В кварталах дальних и печальных - Борис Рыжий

«…в эти руки бы надежный автомат…»

…в эти руки бы надежный автомат,в эту глотку бы спиртяги с матюком.Боже правый, почему я не солдат,с желтой пчелкой, легкой пулей не знаком?

Представляю, как жужжала бы она,как летела бы навылет через грудь.Как бы плакала великая страна, —провожала сквозь себя в последний путь.

Ну какую должен песню я сложить,чтобы ты меня однажды отпустилпросто гибнуть до последнего и жить —от стихов твоих, от звезд твоих, могил?

Вдоль канала

Когда идешь вдоль черного каналакуда угодно, мнится: жизни мало,чтоб до конца печального дойти.Твой город спит. Ни с кем не по пути.Так тихо спит, что кажется, возможнолюбое счастье. Надо осторожношагать, чтоб никого не разбудить.О, господи, как спящих не простить!Как хочется на эти вот ступенисесть и уснуть, обняв свои колени.Как страшно думать в нежный этот час:какая боль еще разбудит нас…

Царское село

Александру Леонтьеву[28]

Поездку в Царское Селоосуществить до боли просто:таксист везет за девяносто,в салоне тихо и тепло.«…Поедем в Царское Село?..»

«…Куда там, Господи прости, —неисполнимое желанье.Какое разочарованьенас с вами ждет в конце пути…»Я деньги комкаю в горсти.

«…Чужую жизнь не повторить,не удержать чужого счастья…»А там, за окнами, ненастье,там продолжает дождик лить.Не едем, надо выходить.

Купить дешевого вина.Купить, и выпить на скамейке,чтоб тени наши, три злодейки,шептались, мучились без сна.Купить, напиться допьяна.

Так разобидеться на всех,на жизнь, на смерть, на все такое,чтоб только небо золотое,и новый стих, и старый грех…Как боль звенит, как льется смех!

И хорошо, что никудамы не поехали, как мило:где б мы ни пили — нам светилалишь царскосельская звезда.Где б мы ни жили, навсегда!

Мщение Ахилла

1.

Издевайся как хочешь, кощунствуй, Ахилл,ты сильней и хитрей, мчи его вокруг Трои.Прав ли, нет ли, безумец, но ты победил —это первое, а правота — лишь второе.Пусть тебя не простят, но и ты не простил.

2..

Пусть за телом притащится старый Приам.Но отдав, не в содеянном ты усомнишься.Ты герой, ты не крови боишься из ран —чужды слезы героям, и слез ты боишься,хоть и плакал не раз, обращаясь к богам.

3..

Не за то ли ты с жизнью-уродкой на ты,что однажды на ты был со смертью-красоткой?…Ночь целует убитых в открытые ртыголубые, пропахшие греческой водкой,и созвездья у них в головах — как цветы…

«Ангел, лицо озарив, зажег…»

Ангел, лицо озарив, зажегмаленький огонек —лампу мощностью в десять ватт —и полетел назад.Спят инженеры, банкиры спят.Даже менты, и те —разве уместно ловить ребятв эдакой темноте?Разве позволит чертить чертежэдакий тусклый свет?Только убийца готовит нож.Только не спит поэт:рцы слово твердо ук ферт.Ночь, как любовь, чиста.Три составляющих жизни: смерть,поэзия и звезда.

«Я жил как все — во сне, в кошмаре…»

Я жил как все — во сне, в кошмаре —и лучшей доли не желал.В дубленке серой на базареботинками не торговал,но не божественные лики,а лица урок, продавщицдавали повод для музыкимоей, для шелеста страниц.Ни славы, милые, ни денегя не хотел из ваших рук…Любой собаке — современник,последней падле — брат и друг.

«Еще вполне сопливым мальчиком…»

Еще вполне сопливым мальчикомя понял с тихим сожаленьем,что мне не справиться с задачником,делением и умноженьем,что, пусть так хвалят, мне не нравитсяродимый город многожильный,что мама вовсе не красавицаи что отец — не самый сильный,что я, увы, не стану летчиком,разведчиком и космонавтом,каким-нибудь шахтопроходчиком,а буду вечно виноватым,что никогда не справлюсь с ужином,что гири тяжелей котлета,что вряд ли стоит братьям плюшевымтайком рассказывать все это,что это все однажды выльетсяв простые формулы, тем паче,что утешать никто не кинется,что и не может быть иначе.

Московский дым

Тяжела французская голова:помирать совсем или есть коней?…Ты пришёл, увидел — горит Москва,и твоя победа сгорает в ней.Будешь ты ещё одинок и стари пожалуешься голубым волнам:— Ведь дотла сгорела… Каков пожар!..А зачем горела — не ясно нам.Разве б мы посмели спалить Париж —наши башни, парки, дворцы, дома?Отвечай, волна, — почему молчишь?Хоть не слаб умом — не достать ума…

И до сей поры европейский люд,что опять вдыхает московский дым,напрягает лбы… Да и как поймут,почему горим, для чего горим?

В ресторане

Нашарив побольше купюру в кармане,вставал из-за столика кто-то, и сразускрипач полупьяный в ночном ресторанепространству огранку давал, как алмазу,и бабочка с воротничка улетала,под музыку эту металась, кружилась,садилась на сердце мое и сгорала,и жизнь на минуту одну становиласьпохожей на чудо — от водки и скрипки —для пьяниц приезжих и шушеры местной,а если бы были на лицах улыбки,то были бы мы словно дети, прелестны,и только случайно мрачны и жестоки,тогда и глаза бы горели, как свечи, —но я целовал только влажные щеки,сжимал только бедные, хрупкие плечи.

«От ближнего света снег бел и искрист…»

От ближнего света снег бел и искрист,отрадно, да лезет с базаром таксистс печатью острога во взоре,ругается матом, кладет на рычагпочти аномально огромный кулакс портачкой[29] трагической «Боря».

«…Врывается, перебивая Баха…»

…Врывается, перебивая Баха,я не виню ее — стена моя тонка.Блатная музыка, ни горечи, ни страха,одно невежество, бессмыслица, тоска.Шальная, наглая, как будто нету смерти,девица липкая, глаза как два нуля.…И что мне «Браденбургские концерты»,зачем мне жизнь моя, что стоит жизнь моя?

«С работы возвращаешься домой…»

С работы возвращаешься домойи нехотя беседуешь с собой,то нехотя, то зло, то осторожно:— Какие там судьба, эпоха, рок,я просто человек и одинок,насколько это вообще возможно.Повсюду снег, и смертная тоска,и гробовая, видимо, доска.Убить себя? Возможно, не кошмар, нохоть повод был бы, такового нет.Самоубийство — в восемнадцать летещё нормально, в двадцать два — вульгарно.В подъезд заходишь, лязгает замок,ступаешь машинально за порог,а в голове — прочитанный однаждыПетрарки, что ли, душу рвущий стих:«Быть может, слёзы из очей твоихисторгну вновь — и не умру от жажды».

Музыка