Дансон с нечистым, или Дьявольское рондо - Леонид Матюхин

— Скоро петухи, — заметил лейтенант, — Так что ложись-ка ты, Бок, себе на бок. Валяй, досыпай.

И он кивнул в сторону спального мешка. Я понял, что самое страшное миновало. Я чувствовал это. Неимоверная усталость навалилась на меня. Глаза слипались сами собою. Я забрался в мешок и тут же отключился.

Когда я проснулся, на улице ярко светило солнце. В комнате не было никаких следов пребывания ночных гостей. Выбравшись из спального мешка, я осторожно прошёл в коридор. Все двери с правой стороны были открыты. Я по очереди заглядывал в каморки, чиркая спичками. Все комнатушки были пустыми и толстый слой пыли на полах со всей убедительностью свидетельствовал о том, что в них давно уже никто не входил. Всё это было очень странным. Я повернулся и поспешил на улицу.

— Как спалось? — донёсся до меня голос Равшана.

Он сидел на корточках над нашей походной бензиновой плиткой и вываливал на сковороду консервы.

— Ничего, — ответил я. — Только вот кошмары мучили всю ночь. А где твой мешок?

— Да мне что-то не спалось с вечера, так что я решил перебраться куда-нибудь из-под крыши и проспал всю ночь вон под тем навесом. — И он показал рукой в сторону остатков сарая.

Накануне как раз за нашим флигелем мы обнаружили небольшой заросший водорослями пруд. Когда я умывался в нём, вдруг почувствовал боль в пальце. Смыв мыло, приблизил руку к глазам — на безымянном пальце виднелся небольшой разрез. Не вытираясь, я бросился назад во флигель. Схватив рюкзак, заглянул в него. Все вещи в нём были запихнуты наспех, кое-как. А на полу под столом валялось очиненное гусиное перо…

Мы вскоре добрались до места нашего сбора.

Найти дом, в котором нам предстояло ожидать остальных, было делом несложным — в деревушке оставалось всего-то около тридцати дворов. После знакомства с хозяйкой («сам» рано утром уехал на работу в соседнее село) и традиционного деревенского угощения мы разговорились. Беседа неспешно текла до тех пор, пока я не упомянул, что накануне вечером нас в пути застала гроза, в результате чего мы были вынуждены провести ночь в развалинах. Тут хозяйка воззрилась на нас как на пришельцев с того света. Еще бы — ведь в старом «господском доме» давно уже было «нечисто».

Нам рассказали, что в течение некоторого времени после революции в доме размещалась детская колония. А в первой половине тридцатых территорию, на которой располагался дом, а также небольшой участок близлежащего леса обнесли колючей проволокой. Одновременно перекрыли и проезд мимо дома. О том, что за организация обосновалась там, можно было только гадать. Местные знали, что туда часто наезжали крытые грузовики с усиленной охраной, да что по утрам оттуда часто доносились винтовочные залпы и одиночные выстрелы. Ходили упорные слухи, что туда доставляют людей на следствие да на расстрел. Но громко об этом никто по понятным причинам не говорил и точно никто ничего не знал.

Во время оккупации в здании обосновались немецкие специальные службы. Как и прежде, там слышались выстрелы и лай собак. Вновь, как и до войны, там страдали и гибли люди.

При отступлении немцы пытались взорвать дом, но что-то не сработало, и уничтожить им удалось лишь левое крыло. Правое же вскоре после освобождения снова заняли люди в форме. Скорее всего то были представители СМЕРШа или армейской контрразведки. А после войны здесь «работали» с военнопленными, освобождёнными из немецких лагерей. В середине пятидесятых обитатели дома как-то незаметно куда-то подевались, и вскоре любопытствующие получили долгожданную возможность обследовать запретную прежде территорию. Но дом оказался совершенно пустым, и на огороженное территории ничего не выдавало существования предполагаемых скрытых массовых захоронений. Колючую проволоку вскоре растащили, а дорога как-то сама собой спрямилась и снова стала проходить в нескольких десятках метров от дома.

Бурная послереволюционная история не могла не повлиять на отношение местного населения к этим развалинам — пользовались они недоброй славой. Люди утверждали, что там и поныне творятся странные вещи. Что иногда по ночам там раздаются выстрелы, слышатся сдавленные стоны, и временами округу оглашают душераздирающие крики. А потому это проклятое место местные жители стараются обходить стариной и уж, во всяком случае, избегают его окрестностей с наступлением темноты.

Помолчав секунду, Марлен Евграфович завершил свой рассказ:

— Вот так, собственно, я и продал душу. Я понимаю, что вёл себя далеко не геройски. Но… кто бросит в меня за это камень? Кто возьмет на себя смелость утверждать, что в подобных обстоятельствах вел бы себя иначе?

— По крайней мере, не я, — успокоил его Сергей. — Вы наверняка потом много думали об этой истории. Так вот, кто же, по-вашему, были эти люди лейтенант, старшина, рядовой и штатский?

— Начнём с того, что это были всё-таки не совсем люди… Хотя со штатским всё относительно просто. Потом мне приходилось встречаться с ним неоднократно.

— Сатана?

— Ну что вы, Серёжа! Конечно же, нет, — поморщился Марлен Евграфович. — Вы полагаете, видно, что Сатана вездесущ. Но представьте себе на минуту тот объем работы, который ему пришлось бы выполнять одновременно на всех пяти континентах при нашем многомиллиардном населении! Это же просто немыслимо… А потому у него, естественно, есть ряд заместителей и помощников, каждый из которых в свою очередь пользуется услугами своих замов и помов, а те — своих. Все как у людей. Одни разрабатывают стратегию, другие — тактику, а третьи на разных уровнях воплощают замыслы в жизнь. Так вот, мой, с вашего позволения, «спаситель» — один из этих исполнителей. И достаточно высокого ранга.

Марлен Евграфович налил себе очередную рюмку, выпил её и о чем-то задумался.

— Ну а остальные участники тех событий? — напомнил Сергей.

— Остальные… Мне думается, что в разное время все они были так или иначе связаны с этим домом. Хотя я и не уверен, что они служили там одновременно. Но в любом случае годы, месяцы или недели, проведенные там, по разным причинам стали для них самыми яркими, интересными и… наверное приятными? В результате после смерти не без помощи какого-нибудь «штатского» все они вернулись в этот дом, который и стал последним их прибежищем. И хотя все они умерли скорее всего в самые разные послевоенные годы, их души по какой-то причине оказались запрограммированными на военный сорок третий. А вся информация о жизни в более поздний период была попросту «стёрта» из их памяти… Объединённые общими интересами и воинским уставом, они продолжали «вылавливать» врагов из числа случайно забредших на ночь глядя в дом путников и «разоблачать» их. И при этом у них даже выработались определенные правила игры, позволявшие каждому получить максимум удовольствия от «подследственных». В соответствии с наклонностями и интересами каждого…

— Ну а что же происходило в итоге с «разоблачёнными»?

— Об этом можно только догадываться. Вы же читаете газеты, смотрите телевизор. Известно ведь, что по всей стране ежедневно пропадают десятки, если не сотни людей. И мне думается, что процент таких вот «разоблачённых» среди них достаточно высок… Кстати, а нет ли у Вас записей Колтрейна?[24] — неожиданно сменил он тему, — «Meditations»,[25] например?

— Есть. Есть «Meditations», есть «Ascension»[26] и ещё что-то. Поставить?

— Тогда, если можно, «Ascension». Хочется, чтобы музыка соответствовала настроению. Чтобы она была тревожной, мятущейся и свободной! А какая ещё музыка дает исполнителю столько свободы для самовыражения, как фри-джаз? Вы не находите, Серёжа, несправедливым, что сие направление, так отвечающее русской душе, появилось не у нас, а в Америке?

— Признаюсь, — заметил хозяин, доставая из шкафа диск, — подобная музыка меня особенно не вдохновляет. Она представляется мне в несколько искусственной, чрезмерно амбициозной, что ли… B ней как бы не хватает души.

— Да, когда души не хватает, это худо, — криво усмехнулся Марден Евграфович, — Действительно худо. Особенно когда речь идёт не о музыке, а о человеке… Душа — это как женщина. Когда она с тобой, о ней не думаешь, почти не обращаешь на неё внимание. Она — е с т ь. И ты можешь себе позволить многое в отношении её. Даже предать или продать. Но вот стоит только возникнуть опасности потерять ее! Тут сразу же все в тебе начинает протестовать и возмущаться. И — конец. Твои мысли уже прикованы к ней. Ты уже не принадлежишь себе. Ты уже не свободный человек, поскольку всеми своими помыслами нацелен на то, чтобы удержать её. И все твои поступки определяются этими помыслами. А в результате, прежде чем попасть в ад после смерти, ты на земле сам себе устраиваешь его копию при жизни. Вот так-то, Серёжа. Я многого добился в жизни, многое в моих руках. Но, как вам верно заметил торговец ёлками, несмотря на чрезвычайно большое предложение, найти души, за которые я мог бы выкупить свою, достаточно непросто. А вот вы могли бы помочь мне.