О современной поэзии - Гвидо Маццони

Новая литература возвещала о себе уничтожением рифмы. На смену терцине и октаве пришел белый стих. Это была реакция на каденции и кантилены. Новое слово, веря в серьезность собственного содержания, уничтожало не музыку, а рифму: слову было достаточно самого себя. Фосколо в «Гробницах» уничтожает также и строфику; это уже не трагедия или поэма, а лирическая композиция, у которой он осмеливается отнять все напевные и музыкальные метрические средства. Здесь мысль обнажена, проникнута жарким воображением и прорывается потоком внутренних гармоний и созвучий. Стих порывает с традиционными и механическими формами и в результате упорной обработки получает новые звучания и тональности; при этом он не искусственен, это голос души и музыки вещей в великой манере Данте. И сам жанр кажется новым. На смену сонету и канцоне приходит стихотворение – форма, свободная от всякой внешней структуры. Это была лирическая поэма морального и религиозного мира, вознесение души в высокие сферы человечности и истории, воссоздание внутреннего мира человека, возвышающегося над современными страстями. Это был цельный человек в слиянии его внешней жизни патриота и гражданина и в его интимных личных чувствах; это была заря нового века поэзии. Поэма Фосколо предшествовала гимну. Фосколо стучался во врата XIX столетия124.

По мнению Де Санктиса, Фосколо стал предвестником новых времен по двум причинам: прежде всего, поскольку в его поэзии говорит настоящий человек – не условная маска аркадской поэзии, изображающей ненастоящие страсти и мысли, облекая их в конвенциональную форму, а «человек в его внутренней жизни, в интимных чувствах его гражданской природы», «цельный человек в слиянии его внешней жизни патриота и гражданина и в его интимных личных чувствах». Иначе говоря, поэтический субъект и биографическая личность совпадают, стирая расстояние между персонажем, который говорит «я», и человеком, который ставит свое имя на обложке книги, – и когда речь идет о гражданских темах, и когда в стихах рассказано о личных привязанностях. Используя богословскую метафору, можно сказать, что главное – реальное присутствие эмпирического человека за его литературным представителем, который в тексте говорит от первого лица.

Вторая причина – это новизна стиля. Де Санктис пишет, что между Тассо и Метастазио поэзия переживает период упадка, о чем однозначно свидетельствует подчинение слова музыке в мелодраме и при вокальном исполнении поэзии: подчинившись звуку, слово утрачивает вес и становится «общим местом, которое приобретает значение, только обратившись в трель»125. Еще Чезаротти, переводя Оссиана [«Поэмы Оссиана» (1765) Дж. Макферсона. – Прим. ред.], намеренно разрушил классицистический идеал совершенной формы, использовав «„естественную“, а не условную, не обработанную, не традиционную и не классическую, но рожденную мыслью и ставшую ее непосредственным выражением»126 форму. Тем не менее новая литература окончательно врывается в поэзию лишь с появлением «Гробниц», когда Фосколо лишает стих всякого остатка музыкальности XVIII века и изобретает новый стиль – одновременно семантический, потому что главное для него – «дела, а не слова»127, и личный, потому что он избегает «искусственности» и непосредственно выражает «голос души». Как следствие, Фосколо постепенно расстается с сонетом, канцоной, рифмой и выбирает более свободные формы, способные отражать порывы души, как нерифмованный одиннадцатисложник в «Гробницах». Следовательно, новая поэзия позволяет прозвучать мыслям и страстям биографически конкретного «я», дает возможность свободно самовыражаться и отвергает «искусственные» условности: по сути, именно подобное представление о современной лирике передал нам романтизм, а Де Санктис изложил в истории литературы.

За полвека до этого Леопарди уже предложил итальянскую версию романических топосов в рассеянных по «Дневнику размышлений» соображениях о литературных жанрах. Теория поэтических форм Леопарди радикально изменяется в 1817–1826 годах; если взглянуть на пройденный им путь, он приобретает символическое значение. До середины 1820‐х годов короткие стихотворения на автобиографические темы не рассматриваются как единый жанр; Леопарди по-прежнему пользуется категориями, унаследованными от классицизма, и различает поджанры по метрико-тематическому признаку, у каждого поджанра – свой стиль и своя тематика: канцоны, идиллии, элегия, ода, послание, гимны128. Названия произведений ясно отражают подобную таксономию: в 1824 году выходит несколько «Песен»; между декабрем 1825 года и январем 1826‐го в журналах выходит несколько идиллий. На этом этапе категория лирики употребляется в узком смысле и обозначает жанр, открытый греческими лириками и развитый Горацием, в гражданской поэзии Петрарки и у всех, кто писал оды и канцоны на общественно значимые темы. О переходе Леопарди к романтической теории свидетельствует знаменитая страница из «Дневника размышлений», датированная 15 декабря 1826 года:

Что до жанров, поэзия, по сути, делится на три настоящие, большие части: лирическую, эпическую и драматическую. Лирическая родилась раньше всех; она есть у всякого, даже у дикого народа; она благороднее и поэтичнее прочих; это подлинная и чистая поэзия во всей ее протяженности; она свойственна каждому, даже необразованному человеку, пытающемуся воссоздать себя или утешиться пением или словами, составляющими некую размеренную последовательность, или гармонией; это свободное и откровенное выражение всякого живого чувства, которое испытывает человек. Эпическая поэзия родилась после нее и из нее; в некотором смысле это лишь усиление лирической поэзии или, если угодно, лирического жанра, который среди прочих своих средств и предметов главным образом выбрал и утвердил поэтически измененное повествование. Эпическую поэму тоже пели под звуки лиры, под музыку на улицах, для народа, как и первые лирические поэмы. Это не что иное, как гимн в честь героев, народов или войск; обыкновенно пространный гимн. Но и он свойствен всякому, даже необразованному и дикому народу, особенно народу воинственному. Во многих песнях дикарей, а также бардов присутствует и эпическое, и лирическое, так что не ясно, к какому жанру их отнести. На самом же деле они и то и другое вместе; длинные, обстоятельные гимны, в основном на тему войны; эпические поэмы, указывающие на первозданное, когда эпика впервые родилась из лирики, когда появились образцы рождающегося эпического жанра, когда они отделялись, но еще не отделились от лирики. Драматический – последний из трех жанров и по времени, и по благородству. В нем нет вдохновения, а есть выдумка; это дитя цивилизации, а не природы; это поэзия согласно обычаям и по воле ее авторов более, чем по своей сути. Правда то, что природа учит подделывать голос, слова, жесты, действия человека; она делает так, что подобное подражание, если оно удачно, доставляет удовольствие: но она не учит заниматься этим, ведя диалог, в котором куда меньше правил и меры, более того, мера в нем полностью исключена, полностью исключена гармония; ведь вся ценность и удовольствие подобного подражания