Охотник - Тана Френч

владеющие своей землей и добротно ее возделывающие, четыре года назад ни за что и не подумали бы забираться на горку и сидеть в гостиной у Джонни Редди. В одном ее папаша прав, как ни крути: перемены он с собой привез.

Туго взведенный посверкивающий дребезг, какой пер из отца сегодня днем, теперь весь вышел: Джонни беззаботен, как сама весна. Он щедро потчует гостей выпивкой и пододвигает пепельницы курильщикам под локоток. Расспрашивает о родителях — со всеми именами и хворями. Рассказывает байки о чудесах Лондона — и байки, от которых мужики ревут со смеху, и байки, в которых ему приходится опускать то и се, Джонни подмигивает гостям и, клоня голову, показывает на Трей. Выманивает из каждого гостя его байку — и зачарован ею, или потрясен, или сочувствует. Чувство Трей к нему, прежде чистый гнев, теперь оттенено презрением. Он как цирковая мартышка, ужимки и прыжки, а следом тянет шапку, прося орешков. Трей предпочитает, чтобы ярость ее оставалась неразбавленной.

Она со своими ужимками уже выступила, когда гости пришли, — в точности как отец хотел, проводила их в гостиную и расспросила про мебель, кивая и приговаривая: «Отлично, спасибо», когда они ее хвалили. Ее гнев на них остается неприкосновенным.

Джонни ждет до середины третьего стакана, когда все уже глубоко расслабились на стульях, но прежде чем в смехе послышится что-то неуправляемое, — и вправляет в разговор Киллиана Рашборо. По мере того как он излагает, настроение в комнате меняется. Возникает сосредоточенность. Лампочка под потолком недостаточно яркая, а абажур с бахромой придает этому свету мутный тон: когда мужчины замирают, слушая, свет оставляет у них на лицах густые обманчивые тени. Трей размышляет, насколько хорошо отец помнит этих людей, сколько всего глубинного и безмолвного он позабыл — или вообще не замечал.

— Ну, боже святый, — говорит Март Лавин, откидываясь на стуле. Вид у него такой, будто Рождество пришло загодя. — Я тебя, парнишка, недооценивал. Думал, ты какой-нибудь говенный музыкальный фестиваль нам тут предложишь или автобусные туры для америкашек. А ты Клондайк нам припас прямо у дверей наших.

— Иисус, Мария и Иосиф, — произносит потрясенный Бобби Фини. Бобби маленький и круглый, а когда глаза и рот у него тоже округляются, вид у него как у игрушки-неваляшки. — А я-то на полях этих всю мою жизнь что ни день. Мне б и в голову не пришло.

Пи-Джей Фаллон оплетает голенастыми ногами стул, чтоб ловчей было думать.

— Ты, значит, уверен? — спрашивает он у Джонни.

— Канешно, не уверен он, бля, — говорит Сенан Магуайр. — Бабкины сказки на ночь, вот и все. Я б ради такого и дорогу-то не перешел.

Сенан — здоровенный дядя с лицом-окороком и низкой терпимостью к херне. Трей прикидывает, что Сенан отцу — главное препятствие. Бобби Фини и Пи-Джея Фаллона уболтать легко, Франси Ганнон своим умом крепок, а остальные пусть дураками выставляются сколько влезет, Десси Дуггана никто не слушает, Сонни Макхью, как всем известно, за пару фунтов готов на что угодно, Кон же Макхью младший из всех восьмерых, а потому мнение его ни на что не влияет. Март Лавин не соглашается ни с чем, что ни подвернись, частенько просто ради удовольствия поспорить, но все к этому привыкли и не обращают внимания. У Сенана терпения никакого. Если решит, что это глупость, пожелает зарубить на корню.

— Я тоже так поначалу думал, — соглашается Джонни. — Какую-то там небылицу бабуля его послушала, а может, и запомнила неверно, а может, просто выдумала, чтоб ребенка развлечь; само собой, этого не хватит, чтоб за что-то браться. Да только парняга этот Рашборо не из тех, кого стоит со счетов списывать. Вот увидите, о чем я толкую. Он человек, какого воспринимаешь всерьез. Ну я и сказал ему, что сяду с ним и с картой округи и послушаю, что он мне скажет.

Джонни оглядывает мужиков. Костлявое лицо Франси не выражает ничего, на лице у Сенана недоверие, но все слушают.

— Дело в следующем, ребята. Что б там ни было на донце той истории, не с потолка ее взяли. А если и неправильно запомнили ее когда-то, чуднó, до чего точны ошибки-то. Места, про которые бабка Рашборо ему рассказала, — настоящие. Я с точностью до нескольких ярдов каждое могу показать. И они не просто где попало тут, куда ни кинь. Они по одной прямой более-менее — от подножья этой горы и через все ваши земли вплоть до самой реки. Рашборо считает, тут была когда-то еще одна река, но пересохла, и несла она золото с горы.

— Была там другая река, верное дело, — говорит Десси, подаваясь вперед. Десси вечно повышает голос чуть больше нужного, словно ждет, что его кто-то перебьет. — Русло у меня через выгон пролегает. Каждый год задницу рву, когда там перепахивать надо.

— Тут везде пересохшие русла, — говорит Сенан. — Это не значит, что в них золото.

— Это значит, — говорит Джонни, — что не порожняя она, байка Рашборо. За остальных вас не скажу, а я бы не поленился выяснить, насколько не порожняя.

— Дружок твой, похоже, блядский идиёт, — говорит Сенан. — Во что ему это обойдется, а? Техника, работа и хер его знает что еще — и никаких гарантий, что он хоть цент с этого дела получит.

— Смотри не обманись, — говорит Джонни. — Рашборо не дурак. Дурак бы не добился того, чего Рашборо добился. Он себе может позволить всякий каприз, и вот такого ему хочется. Кто-то вроде него купил бы себе скаковую лошадь или подался на яхте вокруг света. Дело не в налике — хотя он бы от добавки не отказался. Этот парняга с ума сходит по своим ирландским корням. Его растили на повстанческих песнях и пинтах портера. У него слезы на глаза наворачиваются, когда он рассуждает про то, как бриты привязали Джеймза Коннолли[16] к стулу и пристрелили. Ему наследие подавай.

— Пластиковый Падди, — произносит Сонни Макхью с презрительным снисхождением. Сонни крупный мужик в пыльноватых на вид кудрях и с прущим пузом, но в голосе у него поквакивает, как у коротышки, и звучит этот голос по-дурацки. — У нас такой двоюродный есть. В Бостоне. Приезжал на лето, года три-четыре назад, помните? Молодой парняга с толстенной шеей? Привез нам цифровую камеру в подарок, а то вдруг мы про такое не слыхали никогда. Не поверил, что мы смотрели «Симпсонов». Видали бы, какое у того мудачка бедного лицо было, когда он наш дом заценил.

— Все в порядке у тебя с домом, — растерянно говорит Бобби. — Двойные стеклопакеты и все такое.

— Да понятное дело. Он думал, у нас хижина с тростниковой крышей.

— Моя земля — это вам не туристическая достопримечательность, — говорит Сенан. Ноги расставил широко, руки сплел на груди. — Не надо мне, чтоб какой-то балабол по ней топтался и овец моих пугал только потому, что бабка ему напела «Залив Голуэй»[17].

— Не будет он топтаться по твоей земле, — говорит Джонни. — Не сразу, во всяком случае. Начать он хочет с промывки в реке — это всяко проще, чем копать. Если в реке золото найдется, хоть махонький кусочек, он за возможность покопаться в вашей земле каждому из вас с радостью выдаст славную пачку налика.

Тут возникает краткая насыщенная тишина. Кон поглядывает на Сонни. Рот у Бобби широко открыт.

— Сколько покопаться? —