Белые и черные - Петр Петров

— Ваша светлость изволите несправедливо меня упрекать в неведении: кто приезжает. У меня в полиции так заведено, что без записки с подлинного документа никого и на ночь не оставлять, а не только жить. Приезжих тем паче. Приехал камер-юнкер от герцогини Курляндской — я дозволил ему остаться до выполнения поручения здесь, записавши со слов вашей светлости секретаря г-на Дитрихса и за его подпискою, что знаемый ему человек точно служит у её высочества, да у него в доме и остановился. Я дал реверс сперва на три дня быть. А сегодня поутру приходил опять же Дитрихс и сказал, что присланный из Курляндии камер-юнкер болен — так по необходимости уже дана отсрочка, пока обможется: так велено и по закону. А других приезжих ниоткуда не было.

— А эти, как их, господчики, что к государыне в слуги верные напросились? — вполголоса, но так, чтобы слышал не один Дивиер, спросил, продолжая про себя кипятиться, светлейший.

— Бароны Левенвольды сюда прибыли ещё при жизни его императорского величества — во исполнение высочайшей резолюции государя: «Когда прусский отпустил, пусть сюда идут; посмотрим, на что будут годны». Они приехали во время болезни государя, с нарочного вызова, и хотя я о них докладывал, но они не могли быть представлены его величеству — за скорою кончиною. Являлись часто ко мне, и я докладывал вашей светлости, коли не изволите запамятовать… и графу Гавриле Иванычу говорил… Но резолюции никакой не удостоился получить. А сам я личного доклада не имею у её императорского величества, — как у покойного государя!

Последние слова Дивиера произнесены были довольно тихо, но государыня, вслушиваясь во весь разговор, уже с первой выходки князя следила за ним с напряжённым вниманием и вдруг ответила генерал-полицеймейстеру:

— Прости меня, Антон Мануилыч! Это я просто запамятовала, что нужно тебе сказать, чтобы ты у нас бывал совсем так, как при государе было. Не подумай, друг мой, чтобы я к вам меньше государя имела доверенности, это просто по забвению…

— Слушаю, ваше императорское величество… и буду иметь счастие являться видеть пресветлые очи ваши в таком часу, как повелите, — поднявшись с места и кланяясь монархине, отозвался Дивиер.

— Как тебе удобнее… или как прежде было, — ответила Екатерина.

— Боюсь, ваше величество, что тогдашние порядки не подойдут к обиходу вашего величества, — ответил Дивиер, я к государю являлся в четыре часа утра в конторку. А смею думать, ваше величество…

— Правда, правда! В это время я сплю. Попозднее… около полудня, коли хочешь.

— В полдень завтра прикажете, ваше величество, допустить меня с репортом на всемилостивейшую аудиенцию?

— Хорошо! — был ответ.

Дивиер встал и, подойдя к её величеству, поцеловал руку.

При последних словах Ушаков весь побагровел, а у светлейшего князя на мгновение слетел с лица румянец, и затем выступили на щеках и на лбу багровые пятна — признаки сильного прилива крови ко лбу. Светлейший схватил графин с холодною водою и выпил разом два кубка.

Апраксин и Головкин ни на кого не глядя кушали, а Брюс и князь Алексей Черкасский переглянулись. Только кабинет-секретарь Макаров, сидевший через одного гостя от светлейшего, когда князь пил, сказал ему что-то на ухо. Должно быть, сказанное им имело успокоительное действие, потому что через минуту лицо светлейшего изменилось и его брови приняли обыкновенное положение. На минуту водворившееся зловещее молчание было прервано вдруг вопросом княгини Дарьи Михайловны, обращённым к младшему Левенвольду:

— Кажется, ваша сестрица, что была фрейлиною у крон-принцессы, в девицах ещё?

— Точно, ваша светлость, у кронпринцессы моя сестра была фрейлиною, но она теперь уже замужем за одним дворянином, по фамилии Шлиппенбах.

— А матушка здравствует?

— Да, светлейшая княгиня… родительница наша в добром здоровье, хотя в её лета нелегко перенести смерть спутника жизни и друга, каким был отец наш — относительно матушки… Такой друг — каких не много!

— Где вы служили раньше Берлина? — спросила Варвара Михайловна.

— У саксонского курфюрста и у принца-коадъютора Любского.

— Где же показалось вам лучше? — пожелал узнать Брюс.

— Непродолжительность службы при этих дворах, конечно, служит доказательством, что в Берлине нам больше улыбалось счастье. Её величество королева милостиво изволила относиться к усердию брата, — заключил младший Левенвольд и взглянул на старшего.

— Точно так же ценили при берлинском дворе и службу моего брата, — отозвался старший, — но… обстоятельства и главное — желание быть ближе к нашим имениям, по смерти родителя управляемым не близкими нам людьми, решили мой выбор. Я попросил увольнения и получил вот эту аттестацию. — И барон Левенвольд передал в руки Якова Вилимовича Брюса документ с печатью прусской придворной канцелярии, где превозносились до небес его «способности, усердие и редкое знание придворных обычаев».

Прочитав аттестат и возвращая его, Брюс не утерпел, чтобы не повторить вслух нескольких заключительных хвалебных эпитетов официального языка придворного прусского стилиста.

Государыня при словах Брюса ещё раз обратилась к старшему Левенвольду и милостиво изрекла:

— Услышав, как в чужой земле вы показали ваши достоинства, я ещё более радуюсь, что могу считать вас отныне в нашей службе, где открыта будет вам лучшая дорога к снисканию отличий.

Опять братцы, встав с мест и принеся почтительную благодарность за доброе мнение о них и августейшую милость, были удостоены целования руки.

Подали уже последнее блюдо — сладкое. Князь-хозяин счёл нужным обратиться к государыне с извинениями насчёт недостаточности угощения.

— Полно, полно, Александр Данилыч. Мы всем были очень довольны, только недовольны тем, что ты сам спрятался.

— Никак нет, ваше величество! — отвечал светлейший, и, встав с места, князь, подойдя к её величеству, низко поклонился и, целуя монаршую руку, получил поцелуй в лоб.

Все поднялись и в свою очередь принялись благодарить хозяев. Левенвольды, окружив княгиню Дарью Михайловну и сестру её самыми отборными учтивостями, заявили свою благодарность за милостивый приём и угощение.

— Мы всегда рады вас у себя видеть! — ответила светлейшая княжна.

— Если позволит его светлость, мы бы сочли себя счастливейшими из смертных — бывать у вас и свидетельствовать свою преданность! — ответил старший Левенвольд.

Младший подошёл к князю и произнёс ему пышную благодарность, удостоясь опять кивка головою, как бы в сторону выхода. Затем светлейший, поворотясь спиною к нему, сказал Ушакову:

— Андрей Иваныч, что ты так, братец, поспешил утром-то уйти, да и теперь словно норовишь также направить лыжи…

— Ваша светлость, нужное кое-что есть исполнить-с.

— Да поговорить бы нам надо…

— Как изволите … Будет приказать что — я готов принять приказание.

— Не в приказанье дело. Нужно перекинуться словами двумя-тремя. Пойдём-ка, Алексей Васильич?.. А, Алексей Васильич! — кричал светлейший, ища Макарова, но его уж и след простыл.

— Коли нужно вам, ваша светлость, конференцию учинить с Макаровым, ужо я к нему съезжу, дельце некое справивши. К тому времени, может, и досужней будет вам? Не изволите ли так? Под вечерок али утром… не лучше ли?!

— Пожалуй, так и лучше будет, — согласился князь. — Меньше глаз и ушей лишних-с, ваша светлость, — пошептал на ухо князю Ушаков.

— Правда, правда твоя… Так до утра. Смотри же!

— Будем… часочку к восьмому-с! Не поздно, чай?!

— Пожалуй… Так смотри, я жду вас.

— Как приказано-с. Одно, ваша светлость, если Алёшки Макарова не уловлю… всё едино, сам буду-с.

— Ну, я за ним пошлю от себя ещё, — порешил князь, подавая дружески руку Ушакову, спешившему — кто бы знал куда? Трудно было бы поверить, если бы кто сказал: к Толстому!

Примирение с князем и взятка в сто дворов не помешали Ушакову ехать торговаться ещё и со старым грешником. У него думал Андрей заломить разом столько, что или он вправду раскошелится вдосталь, или — шапками врознь. Случаем нужно пользоваться! Как знать, скоро ли другой представится, и так ли ловко будет подойти да потребовать за содействие, как теперь. «Куй железо, пока горячо — застынет — напрасно руки околотишь» — решил, сходя с княжеской лесенки, генерал-разыскиватель.

VII

Переметчики и турусы

Уже смеркалось, когда Андрей Иванович поднялся до кельи Толстого и нашёл в передней сторожей, сидевших неприметно за какою-то занавескою.

Пройдя мимо них к самому графу, Андрей Иванович нашёл у него, совершенно неожиданно, двух посетителей. Калякали со старцем вполголоса граф Андрей Артамонович Матвеев [46], которого здесь считали жившим преспокойно в Москве, и барон Пётр Павлович Шафиров, совсем поседевший и постаревший во время своего несчастия [47]. После возвращения ему чинов и отличий Ушаков ещё не видел знаменитого дельца. А тот, очевидно, чуть не с отвращением подал свою руку разыскивателю, любезно задумавшему поздороваться с графом и бароном.