Юность Карла - Владимир Мартов

Глава вторая

Миссия Бертрады

1

После праздника Мартовских полей, в конце апреля 770 года, Карл собрал сейм в Вормсе. Референдарий Вудруск и глава вормского пфальца граф Нантей с ног сбились, размещая прибывающих графов, баронов и епископов из Нейстрии и Австразии, Тюрингии и Аквитании и северных округов Фризии и Фландрии.

Как всегда, разгорелись страсти, доходившие порой до потасовок.

Карл и Бертрада только и успевали разбирать взаимные имущественные претензии самовольных баронов друг к другу. А главное, как всегда, встал вопрос: по каким законам судить? Издревле существовал свод установлений, известный как Салическая правда. Но австразийские бароны, аламанны да и другие желали разбора спорных вопросов по своим, местным законам.

Масла в огонь пылавших страстей подлило посольство Карломана, предъявившее Карлу претензии о захвате франкфуртским графом Гаттоном части земель в Австразии, входивших в долю наследства Карломана по разделу 768 года. На что вспыльчивый Карл не преминул напомнить посланцам своего братца о том, что Карломан фактически уклонился от проведения единой политики франков и не оказал никакой помощи в войне с Гунольдом Аквитанским. А в довершение еще и обвинил Карломана в потворстве герцогу Баварскому, мнящему себя почти королем.

Казалось, споры будут идти вечно.

Бертрада попыталась вмешаться и сгладить впечатление от речи Карла полной неприкрытой враждебности.

— Сын мой, Карл, ведь вы братья, и не лучше ли решить вопросы полюбовно, не оскорбляя друг друга. Тем более что твои обвинения голословны. Мне доподлинно известно, что твои упреки в адрес Карломана и Тассилона несправедливы. Какая муха тебя укусила?

Но Карл, что называется, встал на дыбы и отказался разговаривать с Ашером. Взбешенный граф, посланник Карломана, покинул сейм.

Страсти накалялись. А ведь предстояло еще разобрать дело Хруотланда, за которого Карл собирался драться насмерть. Здесь-то и случилось невероятное.

Неожиданно на сейм заявился барон Ранульф, и удивительно, но именно его появление помогло утихомирить и примирить многочисленных противников.

Принеся первым делом клятву верности своему королю, Ранульф, обычно не умевший связать между собой и десятка слов, закатил целую речь, объявив, что, вступив во владение наследством Двельфа, согласно законам Салической правды, он, разобравшись в многочисленных бумагах покойного, признает себя неправым.

Для собравшихся сеньоров, прекрасно знавших буйный, упрямый и алчный характер барона, это заявление прозвучало как удар молнии в рождественскую ночь. А присутствовавший на сейме в качестве личного оруженосца короля Харольд принялся осенять себя крестными знамениями, не без оснований считая, что душой аквитанца уж точно овладел дьявол, отчего тот и помешался. Действительно, чем иным, как сумасшествием, можно было объяснить столь разительную перемену в бароне Ранульфе?

А тот между тем продолжал свою речь перед собранием:

— Считая своим долгом исправить ошибку, я возвращаю присутствующему здесь Хруотланду его поместье Антре по доброй воле и без каких-либо претензий. Однако, учитывая, что по малости времени и запутанности дел Двельфа, мой референдарий не успел ознакомиться со всеми бумагами, я прошу собрание отложить решение вопроса о наследовании его личных владений до следующего сейма, сохранив пока существующее положение вещей. Что же касается дочери покойного, то, хоть она и незаконнорожденная, ей определено место обитания в монастыре в Ле-Мане и назначено ежегодное достойное содержание.

Поначалу удивленно взиравший на барона Карл под конец речи одобрительно кивнул и, хлопнув Хруотланда по плечу, воскликнул:

— Вот что значит слово государя. Я обещал, что Антре вернется к тебе, и барон Ранульф, достойно и по закону разобравшись во всем, возвращает твое поместье. — А наклонившись к уху своего сподвижника, прошептал: — Аквитанская собака просто испугалась меня. Судьба Гунольда заставит многих самовольников задуматься.

Хруотланд, изумленный столь неожиданным поворотом событий, какое-то время молчал. Потом взглянул на короля и горячо заговорил:

— Здесь что-то не так, Карл. Что-то не так. Не может этот негодяй по доброй воле поступиться хоть частью попавшего ему в руки добра. Добрая воля и Ранульф — это все равно что союз сатаны и Господа нашего. Прости, Боже, мои кощунственные слова. Наверное, что-то случилось с Кларингой или… О Боже! Я даже боюсь помыслить об этом.

Спокойные мечтательные голубые глаза Хруотланда потемнели и напоминали сейчас предгрозовое небо, в котором метались огоньки-зарницы беспокойства.

— Карл, я прошу тебя, помоги. Здесь что-то не так. Проклятый аквитанец что-то задумал.

Карл, довольный, что дело Хруотланда разрешилось на удивление просто, отмахнулся, сказав:

— Да ничего не будет с твоей бабой, вот увидишь. Ранульф, узнав, что ты под моей защитой, просто решил не связываться. А если тебя волнует судьба Двельфовой дочки, то и спроси его сам. Ты имеешь на это право.

Поняв, что больше он от Карла ничего не добьется, Хруотланд вышел вперед и поднял руку в знак того, что хочет говорить.

— Знает ли барон Ранульф, что перед смертью Двельф дал согласие на мой брак с Кларингой? И я спрашиваю, почему в таком случае она помещена в монастырь против ее воли?

Вопрос явно не понравился Ранульфу. Он уже был готов вспылить, но, встретившись взглядом с Ганелоном, стоявшим среди других друзей Карла, сдержался.

— Если Хруотланд поклянется в сказанном…

— Клянусь в том Господом нашим Иисусом Христом, — перебил его Хруотланд.

— …то я не вижу препятствий к тому, чтобы этот брак состоялся, — закончил фразу Ранульф. — Во всяком случае, Хруотланд может хоть сейчас отправляться в Ле-Ман и забрать дочку Двельфа из монастыря. Она пребывает там по решению епископа Герена и графа Фордуора. Кларинга еще молода и нуждается в опеке, и досточтимые сеньоры, разумеется с моего согласия, сочли, что так будет лучше.

Змеиная улыбка тронула губы Ганелона, когда он, напряженно вслушиваясь в речь барона, всмотрелся в его глаза. Смешавшись, в них горели насмешка и… торжество.

После такого ответа нетрудно было предугадать решение сейма. Бертрада поддержала барона, и Карл, согласившись, отложил решение вопроса на год.

Ранульф удалялся с гордо поднятой головой, провожаемый хоть и редкими, но одобрительными криками. Впрочем, большинство владетельных сеньоров так и остались в недоумении от происшедшего и, поворачиваясь друг к другу, крутили пальцами у висков.

Случившееся настолько ошарашило других спорщиков, что большую часть вопросов удалось решить уже к концу дня.

Сейм заканчивался вполне мирно, и никто из присутствующих не мог предполагать, что уже через два года эфемерный мир развалится, треснет, как пустой бочонок под ударом кузнечного молота, и франки будут ввергнуты в многолетнюю череду войн и полностью оправдают поговорку: «Имей франка другом, но не имей соседом».

2

Карл вернулся в Дюрен, а оставшаяся в Вормсе Бертрада собиралась в дорогу. Официально она ехала к королю лангобардов Дезидерию, сватать его младшую дочь за Карла. О действительных ее намерениях знал только Эгельхарт, но помалкивал.

Королеве-матери казалось, что она нашла прекрасное решение всех вопросов. Союз четырех правителей Западной Европы: блистательного Тассилона Баварского, ломбардского короля Дезидерия, а главное, примирение двух правителей франков, двух братьев Карла и Карломана, одновременно всех вместе объединенных кровными узами, радушием, взаимными договорами и вдохновляемых одной королевой Бертрадой, — вот что являлось основной целью ее поездки.

Карл не являлся к этому препятствием.

После жарких споров и пререканий с матерью он, как обычно, уступил и на предложение о брачном союзе с принцессой Ломбардии — молоденькой девицей королевской крови — ответил согласием.

Это решение, несмотря на видимое внешнее сопротивление Бертраде, далось ему без особого труда. Очевидно, тот предшествующий более полугода назад разговор сыграл свою роль. Внутренне Карл был готов к расставанию с Химильтрудой, тем более что за этот срок у него появилось несколько новых пассий и в Колонии Агриппине, и в окрестностях Прюма, и в самом Дюрене.

Он только оговорил с Бертрадой, что маленький Пипин-горбун останется с ним. Королева-мать по некотором размышлении согласилась с этим, решив, что, находясь под рукой, растущий Пипиненок будет представлять меньшую угрозу государству, нежели живя с матерью в отдаленном монастыре.

Правда, в конце разговора раздосадованный собственной уступчивостью Карл рявкнул: