Сага о бескрылых (СИ) - Валин Юрий Павлович

— Угу. Голову бабам в Хиссисе дурить станешь. Я же чую что ты дарк.

— Что несешь? Сдурел⁈

Лоуд пожала приятно-округлыми плечами, обнаженными по самые… в общем целиком:

— Запах тебя выдает. Сразу нечеловечье чувствуется. Что ты напрягся? Ошиблась я? Полукровка, что ли?

— Иди ты…

Тритон выл-мучился до рассвета. Моряки просыпались, проклинали дознатчиков, а заодно и Святое Слово. Вдали от Сюмболо клятва на верность Храму ощутимо послабела.

Утром всех архов кораблей собрали у штабного «Откровения». Вернувшись, Ирон кратко растолковал команде, что тритоны «за бессловесность и упрямство» признаны грешниками, и отныне хвостатым дикарям навеки отказано в Откровении Слова. Укс и остальные моряки-ветераны команды «Фоса» лишь переглянулись: года три назад Храм пытался вербовать союзников среди морских дарков, унир тогда возил послания на Восточные отмели. Тритоны особо общительны и гостеприимны не были, но отборным тиннусом послов всегда отдаривали. Письма кто-то у подводных дарков читать умел, и даже связные ответы карябал. Выходит, теперь с ними война и на дареных тиннусов надеяться нечего?

Из-за возни с оглашением выступили в поход поздно, да еще было приказано пройти вдоль берега. «Тетра» села на мель, один из униров пропорол днище, остальные прошли и урок получили. Стояло на берегу сооружение вроде виселицы, но к верхней перекладине за руки был прибит тритон. Еще живой. С боков ему зеленоватую шкуру содрали, натужно ходили во вздохах белые кости ребер в обрамлении розового мяса, раздувались жабры на шее. Мощный хвост висел обессилено, почти касаясь земли, капала слизь. Лицо дарка теперь уж едва ли какую береговую деву могло приманить: ноздри выдраны, в приоткрытом рту обломки зубов. Ну и еще многого на мускулистом теле дарка не хватало.

— Видать, сильным мужчиной хвостатый-то был, — вздохнул мудрый Фухл и схлопотал плетью по спине.

— Языки придержите, дурни подзаглотные, — приказал арх, взмахивая плетью-шестихвосткой. — В почтении к Храму нас Слово вперед ведет!

Очень правильно было сказано. На «Фосе» стукач имелся, да может и не один.

Поразмыслив, Укс вечером посоветовался с грузом — Лоуд делать нечего, он всех слышит и частично видит.

— Или Солок или Ноготь, — без особых раздумий сказал оборотень. — Их двоих раздатчики чаще всего берут ходить за нэком на барку. Из новых береговых припёрков, считай, только они ездят.

— Да, имелась такая догадка, — согласился десятник. — Не фрух, что правильная. Ну, так мы и не дознатчики, можем и ошибиться.

— Какой с нас спрос? — ухмыльнулся оборотень. — Надо бы убрать шептуна. Не дело мне в мешке жить на манер вяленого салминуса. Так и ослепнуть можно.

— Подумаем.

— А ты, десятник-мыслитель, еще вот о чем поразмысли. Если тритоны не союзники Храма, возможно, они наоборот…?

Укс пожал плечами:

— Лично у меня вообще союзников не водится. Кроме лохматого урода, да и тот только до Хиссиса на шее сидит.

— Это понятно. Но если хвостатые дарки зад флоту покусают, разве не станет веселее?

Укс глянул в бабское изменчивое лицо:

— Тебе-то, красавица гнутоногая, такой интерес число храмовых людишек поуменьшить?

— А ты, синеглазый, во сколько свою память обрезанную ценишь?

— Готов доплатить, чтобы окончательно забрали. Еще раз о памяти моей вспомнишь — десятник коснулся «ореха» кинжальной рукоятки, — в зад вобью и прокручу, пока все кишки на клинок не намотаются.

— Понятно. Забыла. Но свою память я дорого ценю, уж не обессудь. Так что пусть продолжают процент выплачивать.

— Хм, «процент». Сильно грамотная ты для кривоногой лохмачки. Ну, на процент имеешь право.

Моряки «Каппы» сидели у ночного костра: на металлической решетке, украденной из груза, жарились две одиноких черноперки и подпекалась кучка съедобных водорослей. Собранные у прибоя ракушки были уже испечены и съедены, больше ничего найти не удалось — берег был тщательно прочесан сотнями оголодавших моряков. То, что называлось флотским ужином, уже давно было проглочено, порция нэка разошлась по крови. Хотелось жрать. Десяток храмовых воителей печально смотрел на огонь. Со стоявшего недалеко «Откровения» сквозь шорох прибоя доносилось отнюдь не бодрящее треньканье одинокой кифары.

К костру подошел сутулый моряк, судя по ободранной рубахе и обмотанным тряпками ладоням, из новобранцев.

— Нету жратвы, — резко предупредил коренастый десятник «Каппы». — Проваливай, самим мало.

— Нету? — уныло переспросил новобранец. — И у вас нету? Вы же с диера. Отборные бойцы. И тоже не кормят? Эх, провалиться мне пополам. Уморить нас хотят. Чтоб премии в Хиссисе сократить. Им-то что, штабным, у них и солонина, и бражка, и жрицы с музыкой. Слышите?

Моряки с опаской покосились на болтуна. Что несет? Какие бабы?

— Иди отсюда. Не может там баб быть, — решительно сказал десятник «Каппы». — Наши братья Слову верны.

— Не верите? — хлюпнул носом новобранец. — Да вокруг штабных-братьев ублёвки так и шастают. Сам видел. Сытые такие, козы дойные, эх… — несчастный поплелся к другому костру.

Моряки продолжили смотреть в огонь, потом один пробормотал:

— Отсутствие веры лишает твердости слабых братьев. Нехорошо.

— Это, кажется, с «Фоса» гребец, Солоком кличут.Надо бы лекарю сказать, парень явно умом повредился, — пробурчал десятник. — Воистину, как говорит Слово…

Цитату из проповеди Великого Слова прервал непочтительный смешок — шагах в пяти от костра прошла жрица: растрепанная, крутобедрая, в короткой тунике. В одной руке держала кубок, в другой сжимала куриную ногу — огромную, от жира блестящую. На гребцов красавица глянула презрительно, хмыкнула и удалилась во тьму, вертя бедрами с таким усердием, что подол чуть не лопался…

Онемевшие моряки дружно сглотнули.

— Курица, — простонал юркий гребец.

— И жопа-то какая, — страстно согласился десятник.

Донесли о греховном случае сразу четверо, десятник на всякий случай сбегал к дознатчикам дважды. На рассвете на борт только что спущенного на воду «Фосса» поднялись четверо дознатчиков, молча скрутили руки ошеломленному Солоку, потом сказали пару слов арху и взялись за плети. Укс, как десятник, тоже получил причитающееся. В тот день грести было трудновато — левое плечо как огнем жгло. Впрочем, имелась у десятника припрятанная на этот случай баночка бальзама. Вечером смазал рубцы, обсудил успешную операцию с оборотнем.

Слух о штабных жрицах и воистину сказочной жратве уже разошелся по всему флоту, тут и сомневаться было нечего.

— Не сложно было, — без особого самодовольства пояснила Лоуд. — Разве что с курицей странно. Я ее жареной не помню, наугад представила. Но аппетитно вышло. Самой куснуть хотелось. Заморят нас голодом, это мой стукач всё правильно сказал.

— Всех не заморят, — заметил Укс. — Но надо подумать. Меньше людей — больше порции. С тритонами бы поговорить. Они, помнится, тоже долги за собой оставлять не любят.

— Время у нас есть, — оборотень ухмыльнулся. — Еще что придумаем.

— А кто мешает? Ковыряй свою память, нечего днями напролет мешком ленивым валяться.

— Мешок нужно снять. В нем думается плохо.

— Быстрей думать будешь — быстрее мешок снимем, — напомнил десятник.

Весточку тритонам удалось отослать во время шторма.

Мелкий флот забился в небольшую бухту: не все униры удалось поднять выше от волн, и четыре корабля разбило. С пытающимися отстояться на глубине, подальше от берега, диерами и «словесами» вышло еще хуже: «Луну» сорвало с якорей и выбросило на берег, «Омикр» перевернуло, еще два диера крепко пострадали.

На третьи сутки шторма лагерь спать уже не мог. Часть моряков бродило по узкому песчаному пляжу, бросаясь в буруны за мелькнувшими в воде мидиями — шторм в изобилии срывал съедобные раковины с прибрежных скал. Другие гребцы лазили по кручам, обрывая незрелые ягоды кизила, кто-то пытался охотиться на птиц. Штабные братья пытались поддержать дисциплину, но голод храмовых братьев оказался сильнее плетей и клятв. Даже жесткая порка за порчу стрел, бездарно растрачиваемых на чаек, не слишком пугала.