Ларек «Пузырек» - Сергей Прокопьев

И все уши прожужжала про Леню, что перешел к ним из другого отдела. Стихи он пишет, романсы под гитару поет.

«Не мыло — не смылится,» — вдруг пришло в голову.

«Тьфу», — зло плюнул Константин Павлович в клумбу и побежал дальше, чтобы через мгновение прыгнуть назад. Вкупе с народной мудростью выплюнул в заросли мост, проложенный на месте отсутствующих передних зубов.

«Два месяца турецкой каторги!» — мгновенно оценил потерю и зашарил по дну клумбы руками. Бутылка, окурок, тряпка…

Зубов среди мусора не было.

Как зверь лесной, на четвереньках, метался Константин Павлович по клумбовым дебрям. Жестебанка, пачка из-под сигарет, подкова.

«На счастье», — подумал Константин Павлович и сразу нащупал в траве зубы. Даже с челюстью. Собачьей. «Тьфу!» — брезгливо отбросил чужое добро и тут же нашел выплюнутое свое.

«Ура!» — поднялся с четверенек. И сразу упал на живот. От проходной в сторону клумбы шла компания. Вдруг в ней супруга?

Компания поравнялась с клумбой. Что-то упало Константину Павловичу на затылок и, по причине безволосатости головы, скатилось за шиворот. Константин Павлович подскочил как ужаленный и, выворачивая руки за спину, полез под рубашку. Жалил окурок, посланный компанией в клумбу. Ожоги от него были не из смертельных, да, борясь с пожаром, что разгорался на спине, Константин Павлович выпустил из рук мост.

«Да чтоб ты!..» — заругался на жену. И снова зашарил у ног. Темнота к тому времени сгустилась, хоть глаз коли. Что Константин Павлович и сделал, уколов правое око былинкой. Машинально потер пальцем поврежденный орган чувств и снова недобро пожелал жене: «Да чтоб ты!..»

Было от чего — вытер из глаза в заросли до кучи с зубами контактную линзу.

«Три недели турецкой каторги», — подсчитал урон.

Тем временем из проходной вывалилась еще одна веселая компания. Была ли там жена — определить не было никакой возможности. Мало того, что в плане зрения стал «пусто-один», вдобавок, правый глаз, который оказался «пусто», был ведущим, без него левый даже в линзе не давал четкой картины.

Напрягая остатки зрения, Константин Павлович перебегал от дерева к дереву. В один момент, когда компания шумно остановилась у водочного ларька, показалось — высмотрел жену. Для уточнения результатов наблюдения начал подкрадываться ближе, и… зацепился брючиной за проволоку. Раздался треск…

— Да чтоб ты… шмылилась! — громко заругался в сердцах.

— Ты кому? — вынырнула из-за спины жена.

— Вашей клумбе! — ощерился Константин Павлович. — Видишь — жубы в ней пошеял. Опять к туркам в рабштво идти!

— И так красивый! — не расстроилась супруга. — Мне туфли нужны…

— Еще и линжу потерял! — плаксиво добавил Константин Павлович.

— И пальто мое демисезонное ни в какие ворота… А тут сокращением грозят…

И понял Константин Павлович: дорого ему это «смылится — не смылится» обойдется! Ой дорого!..

БЛИНЫ С ИКРОЙ

На первое собрание акционеров родного металлургического комбината Иван Попелышко не пошел. «С моим огроменным в десять акций пакетом, что там робить — курей смешить?»

А робить-то было что. Банкет по окончанию собрания руководство закатило такой сверхшикарный, что мужики полгода вспоминали: водка «Смирнов», блины с икрой, коньяк и пельмени с лосятиной.

У Ивана сердце желудочным соком обливалось от досады. Наследующее собрание побежал вприскочку.

Сергей Кобзев на собрании скрывался от медленного яда жены.

В ночь после собрания он уезжал на рыбалку. Жена всю жизнь тихой ненавистью непереваривала крючки, поплавки, блесна и мужа при них. День накануне отъезда на лов превращала в каторгу. Не кричала, посуду об голову мужа не била, но придирками выматывала душу в лоскутья. И надо было терпеть изо всех сил: взорвешься — получишь шлагбаум перед носом любимого мероприятия. Серега подозревал, она даже на погоду влияла. Как рыбалка, так зимой заметелит вьюга, а летом — волна или машина ломается.

«Отсижусь на собрании», — сбежал Серега во дворец культуры.

Иван Попелышко узнал от электрика, что дискотеку уже готовят для банкета, и со спокойной душой пошел в зал заседаний.

Собрание катило по накатанной дорожке часа три. Отчетный доклад генерального директора комбината и руководителя акционерного общества господина Бомбасова, выступление зама по экономике и т.д. и т.п. Кто-то слушал, кто-то дремал, Серега Кобзев решал — на какое озеро лучше ехать.

Взбаламутил болото зам. директора по кадрам, господин Лопасев. Взбаламутил, аж пузыри пошли.

— Не пора ли нам посмотреть правде в глаза? — начал он. — Так ли уж все ладненько на комбинате, как мы тут слышали?..

И пошла писать деревня об устаревшем оборудовании, на котором без модернизации далеко не уедешь, о свертывании программы строительства жилья, о закрытии детских садиков.

«А ведь точно чешет!» — думали одни.

«В наше время из четырех директоров-производственников пятерых можно обливать этими помоями, — думали другие. — Правительственная вшивобратия по рукам и ногам душит своего производителя, чтоб забугорному не мешал. Какие тут садики? Свинье не до поросят, когда ее дерут в хвост и в гриву».

— Товарищ Бомбасов, — складно говорил Лопасев, — в новых условиях хозяйствования не может руководить должным образом.

— Не понял, чем мужик бабу донял? — сказал себе под нос господин Бомбасов.

А так как под носом у него стоял включенный микрофон, интимный вопрос получил огласку на весь зал. Многие акционеры под ним подписались, раскрыв от удивления рты на выступление господина Лопасева.

— А чем он ее донял? — спросил у соседа Иван Попелышко.

— Сексом, — отмахнулся сосед.

Бомбасов был, конечно, еще тот гусь, жизнью крученый, тертый и толченый. В былинные времена умел вырвать из глотки Москвы деньги на жилье, расширение комбината. Сам, конечно, тоже не в бараке прозябал. Что уж там говорить, себя не забывал. Но и сказать, что в два горла хапал, нельзя. И, чего не отнять, умел работать. В свои 58 лет о пенсии не думал. «Старый ногайский конь борозды реформ не испортит!» — похохатывал он.

— Предлагаю, — бросил в разворошенное болото последний камень Лопасев, — директором акционерного общества выбрать Андрея Петровича Шпака.

Зал загудел.

«Пошла вода в хату!» — подумал Серега Кобзев.

— Ты-то что язык проглотил? — толкнул в бок Шпака Бомбасов.

Они сидели в президиуме бок о бок.

Шпак был на 20 лет моложе Бомбасова. Из молодых, да пробивных. Долго верховодил комсомольской организацией комбината. Однажды в кабинете директора присел в кресло генерального, пока тот был в туалете. И мгновенно расперло в богатыря-начальника. Чуть было не начал хватать телефонные трубки, бить кулаком по селектору, вызывать, песочить, накручивать хвоста и растирать в порошок…

«Дождетесь, козлы, — поклялся, — сяду на это место!» После отмены комсомола Шпак с благословения Бомбасова организовал коммерческую фирму. Ворочал большими деньгами и потихонечку в компании таких же молодых и прожорливых скупал акции комбината, приближаясь к заветному креслу.

— Ты что язык проглотил? — толкнул его в бок Бомбасов.

— Сейчас скажу.

Шпак взошел на трибуну и честно сказал, что не может ответить отказом, если общество поручит ему возглавить комбинат.

«Вот тебе и блин с икрой на постном масле,» — подумал Иван Попелышко. Казалось до блинов со «Смирновым» осталось раз плюнуть — выбрать старого директора на новый срок. И вдруг вместо банкета объявился новый кандидат.

Зал разломился на два лагеря. Трибуна раскалилась добела от пламенных речей. Одни Бомбасова смешивали с навозом, другие садили на божничку. Шпак обещал сделать из комбината общественно-показательное европейского уровня производство с райской жизнью для акционеров.

Однако голосов ему не хватало для реформ к райской жизни.

Как и Бомбасову не хватало, которого команда Шпака оттерла от микрофонов. Пока еще гендиректор побежал на балкон.

— Расходитесь! — кричал на головы акционерам. — Дальнейшее переголосование незаконно.

Акционеры начали расходиться. Навстречу в зал вошли автоматчики.

— Прошу вас, друзья, остаться! — вежливо попросил Шпак.

Акционеры остались. То ли из-за вежливости Шпака? То ли по причине суровых автоматчиков из охраны его фирмы.

— Гвоздарев! — кричал с балкона Бомбасов директору дворца. — Гаси свет! Выключай микрофоны!

— Гаси свет, кидай гранату! — прокомментировал Попелышко.

Гвоздарев заметался, как голый в баню. Кто знает, под кем завтра ходить? Свет выключил, микрофоны оставил.

— Гвоздарев! Свет! — скомандовал в темноту Шпак.

— Включите свет, дышать не видно! — веселился Попелышко.

Гвоздарев включил свет и выключил микрофоны.

— Собрание неправомочно! Я ухожу! — крикнул с балкона Бомбасов и ушел.