Кингсблад, потомок королей - Синклер Льюис

Усевшись почистить туфли в подъезде отеля «Пайнленд», он ласковей, чем обычно, взглянул с высоты кресла на старого Уоша, чистильщика, крохотного, на редкость незлобивого старичка, которого звали вовсе не Уош, а Джордж Грэй и который приходился дедушкой Белфриде Грэй. Это был единственный негр, пользовавшийся благосклонностью Рэнди Спрюса, так как он «знал свое место и никогда не забывал снимать шапку перед белыми джентльменами».

Было в Уоше что-то жалкое, в его сгорбленной, паучьей фигурке, в цвете его кожи, скорей серой, чем черной. Он поднял глаза на Нийла и из древних запыленных воспоминаний выволок какую-то нехорошую историю о Белфриде. Тоненьким голоском он запищал:

— Правильно сделали, капитан, что турнули Белфриду из своего дома. Это самая настоящая девка, сэр. Я с ней ничего поделать не могу. — Он хихикнул. — Путается со всеми распоследними ниггерами в городе. Много они о себе понимают, эти молодые ниггеры, здесь, на Севере, и ничего с ними не поделаешь, да, сэр, ничего!

Нийл сказал с великодушием молодого принца:

— Ну, не такая уж она скверная, Белфрида. Просто годы молодые. Скажите, Уош… хм… где тут у нас в городе негритянская церковь?

Уош оцепенел. Он с трудом поднял голову, в его мутных глазах появилось тревожное, испытующее выражение, и совсем другим голосом, без нарочито «негритянского» акцента, он спросил:

— А вам зачем это знать?

— Я бы хотел побывать там.

— Мы не любим, когда белые приходят смеяться над нами туда, где мы молимся богу.

— Честное слово, Уош, мне и в голову не приходило смеяться.

— А зачем же еще такому человеку, как вы, ходить к нам?

— Мне просто захотелось ближе познакомиться с жизнью негритянских кварталов.

— Мы не любим, когда к нам ходят толпы любопытных.

— Я приду один и думаю, что сумею никого не оскорбить.

Нийл сам не замечал, как смиренно он обращается к этому почтенному старейшине своего племени. Уош проворчал неохотно:

— Ну что ж, мистер, церквей у нас пять или шесть, но я вам советую пойти в баптистскую, где преподобный Брустер служит — в Файв Пойнст, угол Майо-стрит и Омаха-авеню. Я сам туда хожу. Нам преподобный Брустер очень нравится — большого ума человек.

Нийл смутно помнил, что Черный Город в Гранд-Рипаблик носит название «Файв Пойнтс» и что Майо-стрит — его главная улица. Второй Национальный Банк вел там дела по закладным, и ему несколько раз приходилось туда ездить, но он ничего там не увидел. О «преподобном Брустере» он слышал впервые в жизни, и когда Уош снова принялся за его туфли. Нийл с шутливой непринужденностью белого человека произнес:

— Что за фамилия — Брустер, скорей подходит для янки, чем для чернокожего проповедника.

— А он и есть янки.

— А-а!

— Он — как это называется — доктор философии.

Нийл невольно улыбнулся: как у этого негра все спуталось в голове!

— Вы хотите сказать: доктор богословия?

Но Уош настаивал, и в его смиренной реплике снова послышался легкий призвук деланного южного акцента:

— Нет, сэр! Он эту самую степень доктора философии получил в Гарлеме, от Колумбийского университета.

— Доктор Брустер, доктор Дэвис. Что, на Майо-стрит у всех есть ученые степени?

— Нет, сэр, кое-кто из нас слишком рано родился для этого.

Белый человек в капитане Кингсбладе насторожился: «Да этот старый хрен, кажется, смеется надо мной!»

Он солгал Вестл.

В это воскресное июньское утро он сказал ей, что едет в Саут-энд, на завтрак Ассоциации Ветеранов Войны. Он вспомнил небылицы, которые плел в Миннесотском Историческом обществе, и подумал, что становится искушенным лжецом.

Он доехал до Файв Пойнтс в автобусе, дальше пошел пешком. Майо-стрит ничем не отличалась от любой торговой улицы мещанской окраины, тот же затрапезный вид, те же крикливые фасады деревянных магазинов с грубо намалеванными вывесками. В квартале между Денвер— и Омаха-авеню были две аптеки, совсем похожие на привычные глазу сокровищницы Сильван-парка, с такой же выставкой бутылок минеральных вод, молитвенников, аспирина, резиновых душей и неизбежного «Знамени фронтира». Кооперативная Продуктовая Лавка, бакалейный магазин «Старая Англия», магазин электрооборудования с реставрированными радиоприемниками на витрине — все напоминало ему англосаксонский город Гранд-Рипаблик; напоминала его и Мясоторговля Люстгартена — старенький жилой дом, где первый этаж был наспех перелицован под торговое помещение, а во втором сушилось на веревках хозяйское белье. Но вся эта знакомая сутолока сразу стала Нийлу чужой, как только он осознал, что в многолюдной толпе на тротуарах не видно ни одного белого лица.

У запертых дверей, под табличкой «Ночлег 75 центов» стояли кучками здоровенные негры-рабочие, смотревшие на него недружелюбно, как на непрошеного гостя, — чем он, в сущности, и был; говорили они больше на диалекте Крайнего Юга, которого он не мог понять. Дальше навстречу попался молодой парень в ультрамодном костюме: желтая спортивная куртка, яркие брюки, остроносые ботинки и черная шляпа с широкими полями. Еще дальше шли по мостовой двое пьяных, обнявшись и распевая громкими голосами, а там появилась, наконец, и классическая «чернокожая нянюшка» с пухлым шоколадным лицом, осклабившимся из-под желтой с красным косынки.

Но когда он заглянул в какой-то переулок, он увидел, что за чистенькими оштукатуренными коттеджами с аккуратным палисадничком перед каждым начинаются такие трущобы, что трудно было поверить, неужели может существовать что-либо подобное в штатах просвещенного Севера: лачуга на лачуге, в три, в четыре ряда, покосившиеся собачьи конуры, в каких ни одна уважающая себя собака не стала бы жить, с обломком железной трубы на крыше. На всем свободном пространстве между лачугами копошились вперемешку собаки, куры и голые коричневые ребятишки.

Ему стало страшно. «Если я превращусь в негра, значит, Вестл и Бидди должны будут переехать сюда?»

И это чувство, что нельзя, невозможно ему стать «цветным», все крепло в нем, когда он проходил мимо закусочной на Бил-стрит и видел в запотевшем окне темные пятна лиц, со злобой обращенных к белому человеку, туристом явившемуся в их трущобную глушь; когда он поравнялся с ночным клубом «Буги-Вуги» и вспомнил, что хозяин его — тот самый приятель Белфриды, сардонический Борус Багдолл, что насмеялся над Кингсбладами в их собственной кухне. Прежде в этом доме помещался магазин; теперь всю витрину занимала морская раковина из позолоченного гипса, а в ней, в венке из серебряных еловых шишек, перевитых ядовито-зелеными лентами, красовалась огромных размеров фотография почти нагой черной танцовщицы.

Эта улица была Нийлу более чужой, чем какая-нибудь итальянская деревня во время войны, и ему казалось, что каждое темное лицо, каждая покосившаяся стена дышит ненавистью к нему, и так будет всегда, и незачем ему было приходить сюда.

Но все это длилось лишь пять минут, пока он медленно шел по тротуару, а на шестой минуте чары рассеялись и он увидел себя среди толпы, ничем не отличающейся от любого сборища благочестивых американских горожан, кроме разве того, что лица тут были более заметно обласканы солнцем.

Это паства доктора Брустера развлекалась воскресными сплетнями и в ожидании, когда колокол призовет их в церковь: благодушные, чисто выбритые мужчины в воскресных костюмах, таких, какие и принято надевать в воскресенье; матери семейств, беспокойно худые или уютно дебелые, с разговорами о том, что пишет из армии сын; мальчики в чересчур тесных башмаках, отмытые до сверхъестественной воскресной чистоты, и девочки, щеголяющие великолепием воскресного наряда; почтенные старцы, на чьих гравюрных ликах запечатлена долгая и праведная жизнь; жизнерадостные младенцы, которые еще не знают, что они негры, и воображают себя просто младенцами.

Половину толпы составляли коренные северяне, и речь их не отличалась от речи любого жителя Миннесоты; они тоже смотрели на Нийла чуть недоверчиво, но он уже не чувствовал себя непрошеным гостем, как перед праздными насмешниками на Бил-стрит.

Баптистская церковь была чистеньким, вытянутым в длину кирпичным строением с нелепой крошечной колоколенкой. В узкие окна, деревянные переплеты которых суживались кверху в робком подражании готике, вставлены были цветные стекла с библейскими текстами. На этом попытки возродить готический стиль оканчивались.

Задребезжал маленький колокол, и мирная толпа устремилась по ступенькам крыльца; Нийл нерешительно последовал за остальными.

Внутри церковь показалась Нийлу больше похожей на масонскую ложу, чем на божий храм. Стены были облицованы сухой штукатуркой, аккуратно прибитой гвоздиками с красными шляпками, и такие же аккуратные и серые тянулись прямые ряды скамей. На стенах висели таблички с текстами, золотом по черному, и картина, изображающая черного святого Августина Карфагенского. Впереди, на возвышении, уже собрался хор, девять девушек в черных мантиях и четырехугольных шапочках. У двух девушек кожа была молочной белизны.