Обреченный на смерть - Джейн Клиланд

— Привет, Джози. — Он протянул мне руку. — Я бы ни за что не пропустил показа. Ты отлично все устроила.

— Спасибо.

— Каким годом ты датировала эти столы? 1750-м?

— Да, почти. 1745-м.

Он кивнул:

— Красивые.

— О да.

— За сколько, по-твоему, они уйдут?

— Надеюсь, за очень большую сумму, — улыбнулась я.

Он улыбнулся, показав, что оценил мой ответ, а затем заметил:

— Не правда ли, ужасно то, что случилось с мистером Грантом?

— Конечно, — согласилась я.

— Насколько я слышал, тебя вызывали в полицию. — В его голосе прозвучало сочувствие.

— Да, — призналась я и насторожилась.

Общение с Барни постоянно приводило меня в замешательство. И я понимала, что разговор об его отношениях с мистером Грантом, который я собиралась начать, вряд ли станет исключением из правила. Тем не менее я рискнула.

— И как все прошло? — спросил он.

— Думаю, нормально, — пожала я плечами. — Не так уж и много я могла им рассказать. А ты?

— Что я?

— Разве ты не встречался с полицией по поводу мистера Гранта?

— Ах это. Да, ненадолго. — Он покачал головой. — Это так печально.

— А чем ты для него занимался?

— Для мистера Гранта? Мы обсуждали вопросы, связанные с его имуществом.

— Правда? — удивилась я, изо всех сил стараясь выглядеть наивной дурочкой. — И какие именно?

— Я так до конца и не понял. Мы не успели далеко продвинуться. Но его адвокат Бритт Эппс упомянул, что Грант хочет продать пару вещей. Ты знакома с Бриттом?

— Мы встречались.

— Отличный парень.

— А ты знаешь, что именно хотел продать мистер Грант?

— Не совсем. В основном с ним разговаривала жена.

— С мистером Грантом? Или с Эппсом?

— С мистером Грантом. Марта была без ума от старика. Между ними сложилось полное взаимопонимание. — Он печально покачал головой.

Слова о том, что мистеру Гранту понравилась Марта Трюдо, вызвали у меня прилив злобы. Я сжала пальцы с такой силой, что ногти впились в ладони. Пришлось напомнить себе, что клиент мертв и ревновать его не имеет смысла. А Барни продолжал смотреть на меня с улыбкой доброго, заботливого дядюшки. И я в очередной раз пожалела, что не умею читать мысли. Интересно, чего он добивается? Вытянуть из меня что-то? Но что именно?

Еще мне бы хотелось узнать, что он нашел в Марте. Их отношения ставили меня в тупик. Как Барни мог ее выносить? Она была грубой, агрессивной и жадной. Единственное разумное объяснение, которое я смогла найти, — она специально играла эту роль. Она была его тараном и громоотводом. Всякий раз, когда ситуация усложнялась, например, в разгар борьбы за лучшее место на антикварной ярмарке, Барни исчезал, вместо него на арене появлялась Марта. В результате Барни сохранил репутацию дружелюбного и открытого парня, а она превратилась в его антипод или, как сказал бы отец, мировую стерву. «У каждого руководителя под рукой всегда есть мерзавец, которого все ненавидят», — говорил он. И советовал распознавать подобные личности на переговорах, приветствовать их улыбкой и сердечным рукопожатием и держать ухо востро.

Внезапно я сообразила, что Барни дожидается моего ответа по поводу гармоничных отношений между Мартой и мистером Грантом.

— Он действительно был милым человеком, — поспешила я сказать.

— Да. И как ужасно умер.

Я вздохнула.

— Кошмарная смерть. Ты когда видел его последний раз?

— Всего за несколько дней до смерти.

— А Марта?

— Тоже. А ты? Я слышал, ты встречалась с ним буквально накануне.

«Какой черт распространяет эти слухи?» — мелькнуло у меня в голове.

— Нет. Мы договорились о встрече, но, полагаю, он был уже мертв к тому времени, когда я приехала. — Я задрожала.

— Ясно.

Мы замолчали. Почему он как воды в рот набрал, не знаю. Что касается меня, то я просто не знала, что сказать. В конце концов я спросила как можно более беспечно:

— Итак, собираешься завтра поторговаться за эти столы?

Он улыбнулся и подмигнул:

— Не исключено.

Я знала — и ему было известно об этом, — что скорее всего он не будет участвовать в торгах. Наша экспертиза, в отличие от тех, что проводила Марта, была точна и всестороння, поэтому рассчитывать на низкую цену он не мог.

Он прошел дальше и остановился возле белой нефритовой брачной чаши, датированной серединой 1700-х годов.

— Лакомый кусочек, — сказал он.

— Лучшее из всего, что здесь есть, — согласилась я.

Он наклонился, чтобы получше рассмотреть чашу. Ее покрывал замысловато вырезанный узор из хризантем, астр и бамбука, она представляла собой почти безупречный образец тонкого мастерства эпохи правления императора Цяньлуна.

По правде говоря, я не ожидала выручить много за раздвижные столы — при большом везении, долларов 750. Но чаша была уникальна и могла принести до 50 000 долларов. И я с гордостью подумала, что именно мне доверили ее продажу.

В девять вечера мы с Сашей распрощались с последними посетителями. Полиция к тому времени закончила обыск, и я почувствовала себя реабилитированной, когда Альварес сообщил, что ни на складе, ни дома, ни в машине полиция не нашла ничего подозрительного. Я рассказала об этом Максу, и по его мнению, это был хороший признак.

Саша тяжело опустилась на стул возле регистрационного стола и, скинув мокасины, облегченно пошевелила пальцами — она провела на ногах более двенадцати часов.

Я взглянула на ее туфли и мысленно ахнула.

— У тебя сороковой размер?

— У меня?

— Да.

— А что?

— Просто интересно.

Она пожала плечами:

— Это зависит от обуви. Обычно я выбираю тридцать девятый или сороковой.

— Узкая колодка?

— Да.

Хотя размер ее стопы и соответствовал найденным отпечаткам, я была уверена в ее невиновности. У меня не укладывалось в голове, что Саша может быть причастна к преступлению. Она не отличалась большими амбициями. Казалось, ее не волнуют ни деньги, ни политика, ни религия, ни даже люди. Все, что ее занимало, — это искусство. «Искусство? — насторожилась я. — Значит, Ренуар не оставил бы ее равнодушной».

— Что ты думаешь о сегодняшнем показе? — Я постаралась подальше запихнуть подозрения.

— Он вызвал большой интерес. Пришло много народу, — ответила она зевая. — Но были и такие, кто явился по другому поводу.

— И кто же?

— Какая-то дамочка по имени Берти из «Ежемесячника Нью-Йорка».

— «Ежемесячника Нью-Йорка»? Зачем ему понадобилось присылать репортера?

— Она сказала, что готовит статью о скандалах в мире антикварного бизнеса. Наверное, собирается писать об убийстве Гранта.

— О Господи! Только этого мне не хватало. Что ты ей сказала?

— Ничего. Я позволила ей остаться, потому что она зарегистрировалась, но не разговаривала с ней. Я все время делала вид, что очень занята.

— Молодец, — одобрительно улыбнулась я.

— Я просто не могла придумать ничего другого, чтобы избавиться от нее, — пожала плечами Саша.

Я сочувственно покачала головой:

— Ну ладно, все закончилось. Ты домой?

— Да. Приму горячую ванну и лягу спать.

— Звучит аппетитно, — в шутку позавидовала я и вспомнили, что за весь день не съела ничего, кроме пары кусков пиццы. — Что ж, пора по домам.

Пока я включала сигнализацию, Саша уселась в свою малолитражку и выехала со стоянки.

Оставшись в одиночестве, я разревелась. Во всем была виновата репортерша из «Ежемесячника Нью-Йорка». Ее имя воскресило в памяти эпизоды, связанные со скандалом вокруг «Фриско». После ареста моего начальника, когда судебные разбирательства еще не начались, я открылась сослуживице, что являюсь тайной осведомительницей полиции.

Двумя часами позже меня по дороге в закусочную поймала Берти. Я не обмолвилась с ней ни словом, даже не сказала традиционное «Без комментариев». Тем не менее спустя несколько часов она выступила на местном телевизионном канале с «эксклюзивным репортажем». В итоге я оказалась в настоящей осаде. Берти и другие репортеры стали моими спутниками на все три месяца, пока шел суд. Я ни разу с ними не разговаривала. Ни разу. Я даже не поднимала на них глаза.

Коллеги обливали меня ледяным презрением. Казалось, это я, а не мой начальник по уши в грязи. Я хотела с ними объясниться. Но они старательно меня избегали. Это было невыносимо.

В те дни я поняла, почему во многих культурах остракизм использовался как наказание: он служил мощным средством насаждения единомыслия.

Горький урок пошел мне впрок. Больше я ни с кем, кроме отца, не откровенничала. И вот, его давно нет, а мне снова угрожает общественный бойкот.

Я долго простояла у дверей, борясь с нахлынувшим страхом. Это было не просто — стресс, голод и усталость подорвали душевные силы. Справиться со слезами мне помогла злость. Я рассердилась на тех, кто вольно или невольно тащил меня в ужасное, несправедливое прошлое. Я встряхнулась, размяла затекшие мышцы спины и шеи и подумала: «Любопытно, чего хотят от меня Кэботы? Почему им не терпится повидаться со мной?» Крошечная надежда на заключение контракта взбодрила меня сильнее, чем массаж. Я вспомнила наставления адвоката.