Ветры славы - Борис Бурлак

Ветры славы

Вантовые мосты памяти

За ветром в поле не угонишься, — говаривали в старину. Однако ветры в любом краю предпочитают торные дороги — как и люди. Ну, казалось бы, куда вольготнее кружить над всхолмленной молдавской степью, над косогорами дальних виноградников, где лишь едва заметные охристые следы остались на земле от брошенных траншей. Но именно в глуби миражной полуденной степи и насмотрелись шальные ветры всякого за войну, и теперь им надолго хватит рассказывать свои былины…

Вот так вдруг и зашумел, заговорил нараспев южный ветер, лишь только мы свернули на большак, что пролегал когда-то вдоль Третьего Украинского фронта. После войны и дороги, кажется, стали покороче. Оказывается, от Дубоссар до бывшего Кицканского плацдарма, что рядом с Бендерами, нынче рукой подать, а летом сорок четвертого тут каждый метр мог стоить жизни.

Когда мы проехали Григориополь, начались совсем знакомые места и я поймал себя на том, что сторожко поглядываю на правый днестровский берег: оттуда, бывало, дежурные немецкие батареи открывали огонь немедленно, если кто среди бела дня появлялся на левом берегу реки, тем паче на этом рокадном большаке, по которому сейчас катит себе, не торопясь, наша ярко расцвеченная малолитражка. Надо ведь, прошло столько лет, а эта привычка тревожно взглядывать за Днестр так и осталась…

Заезжать в каждое из попутных сел просто не было времени, хотя и обещали друг другу на фронте, что обязательно повторим когда-нибудь весь боевой путь дивизии — от Кавказа до Австрийских Альп… Вот и главная часть жизни за плечами, а мы еще не побывали на государственной границе, где переправлялись через Дунай близ суворовского Измаила; что же тогда говорить о второй половине пройденного пути — зарубежной.

Я тронул за плечо водителя, учтивого паренька из Кишинева, и он, вырулив на обочину шоссе, затормозил машину. Невдалеке, на крутом берегу реки, белело село Бутор. Как ни хотелось мне поскорее встретиться с однополчанами, все-таки нельзя было проехать мимо всех этих приднестровских деревень, больших и малых, чтобы не постоять на дороге несколько минут, вспоминая тех, с кем мы простились тут навечно. И чудилось в майской дымке, как входят в село растянувшиеся батальоны, что днем и ночью преследовали немцев от самого Южного Буга. Только не пришел тогда майор Бондаренко, командир полка, любимец всей дивизии… Я невольно посмотрел на северо-восток, откуда должен был бы подойти Иван Антонович: не идет ли он на эту дружескую встречу ветеранов? Удивительно обнадеживает земля, овеянная ветрами: там, на Урале, за тысячи верст отсюда, я давно примирился с мыслью, что Бондаренко нет в живых, а здесь вот, на Днестре, снова жду его с пронзительной болью в сердце… Да нет, не встретимся мы и на сей раз: он же по-чапаевски сложил голову на береговой кромке Буга и не узнает никогда, как возвышен в памяти народной в ряду Героев Советского Союза.

— Поедем-ка дальше, — сказал я кишиневскому пареньку, внимательно следившему за мной. О чем я вспоминаю, он, разумеется, догадывался и теперь сам останавливал автомобиль, когда мы проезжали мимо очередного прибрежного села. И хотя Шерпень находится на той стороне Днестра, парень все равно притормозил. Мы переглянулись: значит, он слыхал кое-что о Шерпенском плацдарме. Я стоял у самого истока глубокой глинистой балки, в которой два месяца располагался командный пункт дивизии. Мы тогда в шутку называли наш КП амфитеатром: отсюда было видно как на ладони все село, одна часть которого принадлежала нам, а другая — противнику, и тут перед нами разыгрывались весенние встречные бои, июньские ночные поиски разведчиков с их короткими огневыми стычками, июльские воздушные схватки в высоком южном небе. Именно в это время союзники долго не могли взять Шербур, хотя у нас тут, близ никому не известной Шерпени, дрались и те немцы, что недавно прибыли из Шербура. Так что наша пехота на заднестровских плацдармах помогала десанту Эйзенхауэра развить успех во Франции…

Мы проехали восточнее Спеи, где должны сегодня встретиться мои однополчане, и прямиком направились дальше, на юг. Вот и Красная Горка, отсюда рукой подать до Тирасполя и Бендер. А там и Кицканский плацдарм, каким-то чудом вместивший полумиллионную армию Толбухина. Жаль, что нельзя пожить здесь хотя бы с недельку. Все откладывается на «потом», «напоследок», а откладывать-то уже и некуда.

Как изменилась вся земля вокруг! В отличие от людей, она молодеет и молодеет. Правда, это заречье южнее Бендерской крепости я запомнил на исходе августа, когда тираспольские сады грузно никли от поспевших яблок, груш, орехов и первый багрец близкой осени лег не только на плоды, но и на листья, на пойменные травы; а сейчас лишь начало мая, и не отцвела еще, не отбуйствовала в весеннем обновлении окрестная речная панорама. Однако земля действительно помолодела с той поры, когда хаживали здесь в атаки не отдельные батальоны, а полки, дивизии.

Я долго смотрел на древние бендерские стены, которые в летние памятные дни казались куда более могучими. Недаром для штурма крепости был сформирован специальный отряд из курсантов учебных рот и лучших подразделений автоматчиков, артиллеристов и саперов 68-го корпуса. Повел отряд на штурм Бендер заместитель командира 223-й дивизии подполковник Ермаков. Вот бы и его каким-нибудь чудом встретить сейчас на берегу Днестра… Ну почему военная судьба так несправедлива? И до Победы-то оставалось всего три месяца, когда Ермаков, поднимая солдат в контратаку, упал на поле боя под Секешфехерваром…

Пытливо оглядывая Кицканский плацдарм с очень удобной точки обзора, я находил знакомые топографические приметы, ничуть не изменившиеся за целую треть века. Вот на юге от Бендер возвышается «Суворова могила» — высота с отметкой 150. Она тоже стоила немалого труда: по ней били пушки, гаубицы, гвардейские минометы и был потерян счет изнурительным атакам, когда наконец пурпурный стяг вольно плеснулся в пыльное августовское небо… Еще южнее виднелись заречные деревеньки Хаджимус, Киркаешты, Урсоя, Танатарь. За каждую из них бои продолжались в течение многих часов. События развивались явно не по плановой таблице наступления, однако методично, с нарастающей силой последовательных ударов на земле и в воздухе. И любое здешнее малое сельцо вошло в историю Второй мировой войны наравне с иными, не в меру расхваленными операциями на западе. А вся битва, получившая название Ясско-Кишиневской, по праву числится в ряду классических сражений двадцатого столетия…

Было уже далеко за полдень. Пора и в Спею, где собираются ветераны 223-й стрелковой Белградской Краснознаменной дивизии. Многих я, пожалуй, и не узнаю, если случайно встречу где-нибудь на улице, — шутка ли, полным ходом идет четвертый десяток лет. А некоторых я, может, и вообще не знал на фронте: все-таки через дивизию прошло за войну в десять крат больше штатного числа солдат и офицеров.

Да, я с трудом узнавал тех, кого не видел после Победы; что же касается медиков, то знакомился с ними точно бы впервые, как и с некоторыми артиллерийскими офицерами.

Собралось около ста человек. Я исподволь, тайком осматривал их и думал: неужели это все, что осталось от дивизии? Нет, конечно, кто-то не приехал, наверное, по нездоровью, а кто-то по разным житейским причинам. Всего-то, быть может, наберется с батальон… Но когда я постепенно убеждался в том, что давно нет на свете, то одного, то другого, то третьего, мне становилось не по себе. Я словно забыл, что позади десятилетия и что, естественно, дивизия понесла невосполнимые потери уже в мирное время. И вот стою я среди ее поредевшего арьергарда, и на моих глазах слезы. Невозможно поверить, что давно нет в живых, например, начальника штаба артиллерии дивизии майора Грабина. Этакий бравый, подтянутый, щеголеватый, — он и посейчас встает перед моими глазами. Стало быть, итог боевых потерь не был окончательным в сорок пятом, если и потом падали, как в горячке смертной контратаки, совсем еще молодые люди, которые и не успели привыкнуть к солидному званию ветеранов.

Я поискал глазами в толпе знакомых мне людей полковника Мехтиева. Нет, не выбрался он, значит, со своим недугом, хотя и должен был обязательно прилететь в Молдавию, чтобы показать то поле боя, где полк его истекал кровью на огненном шве только что замкнувшегося кольца, сдерживая бешеный натиск немцев, идущих на отчаянный прорыв… Не видно что-то среди однополчан и Златина. (Правда, мы встречались недавно в Ленинграде, где он с увлечением профессионального художника весь день водил меня по Русскому музею.) Но Голов и Чахоян наверняка приехали на встречу, однако где-то затерялись в этой разросшейся деревеньке. Насколько помню, все они — Мехтиев и Златин, Голов и Чахоян — закончили войну майорами, однако уже в мирное время поднялись до полковничьих созвездий.