Злая Русь. Пронск - Даниил Сергеевич Калинин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нескоро прогорел, да обрушился вниз перешеек, позволив татарам вновь опустить лестницы в ров. Но еще не начали они спуска, как вдруг открылись бойницы с внешней стороны гродней — и густо, настоящим градом полетели вниз отрубленные головы тургаудов… А самые глазастые сумели разглядеть в дыму и настоящий вал из обезглавленных тел гвардейцев, перекрывший проем ворот…
Замерли, скованные суеверным ужасом покоренные. Замерли, не в силах произнести ни слова десятники-монголы, отчетливо представив, что их самих ждет та же участь, как только окажутся они в ловушке детинца орусутов! Дрогнули сердца нукеров при виде ужасающей кончины лучших из лучших батыров — боятся они теперь идти вперед, к нешироким, раскрытым перед ними вратам цитадели. Словно крепость эта — вовсе и не крепость, а страшное, свирепое чудище! А ворота ее — распахнувшаяся звериная пасть, и каждый, кто войдет в них, обречен на погибель!
Видя замершую в страхе тьму, да терзаемый собственным просчетом, стоившим ему гвардии, Бурундай поскакал вперед, выкрикивая отборные ругательства и грозя безвольным трусам самой страшной на свете карой! Заслышав его гневный рев, пришли в себя арбанаи и джагуны, стали и сами грозно порыкивать на нукеров, приводя их в чувство. Зашевелилась тьма, освобождаясь от липкого, заставляющего цепенеть мужей страха, двинулась было вперед…
Вот только увлеченный охватившим его гневом и одновременно с тем воодушевлением при виде двинувшихся на штурм воев, нойон приблизился к детинцу ближе, чем следовало. Стрела тугого составного лука опасна на сто тридцать шагов в чистом поле — но в полете со стены ее убойная дальность увеличивается… А Бурундай подскакал к надвратной башне на полторы сотни шагов, считая, что на столь большом расстоянии от детинца ему ничто не угрожает! Да и не стреляли сегодня орусуты из внешних бойниц, не считая мгновения, когда запалили перешеек…
Но Ратибор видел, как всадник в крепкой и богато инкрустированной серебром броне, поскакал к нукерам в сопровождении сразу нескольких крепких батыров. Да вдобавок на белоснежном, роскошном арабском скакуне! Видел и даже слышал его рев, что взбодрил агарян… И тут же кликнул воевода своих лучших, самых точных стрелков с наиболее мощными составными луками, опознав самого темника!
А когда военачальник поганых оказался вблизи детинца, да замер на месте — всего на несколько мгновений, обратиться к нукерам — из бойниц надвратной башни вылетело три стрелы…
Одна пролетела мимо монгола, лишь царапнув ухо его белоснежного скакуна, заставив того испуганно всхрапнуть, да встать на дыбы! Вторая ударила темника в живот — но крепкая броня остановила стрелу на излете. Граненый наконечник сплющился от стальные пластины — не хватило уже силы пробить их… Но третья стрела угодила Бурундаю точно в глаз — и отчаянно вскричав от боли, он рухнул из седла под копыта своего жеребца, зажимая рукой страшную рану. По пальцам нойона обильно побежала кровь…
Замерли в ужасе покоренные и монголы — за гибель Бури поплатились головами не менее пяти сотен тургаудов и воев мокши, какую же цену заплатят нукеры теперь, за смерть уже второго темника? А Ратибор, видя замешательство ворога, зычно прокричал:
— Стрелами, бей!!!
Ожили вдруг десятками, даже сотнями срезней внешние бойницы детинца — впервые за время штурма столь большим числом! Пали во множество стоящие вблизи рва нукеры, собиравшиеся до того спускаться по лестницам… Затрубил рог воеводы, подхватили его сотники, закричали дружно, победно ратники, пугая ворога и ломая остатки его воли, отнимая решимость! Чуют сердца татар — не сдадутся орусуты, до последнего будут сражаться, не покорится врагу «злая» крепость!
А сколько уже отнял ее штурм жизней? И сколько еще отнимет?! Между тем, запасы еды ведь на исходе…
Видя нерешительность покоренных, взревели монгольские арбанаи и джагуны, осыпая ругательствами и проклятиями своих нукеров, заставляя идти их вперед. Закрылись щитами те, кого обстреливали со стен, пришли в себя татарские лучники, дружно ударив по бойницам детинца. Вновь ожило, зашевелилось войско, приходя в движение… Все еще шевелящегося темника уже унесли на руках — и те, кто стоял рядом, разнесли по рядам тьмы весть: «ранен Бурундай, не убит, а всего лишь ранен»! Вроде и действительно приободрились поганые…
Но тут один из десятников, распаливший себя криком и даже сорвавший от него голос (как кажется, его яростный рев скрывал собственную неуверенность!) ударил саблей нукера — молодого кипчака, что замер в нерешительности в паре шагов от лестницы, ведущей к спуску в ров. На глазах последнего совсем недавно погиб соратник, сраженный срезнем — и молодой воин, во всех красках представивший, что и его так же убьет стрела орусутов во время спуска, не мог заставить себя шагнуть вперед! Не способный уже кричать на своих воинов, десятник «взбодрил» юнца ударим сабли — и ударил-то плашмя, не желая рубить! Но кипчак все же вскрикнул от боли и ужаса в миг удара…
И все это происходило на глазах его старшего брата, замершего на верхней перекладине лестницы и следящего за родичем — единственным родичем, уцелевшим после войны с монголами! Старшему брату уже доводилось скрещивать саблю с неистовыми завоевателями три года назад. Прежде чем кочевье его было разорено, большинство мужчин, женщин и детей убиты, а оставшихся нукеров ожидала или смерть, или верное служение потомкам Чингис-хана… Тогда Аран — так звали половца — выбрал последнее, сломавшись и оправдывая свою слабость и безволие тем, что он спасает меньшего брата, Токая.
А после были походы в составе монгольской тьмы, победы и богатая добыча, визжащие девки и бабы, чьи тела становились полноправной добычей славных нукеров — их было столь много, что пленниц порой резали сразу после изнасилования. Просто потому, что лень с ними возиться, да чтобы не рожали воинов, способных после отомстить «отцам»…
Победы, добыча, взятые с боя женщины быстро развратили Арана, превратив его в верного монгольского пса, с радостью исполняющего любую прихоть хозяев! Но тяжелый поход по заснеженным землям орусутов, летящие из лесных чащ стрелы, смерть темника Бури и последовавшие за ней казни, тяжелый, кровавый штурм крепости да угроза скорого голода — все это отрезвило кипчака, разбередив старые душевные раны. Начав спуск по лестнице, он внутренне уже попрощался с жизнью — если уж были перебиты бронированные тургауды, то чего ждать ему, следующему в первых рядах без панциря или кольчуги?! Да еще страх за более слабого, меньшого Токая не отпускал старшего брата, сильно привязанного к единственному родичу…
