Опекун безумца - Василий Веденеев

Сарджент зачерпнул суп, глотнул дымящуюся жидкость:

– Лоретти.

Барселонец опустился на скамью, ухватил ломоть хлеба, продолжая озираться по сторонам.

Сарджент был уверен, за ними наблюдают: охранники умели так безразлично щуриться, навострив при этом уши, что приходилось остерегаться; говорили, столовка нашпигована микрофонами-клопами, и Сарджент знал, что это так, поэтому всякий раз, когда шептал на ухо Барселонцу, позвякивал ложкой по судку.

Хорхе говорить не собирался. Тогда Сарджент пригрозил, что настрочит про драку и Барселонца упекут в карцер, если расписать подробности, то и добавят срок. Хорхе с остервенением грыз корку. Хлюпик сидел, напружинившись, готовый в любую минуту прийти на помощь. Брюс решил соврать:

– Лоретта намекнул: будешь упираться, тебе помогут.

Барселонец, как и все в тюрьме, знал, что Сарджент ходит вечерять к Лоретти. Бандит сгорбился и прошипел:

– Не в едальне же!

Решили: завтра на прогулке, у спортивных снарядов, где гиканье и крики заглушают чужие слова.

Хорхе ударил Сарджента наотмашь, не сильно, и Брюс сообразил, что Барселонец делает вид, будто враги сводят старые счеты. Хлюпик запустил вилку в Барселонца, угодив по горбине носа, выступила кровь. Барселонец выругался и, злобно отшвырнув вилку, вышел.

В три часа ночи Хорхе Барселонец проснулся по нужде.

Лампу не включал, хватало коридорного освещения. Плеснул воды в лицо, растерся ладонью; саднило ободранный нос. Хорхе опасливо дотронулся до запекшейся крови, вернулся к койке, лег на спину, подтянул одеяло к подбородку. Предстоящий разговор с Сарджентом не радовал. Хорхе вовсе не намеревался лезть в чужие дела, но ярить Лоретти тоже не резон, Хорхе решил во время встречи натрепать Сардженту первое, что взбредет в голову. Конечно, тот не дурачок, за нос его не поводишь, но Хорхе плевать, что о нем подумают.

В коридоре послышались тихие шаги. «Кого это несет?» – подумал Хорхе. Шли трое или четверо. Одиночка Хорхе во втором ярусе была последней от ступеней, ведущих наверх с первого этажа, чтобы подойти к ней, нужно миновать все камеры. Шаги приближались, неторопливые и гулкие. Иногда по ночам устраивали проверки: мало ли кто чем занят под покровом ночи. Тихо. Хорхе прислушался: камеры не отпирали, шаги слышались все отчетливее.

«Не дают спать, сволочи!» – Хорхе повернулся на бок и закрыл глаза. Шаги смолкли у его камеры. Хорхе поежился.

Звякнул замок, скрипнули петли. Хорхе открыл глаза: по одеялу и стенам скользнули тени. Барселонец не успел открыть рот, его сковал страх: он не знал, кто эти люди, но прийти они могли только за одним – за его жизнью.

На голову набросили подушку, на ноги опустилась тяжеленная туша. Хорхе почувствовал петлю на шее…

Утром Сарджент узнал: Барселонец повесился в камере. Повесился или…

Хлюпик уставился на Брюса: должен же ты знать, сколько лет оттрубил в полиции!

Подозревать было некого – повесился.

Вскоре все забыли о кончине Барселонца; католический священник добился у начальника тюрьмы разрешения встретиться с заключенными, елейно сообщил, что лишать себя жизни безнравственно, и бог никогда не прощает такого греха. Лоретти больше ни разу не приглашал Сарджента к себе, и Брюс понял: есть люди, которые могут пригрозить даже Лоретти; он больше не сомневался, что Барселонцу помогли покончить счеты с жизнью, продумав все до мелочей.

Через неделю Сарджент обратился к Одноглазому с просьбой организовать ему встречу с Лоретти. Обычно расположенный к Сардженту охранник огрызнулся:

– Пожрать захотелось? Лоретти больше не угощает, перевели в другую тюрьму – у него камера с видом на море и горы.

Через три месяца Брюса выпустили. Он уносил из тюрьмы письмо Хлюпика любимой, справку, украшенную витиеватым росчерком, и несколько мятых купюр. До ворот тюрьмы его проводил сам начальник. Перед тем как уйти, он долго смотрел на Сарджента:

– Советую вам все забыть… и упаси вас бог… – обрюзгший чиновник не договорил, повернулся и понуро побрел к главному входу, брезгливо посматривая на собак, рвавшихся с поводков.

Недалеко от ворот тюрьмы, выплюнувших Сарджента, замер покрытый пылью автомобиль; на заднем сиденье Майер наставлял старшего шпика:

– Работать будете за этим…

Сарджент шагал, не торопясь, и вертел головой: красивее неба ничего нет, а еще здорово, когда идешь, куда захочешь, процедишь квартал до угла, потом обернешься – и назад; не доходя кинотеатра, свернешь в переулок, прошмыгнешь его насквозь и вынырнешь на другой улице, встанешь на перекрестке и решаешь куда: налево, направо? Или вприпрыжку скатишься в переход, а из него – фьють на площадь, а с площади – снова в переулок, втиснутый меж двумя рядами обветшалых особняков.

Черный автомобиль полз за Сарджентом. Майер покинул группу преследователей после первого поворота.

Сарджент купил газету, сунул в карман. «Может быть, прав начальник тюрьмы? Все забыть! Начать заново, с белого листа?» – подумал он. И только глаза Гордона Кэлвина не давали покоя: глаза самоубийцы, которого убили. Как и Хорхе Барселонца. Один почерк.

Брюс поднял воротник плаща, пошел по шпалам перехода, стараясь ступать только на белые полосы.

На солнце набежали облака, и город померк, серая кисея укутала здания, парки и фонарные столбы, растеклась по стоянкам, подернула пеленой глаза пешеходов, и в мглистой густоте Сарджент не обращал внимания на автомобиль, который крался за ним; он видел его с самого начала, знал, что это за ним, но оставлял без внимания: его поддерживали в безразличии опустошенность и возможность шагать, не оглядываясь, не натыкаясь на стены и не опасаясь окрика.

Брюс шел уже больше двух часов, когда в груди ворохнулась боль. Он опустился на скамью рядом со студенткой, листавшей толстую книгу. Девушка боязливо отпрянула, и Сарджент виновато улыбнулся, хотел объясниться, но не хватило сил.

Он высыпал на ладонь таблетки, проглотил пригоршню, закрыв глаза и запрокинув голову. Девушка соскользнула на край скамьи: по виду Сарджент вполне мог сойти за наркомана.

Брюс вытянул ноги и сполз вниз, поза его со стороны могла показаться вызывающей. Его соседка возмущенно фыркнула и поспешно удалилась.

Сквозь просвет в кустах Сарджент видел лобовое стекло черного автомобиля, успел отметить: его ведут плотно и слишком нахально.

Отдышавшись, Брюс побрел к ближайшей автобусной остановке. Если бы автобус не подъехал сразу, измученный пешеход с опущенным плечом подошел бы к черному автомобилю, постучал согнутым пальцем по стеклу и прошептал: «Ребята, подвезите, все равно нам в одну сторону».

Через шесть остановок Сарджент вышел и направился к своему дому. Между трубочным магазином и лавкой зеленщика, близ курящегося дымками коллекторного колодца расположился уличный музыкант Доменико.