Тропой мужества - Стрелков Владислав Валентинович

Маевский потрогал металл и сказал задумчиво:

– Тоже рана.

– Не смертельная. Ты мне скажи, Миша, откуда ты все взял?

– Что?

– То, что в тетрадь записал. Капитан мне всего не показал, но про penicillium спросил. Это ведь лекарство, как я понял.

– А что вы капитану ответили?

– Так и ответил – лекарство.

– Это очень хорошее лекарство, Валерий Семенович и… – неожиданно Миша поперхнулся, – больше я ничего добавить не могу. Извините.

После чего Маевский мысленно выругался. «Я же просил не вмешиваться!»

«Не вмешайся я, пришлось бы многое объяснять, а это нежелательно».

– Не можешь… – Павлов выдохнул дымом, – ладно. А почему ты институт бросил?

– Я не бросал, Валерий Семенович, – посмурнел Маевский, – меня отчислили.

– Как?! – выдохнул врач. На его лице даже усталость пропала.

– Как сына врага народа, Валерий Семенович, – со злостью ответил Михаил.

– Не верю… – пробормотал Павлов. – Я же хорошо знаю твоего отца.

Отбросив папиросу, врач торопливо достал пачку, вытряхнул новую папиросу, постучал ею об картонку и вставил в рот. Прикурил.

– Давай-ка, Миша, – после долгой паузы произнес Павлов, – расскажи все с начала.

– За отцом пришли первого июня вечером. Забрали, даже не дав собрать вещи. Просто увезли и все. Я ездил в наркомат, спрашивал, но мне ничего там не сказали. В институте от меня начали шарахаться. Все друзья отвернулись. Я как в вакууме оказался. Третьего июня на комсомольском поставили вопрос об исключении меня из комсомола. И все проголосовали единогласно. Единогласно! – выкрикнул Михаил. – Понимаете?!

– И исключили по той же причине? – тихо спросил Павлов.

Маевский кивнул.

– И никто не вступился? И всем плевать, что ты шел на красный диплом?

– Спасокукоцкий[6] был против, – вздохнул Михаил, – он даже Бакулеву[7] звонил, но их из парткома одернули.

– Корельский постарался?

– Он.

– Да-а-а, дела… – протянул задумчиво военврач, затем встрепенулся, – а потом?

– Сергей Иванович посоветовал мне уехать и поработать в Белоруссии. Даже письмо написал своему другу. Тот помог мне ветеринаром устроиться в колхоз, а про отца советовал молчать, да и я сам понимал. Потом война…

Михаил замолчал и закрыл глаза. И что теперь сделает Павлов? Прогонит? Тоже отвернется? А если Перепелкину скажет, то точно за немецкого шпиона примут, тут и к гадалке не ходи… стоп! Последняя мысль была не его.

«Думаешь, если капитан об этом узнает, то все сведения примут за фальшивку?»

«Не знаю, – ответил гость, – не исключено. Но считаю, что врач даже не думает об этом».

«Не уверен».

«Так спроси».

– Что мне теперь делать, Валерий Семенович?

Врач вздрогнул, словно очнулся, и посмотрел на Михаила.

– Что делать, говоришь? – и лицо его стало жестким. – Людей спасать, Миша, вот что делать. Ты хирург, пусть практики никакой, но…

Договорить не дал появившийся санитар.

– Товарищ военврач, раненых привезли. Много.

– Пошли работать, Миша. – Павлов бросил папиросу, придавил ее ботинком и направился следом за санитаром.

Когда Михаил обошел палатку и увидел количество раненых, то невольно застонал. На поляне уже лежало свыше трех десятков бойцов, и еще телеги подходили. Появилось желание куда-нибудь убежать. Подальше. От стонов. От боли. Крови.

«Не сметь! – зло подумал Маевский. – Тряпка!»

«Гость» хотел возразить, но Михаил подавил этот порыв, задвинув альтер-эго вглубь сознания. «Вот так и сиди».

Павлов быстро вышел из палатки и, увидев Михаила, протянул карандаш и лист бумаги.

– Вот, держи, будем очередность распределять. Принцип прост – осматриваешь бойца, определяешь степень тяжести ранений и пишешь номер на клочке бумаги, который закрепляешь на видном месте, там санитары разберутся кого на стол нести. Самых тяжелых в первую очередь[8]. И не волнуйся, Миша, у хирурга должно быть холодное сердце, как ни тяжело это признавать.

– Я все понял, Валерий Семенович.

– Тогда давай ты с этого края, я с этого, а Валентина Сергеевна с Вилмой пока операционную подготовят.

Павлов подошел к крайнему раненому и склонился над ним, а Михаил оглядел поляну. Вот и практика, подумал он. Вздохнул и решительно шагнул к лежащему бойцу.

– Как дела? – спросил Майский.

– Как сажа бела, товарищ военврач, – ответил красноармеец натужно. – Вот, в ногу ранило.

– Больно?

– Терпимо покась. – И боец покосился на скрипящего зубами соседа.

Михаил осмотрел ногу – три сквозных ранения, задета кость в двух местах, отсутствует мышечная ткань с внутренней стороны бедра, сильная опухоль в районе стопы. Оторвав клочок бумаги, Михаил замер. Какой номер ставить? Если этого бойца не прооперировать в течение часа, то начнется гангрена. Ранение у него тяжелое. А как быть с остальными? Рядом лежит боец, у которого вообще на теле живого места нет. Вдруг у него состояние хуже? Как быть? Это пока бойцу терпимо, а потом? Надо принимать решение. Нужен холодный расчет. Не об этом ли говорил Валерий Семенович?

Химическим карандашом Майский решительно поставил цифру три и сунул бумажку под узел повязки.

Соседний ранбольной не стонал. Он от боли зубами скрипел. Да так, что даже замутило, но Михаил подавил этот порыв. Нельзя показывать слабость, когда на тебя смотрят с надеждой столько людей.

– Терпи, казак, атаманом будешь, – подбодрил Майский парня.

Боец зубов не разомкнул, смог лишь прошипеть что-то неразборчивое. Его правый глаз смотрел на врача. Левый был скрыт повязкой. Осторожно пробежав пальцами по окровавленным бинтам, парень понял – этого бойца надо срочно на стол. В первую очередь однозначно – множественные осколочные ранения головы, туловища, ног и рук. Большая кровопотеря. Ожог правой руки, на первый взгляд, второй степени. Боль у бойца, наверно, дикая. Как он еще терпит? Как держится? А обезболивающих нет. Да тут большинство бойцов от шока поумирают.

– Санитар! – позвал Маевский, приняв решение.

– Я… – вскинулся один из бойцов.

– Этого на стол несите.

– Нечайка! – Михаил услышал голос Павлова.

– Я, товарищ военврач! – откликнулся один из возниц, помогавших сгружать раненых.

– Что там с лекарствами?

– Должны подвезти, товарищ военврач. Еще помощь обещали.

– Хорошо бы… – буркнул Павлов.

И Маевский был полностью согласен. Без лекарств спасти всех невозможно.

С сортировкой раненых справились быстро. В основном большую часть успел осмотреть Павлов, но у него опыт. Майский же справился только с одиннадцатью бойцами. Всего одиннадцать, но каждого он отправил бы в первую очередь.

– Миша. – Это подошел Павлов. – С тяжелыми будем работать парами. Я с Кошкиной, ты с Меримаа. Не беспокойся, Вилма опытная операционная сестра. Вдвоем вы справитесь, и помни про холодное сердце.

Не так Михаил представлял свою первую самостоятельную операцию. Не так скоро и не при таких условиях. Было страшно ошибиться, что-то сделать не так, сделать больно, не спасти…

Руки подрагивали от волнения, и Маевский усилием воли подавлял свой страх, загоняя его вглубь, заодно пытаясь заставить «гостя» не мешать. А мешало многое – обстановка, знание, что враг уже близко, приближающаяся канонада, стоны и крики оперируемого Павловым.

В отличие от соседа, ранбольной на их столе не стонал. Лишь когда Михаил направлял пулевку в ранканал и пытался захватить им осколок, парень стискивал зубы и напряженно дышал. Здоровый глаз его слезился, и слезы скатывались по щеке, сразу розовея. Когда осколок наконец вынимался, то сразу следовал облегченный выдох, и звон металла об лоток.

– Девятнадцатый… – удивленно считал осколки Михаил.

И это только из конечностей, а еще из туловища осколки доставать. Как же он терпит?