняшнего дня ты не получишь от меня ни одного филлера. Посмотрим, что из тебя выйдет, когда я перестану тебе помогать. А теперь оставь меня, мне надо работать. Книгу можешь забрать: писать на ней я ничего не буду. И еще раз предупреждаю, мне твое поведение осточертело.

«Вот меня уже и из дома выгоняют! — подумал Эндре. — Родной отец называется. Трудно поверить, что когда-то он был революционером, боролся с хортистами, сидел по тюрьмам. Вот сейчас он довольно нелестно охарактеризовал киношников, но это потому, что они где-то далеко, а сидели бы рядом, он наверняка хвалил бы их, как сделал это в своей последней статье. Так каково же все-таки его собственное мнение? И потом, на киностудии работают не только хапуги и бездари, там работает много честных и талантливых людей. Кроме того, отец является депутатом Государственного собрания, но ни разу не выступил по вопросам культурной политики. Именно об этом мне и следовало бы напомнить ему. А еще о том, как он богат, да и за границу ездит постоянно... Но я труслив, поэтому не смею сказать ему правду...»

— Ну, чего же ты ждешь? Уходи, мне надо работать.

— Хорошо, — сказал Эндре, — жаль только, что мы так и не поняли друг друга.

Он направился было к двери, но в этот момент на пороге показался дядюшка Кальман. Это был сухопарый мужчина, сильно облысевший, с лицом, испещренным густой сеткой мелких морщин.

— Сервус, дружище, — поздоровался он с Эндре, похлопав его по плечу.

Варьяш встал. На лице его отразилось удивление.