Сватовство шкипера. Рассказы - Уильям Джейкобс

Генри сильно изменился в последние дни. Вместо вечной болтовни, которой он всегда изводил команду, он стал высокомерным и сдержанным. Он мысленно выдавал мисс О'Брайен замуж за страшного силача с деспотическим жестоким характером и придумывал объяснения с мисс Гаркорт, которые были столь сложны и оригинальны, что в одной главе их не рассказать. И эти мечты, — может быть, напрасные, — все же спасли его от грубости и вульгарности команды "Чайки".

Любовь раскрыла ему новые горизонты, и он с грустью и нежностью следил за сердечными делами шкипера. Кроме того, он читал сам себе вслух, стараясь приобрести элегантное произношение и выговаривая букву "h" с таким придыханием, что у него заболело горло. Он с такой силой выдыхал "h" в разговоре, что штурман не выдержал и объявил ему: "Если ты будешь еще фыркать мне в физиономию, я тебе надеру уши!".

Солнце заливало алым блеском колокольню, когда "Чайка" бросила якорь в Сторвике. Узкие, пропахшие рыбой улочки были еще совсем пусты, и только по откосу к порту спускалось несколько сонных пассажиров, поджидавших маленький пароходик. Он уже пыхтел у дамбы, выбрасывая из двух труб густые клубы черного дыма в чистый утренний воздух.

Пока "Чайка" медленно и осмотрительно подходила, чтобы бросить якорь, город стал просыпаться. Появились моряки в широких штанах и облегающих фуфайках. Они медленно спускались к набережной и молчаливо-сосредоточенно смотрели на воду или гулко орали, подавая советы другим морякам, вычерпывавшим воду ржавыми ковшами из маленьких лодок. После долгих и противоречивых советов "Чайка", наконец, добилась от этих зевак точных указаний насчет дна и благополучно стала на якорь.

Груз был совсем невелик, и часов около трех, разгрузка была кончена. Убрав судно и вымывшись, вся команда спустилась на берег, позвав с собой Генри, который, разумеется, холодно отклонил предложение.

Шкипер был уже на берегу, и юнга после нескольких острот штурмана насчет яблок тоже решил уйти.

Сначала он бесцельно бродил по городу, заложив руки в карманы. Лето кончилось, но несколько отдыхающих горожан еще гуляли по берегу, пытаясь у грязной дамбы вдохнуть чистый морской воздух. Лениво разглядывая гуляющих, наш юнга шел да шел пока не очутился в соседней деревушке Оверкорт. Тут дамба кончалась двумя лесенками. Одна вела вниз, к пляжу, другая — вверх, к дороге в скалы. Для людей, не желавших никуда идти, заботливый муниципалитет поставил длинную скамью. На нее-то и уселся Генри и стал со снисходительностью пожилого человека смотреть, как легкомысленное юное поколение играло на песке. Так сидел он и лениво смотрел, как какой-то старик шел по пляжу к ступенькам. Лестница скрыла его от взгляда Генри. Но вскоре над поручнем показалась жилистая рука, а за ней суконная кепка, внезапно заинтересовавшая Генри, которому под кепкой почудилось прочно врезавшееся в память лицо с карточки, стоявшей в кубрике.

Не подозревая о диком волнении, охватившем мальчугана, старик присел рядом с ним, чтоб отдышаться.

— Нет ли… нет ли у вас… нет ли у вас этого… ну… спички? — дрожащим голосом спросил Генри, пытаясь говорить спокойно.

— Ты чересчур молод, чтобы курить, — сказал старик, оборачиваясь и разглядывая его.

Несомненно, в любое другое время любому другому человеку Генри ответил бы весьма невежливо. Но, поняв, сколь многое зависит от его вежливости, он сдержал себя.

— Я нахожу, что куренье успокаивает, — проговорил он серьезно, — особенно, когда устанешь или расстроишься.

Старик посмотрел на него с нескрываемым удивлением, и суровая улыбка мелькнула в уголках губ, заросших седой бородой.

— Если бы ты был моим сыном, — сказал старик, вытаскивая из бокового кармана истертые старые часы, — знаешь, что я бы с тобой сделал?

— Вы бы не позволили мне курить! — В голосе Генри была слегка натянутая веселость.

— Да, именно, — сказал старик и поднялся.

— А сколько лет вам было, когда вы начали курить? — спросил юнга.

— Да около твоих лет, наверное, — медленно произнес старик. — Только я был побольше тебя, много больше. А такому сморчку, как ты, вовсе не следует курить.

Генри бледно улыбнулся и подумал, что пять фунтов будут заработаны честно.

— Не хотите ли вы трубочку? — спросил он, вынимая кисет.

— Убирайся! — внезапно вспылил старик. — Когда мне понадобится твой табак, я сам у тебя попрошу.

— Не обижайтесь, — поспешно сказал юнга. — Не обижайтесь, пожалуйста! Я просто дешево купил табак, а наши ребята говорят, что меня надули. Вот я и хотел, чтобы вы его попробовали и сказали свое мнение.

Старик минутку колебался, затем снова уселся рядом с ним на скамейку, взял щепотку табаку и испытующе понюхал его. Потом он вынул маленькую глиняную трубку из кармана и медленно набил ее табаком.

— Курится, как следует, — сказал он, сделав несколько затяжек.

Он откинулся на спинку скамьи и, полузакрыв глаза, стал медленно курить, с наслаждением завзятого курильщика, для которого трубка стала редким и недоступным удовольствием. Генри с большим интересом рассматривал его потертое платье и сапоги, заплатанные во многих местах.

— Приезжий? — спросил старик любезно.

— Со шхуны "Чайка", стоит вон там на якоре. — И Генри махнул рукой в сторону Сторвика.

— Ага, — проговорил старик, и снова смолк, глубже затягиваясь трубкой.

— Мы тут пробудем несколько дней, — продолжал Генри, украдкой разглядывая старика, — потом назад.

— В Лондон? — спросил старик.

— Нет, в Нортфлит, — небрежно ответил Генри. — Мы идем оттуда.

Лицо старика слегка передернулось, и он выпустил большой клуб дыма.

— А ты там живешь?

— Нет, я живу в Уэппинге, — сказал Генри, — но Нортфлит я тоже хорошо знаю. И Гревзенд. Вы когда-нибудь бывали там?

— Никогда! — резко отчеканил старик. — Никогда!

— По-моему, замечательный городок, — сказал Генри. — Мне он нравится больше, чем Уэппинг. Мы ушли оттуда вот уже скоро год. А наш шкипер тоже здорово любит Гревзенд. Он ухаживает за одной барышней, которая там в школе учительницей.

— В какой школе? — спросил старик.

— Да ведь вы, все равно, не знаете города, — хитро усмехнулся Генри. — Это школа для девочек.

— Я знал когда-то человека, который там жил, — медленно и осторожно проговорил старик. — А как фамилия учительницы?

— Позабыл, — зевая, сказал Генри.

Разговор не клеился, и оба лениво смотрели как дети, наигравшись вдоволь, медленно расходились с пляжа по домам. Солнце зашло, и в воздухе потянуло холодком.