Ветры славы - Борис Бурлак

Один из снарядов грохнул вовсе близко от КП. Кто-то подтолкнул Мехтиева к землянке. Он отстранился. «Нет-нет, — горячечно подумал он. — Если зайду в блиндаж, потеряю власть над бойцами. Не хватало паники в критический момент».

К нему подбежал майор Манафов.

— Что будем делать со знаменем? — спросил он.

— Несите его сюда, — хрипло ответил командир полка.

«Неужели конец?.. — думал он. — Нет-нет, попытаемся еще отойти в лес, навстречу нашим…» — Он перевел взгляд на свои батальоны. Они отстреливались, не допуская к переднему краю наглеющих немцев, которые тоже видели эти танки и, вероятно, приняли их за свои.

Лишь на считанные секунды задержал Мехтиев взгляд на своих «штрафниках». Они отбивались наравне со всеми, их «шмайссеры» почти не умолкали все утро напролет.

Но вот снова рванул невдалеке снаряд, посланный танковой пушкой, — Мехтиев едва успел пригнуться под вихревым осколочным зонтом… И вдруг… он увидел маму, совсем рядом, рукой подать. Образ явился ему так зримо, что он испугался, шагнул было, чтобы заслонить мать от шальных разрывов, но видение исчезло внезапно, как и возникло мгновение назад.

Принесли знамя.

То было не просто боевое знамя, как у всех полков: его вручили 1041-му полку от имени Президиума Верховного Совета Азербайджана. И полк прошел с ним через десятки рек и речек, освободив тысячи и тысячи квадратных километров русской, украинской, молдавской земли, обогнув по южной стратегической дуге все Черное море — от самого Кавказа. Шитое золотом, овеянное походными ветрами, пробитое пулями и осколками, грузное от крови, святое солдатское знамя с орденами Суворова и Кутузова…

— Помогите, — сказал Мехтиев замполиту.

Он поднял гимнастерку, обмотал вокруг себя полковое знамя, туго затянулся офицерским ремнем с фигурной строчкой. И сразу почувствовал себя уверенней, спокойней: да, он выполнит свой долг до последнего глотка воздуха.

Танки вроде бы набавили ход. Мехтиев торопливо вскинул бинокль. И неожиданно почудилось ему, что это наши танки. Он всмотрелся жадно, пристально, до боли в висках: да, кажется, «тридцатьчетверки». Но он еще сомневался — уж не галлюцинации ли преследуют его?.. В это время ближняя машина из головной цепи играючи развернулась влево, обогнула какое-то препятствие и опять пошла прежним курсом — и по этой давно знакомой легкой, изящной танковой походке Бахыш окончательно узнал в ней «тридцатьчетверку». Он срывающимся голосом сказал Манафову:

— Клянусь, это наши, майор!..

Расстегнул ремень, поспешно распустил только что обмотанное вокруг тела полковое знамя и, подняв его высоко над головой, стал неистово размахивать в полуденном, добела раскаленном, выцветшем воздухе.

Там, на виноградном косогоре, полковые разведчики бросились навстречу танкам, которые тотчас приостановились.

А пурпурное знамя развевалось на виду у всех стрелков, пушкарей, танкистов, и Мехтиеву казалось, что оно ширится и ширится и заслоняет собой окрестные холмы, все поле боя, потом весь мир…

Мехтиев оглянулся: немцы продолжали по инерции огибать высоту двести девять — они еще не поняли, что происходит левее их. Но эти, что отлеживались против командного пункта, так и не рискнув пойти врукопашную, вылезали из своих нор-воронок, излишне старательно вскидывали руки. Неподалеку лязгали небрежно, зло бросаемые наземь автоматы, карабины, гранатометы, парабеллумы, ракетницы… Началась массовая сдача в плен последних вояк 6-й армии.

Мехтиев размашисто отер рукавом гимнастерки обильный пот со лба, в изнеможении плюхнулся на бровку осыпающейся траншеи и попросил, к удивлению всех, что-нибудь закурить, хотя был смолоду некурящим.

Возвращаясь в штаб фронта, Бирюзов не мог не заехать в Кишинев, пусть на какие-нибудь полчаса. Не только солдаты, даже генералы не всегда могут побывать в только что освобожденном городе. Все вперед да вперед, без передыха, и оглянуться бывает некогда на то, что остается за плечами.

Сообщением о том, что танковая бригада на подходе к Сарата-Галбене, Толбухин остался доволен.

Федор Иванович переживал душевный подъем: почти не спал двое суток и не ощущал никакой усталости, даже хронический недуг перестал беспокоить. Сражение огромного размаха, в котором участвовало с обеих сторон более двух миллионов человек, было разыграно как по нотам, без серьезных отклонений от первоначального оперативного замысла. И все сроки войсками фронта выдержаны в соответствии с планом, и боевые действия каждой армии, каждой дивизии вполне заслуживают похвалы. Такой операции еще не было на его счету, кроме Сталинграда, но там он командовал армией, а не фронтом. Ну и, конечно, Толбухин особенно порадовался тому, что 6-я немецкая армия полностью разгромлена, наверное, в последний раз. А если и будет сформирована опять, то разве уж «под занавес», как призрак былого могущества вермахта, судьба которого зеркально отразилась в судьбе этой армии.

Сегодня, может сейчас, завершается заключительный этап операции. Федор Иванович перечеркнул немецкий «блуждающий котел» на своей рабочей карте и подошел к расцвеченной всеми красками географической карте Европы. Передовые части 46-й и 57-й армий завтра же устремятся к Дунаю, чтобы, переправившись через него, с ходу вступить на румынскую землю.

Впереди целая полудюжина государств: Румыния, Болгария, Югославия, Венгрия, Австрия, Чехословакия… Где среди них проляжет боевой путь войск Третьего Украинского фронта? В каких именно царствах-государствах произойдут наиболее памятные сражения? И откуда начнется для его, Толбухина, богатырей дорога домой?.. Ответить на все эти вопросы дано лишь Времени…

Толбухин отдал распоряжение о подготовке к передислокации передового командного пункта и, остановив взгляд на Измаиле, подумал, что в этих-то суворовских местах сама военная история смотрит на тебя пытливо: а на что ты способен, генерал, увешанный высокими полководческими орденами?..

Перед сменой КП Федора Ивановича всегда захватывало почти юношеское нетерпение, сегодня же тем более: бросок предстоял непривычно дальний — последний бросок по родной земле, дальше начинается заграница. Он посматривал на часы и сердился на Бирюзова, который вернется не раньше как в полдень.

Позвонил командарм 57-й Гаген, доложил, что танковая бригада вышла в заданный район, что немцы сдаются тысячами.

— Вот так… — негромко сказал генерал армии.

Потом повысил голос, обращаясь к Гагену:

— Большое спасибо, Николай Александрович! Надо щедро наградить всех отличившихся, не откладывая, по горячим следам событий. А то у нас как: пройдет неделя, вторая — сам остынешь, люди остынут, — и начинает думаться, что, собственно, ничего такого, исключительного, и не произошло.

— Понимаю вас, — ответил командарм.

— Для будущих летописцев, может, и необходима некая дистанция во времени, чтобы расставить все имена по историческому алфавиту, расположить все события по ранжиру, а для нас с вами, Николай Александрович, бесценно наше время, возвеличенное солдатскими страданиями. Пожалуйста, передайте комкорам, комдивам, чтобы не забыли никого.

— Сегодня же.

— Вот так…

Закончив разговор с командармом, Федор Иванович тяжеловатым шагом прошелся по горнице. «Тоже человек нелегкой судьбы, — подумал о Гагене. — Сколько всего пережил в начале войны. Не сломался, выдюжил. Впрочем, кто из нашего-то брата не переживал в сорок первом, да и в сорок втором? Таких немного найдется, за исключением разве вовсе молодых».

Толбухину не сиделось. Он вышел в хозяйский сад, полный разноголосого птичьего гомона. Нетерпение изнуряло Федора Ивановича: ему казалось, что он без малого полдня провел праздно, когда весь фронт находится в движении.

Адъютант позвал его в дом. На связи была Ставка Верховного Главнокомандования. Москве тоже не терпелось поскорее узнать о новостях на крайнем левом фланге всего стратегического фронта.

Генерал Фриснер был взбешен, когда ему сообщили, что некоторые командиры корпусов уже отбыли в глубокий тыл, пользуясь всеобщей неразберихой. Предать их суду? А с кем он будет воевать завтра? И без того потерял немало боевых генералов. Да и кто может доказать их вину, если вся группа армий превратилась в бродячие отряды, странствующие по Бессарабии в поисках дырок в русском кольце. И он оставил в покое дезертиров, поймав себя на мысли, что начинать уж надо с него. Но тут же нашел оправдание: командовал группой армий «Южная Украина» всего месяц, этого времени недостаточно и для тщательного изучения оперативной обстановки, не говоря о каком-то собственном плане жесткой обороны. А-а, вряд ли кто станет считаться с такими тонкостями, когда проиграно одно из крупнейших сражений…

Пролетая над Румынией, в преданность которой он не верил еще тогда, когда воевал на севере, генерал Фриснер испытывал ноющее чувство неудачника. Он теперь не сомневался в том, что поражение на Днестре — только начало его последнего проигрыша, который закончится скорее всего на Дунае. Никто ведь не даст ему необходимого времени для образования нового фронта: надо и сдерживать русских, и гибко, без серьезных потерь, отходить на промежуточные рубежи, и заранее готовить долговременную оборонительную полосу в тылу. Слишком много всяких задач, и тут не до чистого военного искусства, которым когда-то бредил он, молодой немецкий офицер. Военное искусство сопутствует лишь победам, а зачем ему, искусству, все эти поражения — они и в академиях изучаются мимоходом.