Журнал Млечный Путь № 2 (28), 2019 - Ольга Владимировна Бэйс

не нашел, зато чуть не оказался растерзан таксистами и сочувствующими, каждый из которых предъявлял на них с Леей Ильиничной права, как на именно его законных пассажиров. Послав их всех подальше, он оседлал отбившегося от стаи частника, посадил в машину Лею Ильиничну, загрузил в багажник все ее сокровища. Вид у сокровищ был такой, что частник на них вряд ли позарился бы, да и сомнительно, что он вдруг возжелал бы изнасиловать старушку, так что можно было их вдвоем безнаказанно оставить, что он и сделал, с криком "Я через пять минут буду!" бросившись в здание аэропорта искать Лену.

- Понос, - сочувственно произнес частник, глядя ему вслед. Лия Ильинична, слава Б-гу, смолчала, сообразила, что не стоит распространяться, мол, никакой не понос, а это от него, дурака, невестушка сбежала.

Лену он, конечно, нигде не нашел, вернулся мрачный и всю дорогу курил, зато, когда они пересекли порог квартиры, как тут же раздался звонок. Он бросился к телефону, и, конечно же, это была Лена. Но она сказала, что потом с ним поговорит, а сейчас пусть он позовет маму.

По мере того, как Лия Ильинична разговаривала со своей дочерью, лица ее меняло свой цвет, как осьминоги в стихах Успенского или Парамонова в песне Галича. Естественно, она пыталась увещевать свою дочь, правда, без особой надежды, поскольку знала ее характер и понимала, что, если та решилась на чрезвычайное, то уже никуда не свернет. Повесив трубку, несостоявшаяся теща устало прошла в кухню, налила себе чай, села. Гриша проследовал за ней. Встретив вопрос в его взгляде, она пожала плечами и тихо сказала:

- Поезжай домой, Гриша, и забудь о Лене. Думаю, через несколько минут она станет не твоей.

Гриша не стал спрашивать, откуда Лена звонила, понимая, что Лия Ильинична или сама этого не знает, или считает, что вмешиваться бесполезно. Поскольку она, обожая Гришу, была особой весьма энергичной, было ясно - если уж Лия Ильинична решила, что бесполезно, значит, действительно бесполезно.

Раздался звонок. Лея Ильинична бросилась открывать - а вдруг?!

Нет, это соседка привела Женьку. Увидев дядю Гришу, Женька без лишних слов подскочил к нему и вскарабкался на колени. Гриша закусил губу.

***

Домой он шел пешком - от "Аэропорта" к "Речному" - шел часа два или чуть поболее. Где-то за "Соколом", глядя на желто-оранжевые фонари, на сталинские, а потом уже хрущевские постройки, всасывающие их лучи, пробормотал:

"Встали здания цвета пакли

И поникших деревьев ряд

Декорациями к спектаклю,

Что давно провалился и снят".

Как человек, редактирующий собственную смерть, откуда-то со стороны он отметил, что странным образом попавшее в строку слово "давно" запросто удовлетворило бы любого читателя, но он, автор, сам чувствует в нем нечестность - с какой стати "давно", если только три часа как. Пройдя "Речной Вокзал" двинулся было дальше по Ленинградке - жил он у самого канала - но не дошел до дому. У магазина "Ленинград" развернулся на сто восемьдесят градусов и пошел обратно к "Аэропорту". Изобилия появившихся через пару лет ларьков, где среди ночи можно было купить водки, тогда в Москве еще не было. Их функции выполняли таксисты, услугами одного из которых на стоянке у "Водного стадиона" он не замедлил воспользоваться. Надо сказать, что, несмотря на то, что годы были довольно зыбкие, Гриша проявлял изрядную смелость, дефилируя по Москве в кипе, циците и израильского производства майке с бело-голубым флагом и надписью по-русски "Поедем домой!" Особенно ночью.

Очевидно, два алкаша, додавливающие "мерзавчика" где-то в палисаднике у "Войковской" были приятно удивлены, когда юноша столь экзотического вида предложил им разделить с ним скромный алкоужин. А когда общими усилиями с помощью очередного таксиста удвоили количество потребляемого, и он поведал им свою трагическую историю, они уже за свой счет устроили еврею "наши русские поминки" по ушедшей любви. На прощанье один на клочке начертал свой телефон, чтобы "когда у тебя будет... эта... как там у вас?.. хупа, да?.. не с этой твоей б..., а с настоящей еврейской девушкой, обязательно позови меня!", а другой обнял и перекрестил.

Так, превратившись на время в маятник метронома и контейнер для спиртного, он ввалился к не сомкнувшей глаз Лии Ильиничне. Та молча уложила его и, пока он засыпал, лежа на животе (испытанный прием, чтобы не блевануть), гладила, гладила, гладила его по голове. А потом, к удивлению Гриши, солнце все равно взошло.

В Кунцевской ешиве достаточно спокойно восприняли Гришино сообщение о том, что им с Леной жениться расхотелось, так что уж извините. Извинили, но, пока Гриша им пространно это объяснял, почему-то отстранялись, отворачивались и старались дышать ртом. До дому он добрался только к вечеру, предварительно дав родителям телеграмму, чтобы сидели у себя на даче и не приезжали - свадьбы все равно не будет. Вошел в квартиру, содрал с ног туфли и начал, воя от боли, кататься по ковру, расцвеченному замысловатым красным узором. В одиннадцать со станции позвонила мама и в ужасе спросила:

- Что случилось?

- После первой внебрачной ночи я понял - мне не нравятся ее глаза, - отреагировал он.

Мать принялась рыдать. Вот уж чего он никогда не выносил, так это женских слез. А уж сейчас...

- Алло! Алло! Алло! - орал он. - Не слышу!

Затем, краснея от стыда из-за собственного малодушия, повесил трубку и на звонки уже не отвечал. Всякий раз понимая, что это может звонить Лена. Зато Лие Ильиничне и Женьке все время звонил сам.

К следующему вечеру выяснилось - бывший одноклассник, фотограф. Нарисовалось имя - Миша Кожинов. Показалось символичным, что уводит невесту из-под хупы однофамилец антисемитского лидера. Вспомнилось, как в недавно виденном доморощенном пуримшпиле Зереш, жена Амана, несостоявшегося древнеперсидского Гитлера, излагала программу решения еврейского вопроса:

"Сначала в зад евреям перо

Юрий Бездарев вставит хитро,

А после явится Вадим в кожанке,

Так что получат жиды на коржики!"

Далее прилепилась уже и вовсе несущественная деталь - фотограф высокого класса. Ну и что? Впоследствии, уже при жизни-гимел, разбирая ящик стола, Цви (бывший Гриша) наткнулся на ее снимок, сделанный этим фотографом как раз в те дни. Действительно, высокого класса. На снимке Ленка вышла - или он ее такой сделал - лет на десять моложе, этакий очаровательный еврейский ребенок с волосами по плечам, с искрящимися от счастья глазами. Надпись на обратной стороне фотографии гласила: "Мудрой, красивой женщине с благодарностью".

Откуда этот фотограф взялся, так и осталось неизвестным - и тогда,