Незнакомцы на мосту - Джеймс Донован

— В ваших же интересах, — продолжал настаивать я, — сказать мне это. Только тогда мы сможем наиболее убедительно защищать вас.

Абель сделал вид, что размышляет, но у меня создалось впечатление, будто он не вспоминает, а просто пытается сформулировать то, что следует сообщить о каком-то таком человеке.

— Думаю, есть только один человек, которого они могут попытаться впутать, — наконец сказал он. — Его имя — Аллан Уинстон.

Уинстон, как сообщил Абель, был молодой псевдоинтеллигент, который якобы готовился к защите диссертации в университете Нью-Йорка. По словам Абеля, он был сыном богатого текстильного промышленника, бунтовавшим против своих родителей и против их «буржуазного» образа жизни. Уинстон, по мнению Абеля, был декадентом. Однако, как я понял, он все же позволял родителям содержать себя.

Абель припомнил, что познакомился с Уинстоном в Центральном парке, где они оба работали над этюдами. Оказалось, что у них схожие интересы и пристрастия в искусстве, музыке и еде. Они подружились. Вместе бывали на концертах, в кино, музеях и ресторанах. Вместе с девушкой, приятельницей молодого человека, они часто обедали на квартире Уинстона в центре города, причем Абель как гурман выбирал вина и готовил кушанья.

Полковник сказал, что он как-то однажды попытался привлечь этого юного критика капитализма к сотрудничеству, с тем чтобы «все страны делили между собой все познания», однако Уинстон так и не дал ему твердого ответа. Абель добавил, что первая реакция Уинстона на это предложение была отрицательной. Очевидно, Абель не форсировал этого вопроса и не обсуждал с Уинстоном деталей своего предложения. Тем не менее он ему доверял и даже пользовался с разрешения Уинстона его сейфом в банке, в котором хранил пятнадцать тысяч долларов наличными.

Вся жизнь полковника, само его существование базировались на твердом фундаменте самодисциплины и самоотречения. Однако подобная жизнь до отчаяния одинока, и разведчик не может не идти хоть на какой-то компромисс, позволяя себе опасную роскошь в виде приобретения нескольких тщательно отобранных друзей. Все друзья Абеля принадлежали к одной и той же категории — молодые люди, художники, имевшие одинаковые склонности. Никто из них не обладал особыми познаниями в вопросах практической политики и международных отношений.

Как Уинстон, так и два других молодых его приятеля-ху-дожника — Берт Силвермен и Дей в Левайн — полностью отвечали строгим требованиям Абеля. Да и он был для них хорошим старшим другом — добрым, отзывчивым и постоянным. Зная его, в этом можно было не сомневаться.

Вскоре после ареста Абель написал из Техаса Левайну и прислал ему доверенность, которая давала ему право распорядиться всем имуществом Абеля, находящимся в Бруклине. Копии этих документов приобщены к материалам процесса. В письме к Левайну говорится:

«Пишу вам в надежде, что вам удастся найти возможность помочь мне распорядиться всем тем, что у меня еще осталось.

Никаких особых пожеланий у меня нет, за исключением того, чтобы вы просмотрели все мои картины и сохранили те, которые считаете заслуживающими этого, до того времени (если это вообще когда-либо произойдет), когда я снова смогу получить их.

Я не возражаю против того, чтобы вы хранили или использовали любые материалы, какие найдете полезными для себя или для других моих друзей. Если вы найдете возможным что-либо продать, я хотел бы вам заплатить какую-то сумму, которая компенсировала бы вам ваши хлопоты».

Абель не упоминал в письме ни о своем аресте, ни о своем местонахождении и не объяснял странного замечания о возможности возвращения ему его картин, «если это вообще когда-либо произойдет». Доверенность была засвидетельствована нотариусом, но так и не была использована.

Когда Абель закончил свой рассказ об Уинстоне и об их отношениях, я сообщил ему, что в их дружбе не нахожу ничего такого, что могло бы негативным образом повлиять на его защиту. Он же заверил меня, что Уинстону ничего не было известно о его подлинном лице и тот просто считал Абеля несколько разочаровавшимся человеком, бунтарем, живущим в окружении, чуждом его философии.

Чтобы переменить тему разговора, я спросил Абеля о его прошлом и о его национальности.

— Настоящий грузин, — ответил он и с явным удовольствием добавил, что евреи часто принимали его за еврея, немцы — за немца, а поляки — за поляка. Не было нужды упоминать о том, что в Бруклине его считали бруклинцем.

— Все это хорошо, — заметил я, — но для американца ирландского происхождения вы не выглядите как некто, кого при крещении назвали Мартин Коллинз.

Эти слова вызвали смех, и теперь Абель снова был самим собой — он полностью взял себя в руки. Он с интересом стал говорить об опубликованном в газетах сообщении из Москвы относительно американского «резидента», арестованного рус скими. Абель пояснил, что это, вероятно, «пробный шар» с целью зондажа возможности обмена, поскольку ему не приходилось раньше слышать о подобных сообщениях.

Я ответил, что у меня есть серьезные сомнения в реальности обмена, поскольку в сообщениях указывается, что «американский агент» является латышом по национальности и был арестован сразу же, как только ступил на землю Латвии. Вряд ли он представляет значительную ценность для кого-нибудь, и такой обмен, вероятнее всего, не заинтересует руководство США.

Абель не согласился с этим.

— Но я тоже теперь не представляю особой ценности, — заявил он. — Меня больше никогда не смогут использовать за пределами моей страны.

— Возможно, это и так, — ответил я, — однако ваш опыт делает вас исключительно полезным специалистом для не менее важной работы по оценке информации, поступающей из-за границы. По возвращении в Москву вы, вероятно, возглавите в центральном аппарате разведки отдел по Северной Америке.

Не оспаривая этого, Абель продолжал защищать свою точку зрения. Улыбнувшись, он сказал:

— Опыт этого латыша делает его ценным для Соединенных Штатов. ЦРУ, вероятно, очень полезно будет узнать, какие ошибки он допустил…

Пошутив еще немного, я перешел к следующему вопросу из моей повестки дня. Я умышленно до сих пор не затрагивал его, так как мне хотелось выяснить, не намерен ли он в какой-то мере признать себя виновным.

— Один судебный чиновник, — начал я, — сказал, будто, понаблюдав сегодня утром за судьей Байерсом и послушав, какие он задает вопросы, убедился, что судья стремится найти признаки того, что вы готовы признать себя виновным по какому-нибудь из предъявляемых вам обвинений.

Я объяснил, что, если он решит признать себя виновным, например, по второму пункту обвинительного заключения — заговор с целью сбора, но не для передачи информации, — максимальный срок наказания составит десять лет. Если он признает себя виновным по третьему пункту — пять лет.

— И я не думаю, что этими своими действиями вы поставите свое правительство в неудобное положение, — сказал я. — В конце концов, оно ведь объявило, что ему ничего не известно о вас. Таким образом, оно якобы не замешано в этой истории, и вы могли все это делать по собственной инициативе.

Мы поговорили на эту тему еще несколько минут, а потом Абель заявил, что хочет немного подумать об этом.

Мы расстались, условившись, что он серьезно и всесторонне обдумает вопрос о возможности признания себя виновным по одному из пунктов обвинительного заключения.

Пятница, 27 сентября

Мне позвонили из прокуратуры и сообщили, что завтра в десять часов утра в управлении ФБР для нас будет организован осмотр «захваченных доказательств». Наша беседа с Хэйханеном была назначена на тот же день, на два часа.

Говоря откровенно, я сомневался, что Хэйханен во время нашей встречи согласится ответить нам даже на вопрос, который час. Однако встреча с ним была нужна для того, чтобы выяснить, что он собой представляет, и сделать набросок его портрета, который помог бы нашему частному детективу.

Суббота, 28 сентября

Ровно в десять часов утра мы вошли в управление ФБР в Нью-Йорке на углу 69-й улицы и 3-й авеню, и я обратил внимание своих помощников еще на одну из странных шуток судьбы в деле полковника Абеля.

13 октября 1953 года Абель сдал на хранение на склад Линкольна свои инструменты, которые ему не требовались каждый день. По случайному стечению обстоятельств здание склада, недавно капитально отремонтированное, теперь было занято управлением ФБР. Некоторые материалы из числа находившихся сейчас в ФБР, несомненно, раньше хранились в этом же здании, но только в качестве невинной собственности неприметного художника Эмиля Р. Голдфуса.

Доказательства, собранные под крышей занимаемого сейчас здания ФБР, выглядели внушительно. В длинной, хорошо освещенной комнате на двадцати пяти столах, словно гигантский набор закусок, были разложены различные предметы. Справедливости ради необходимо отметить, что сюда входило полное оснащение для любой важной разведывательной операции.