Алмазный дождь - Виктор Бурцев

– За нами хвост, – сообщил Пузан.

– Неудивительно. Черт, этот урод нас кому-то сдал!

– А что там за история? Чего ты вообще поперся в этот бар?

– Не твое дело, – огрызнулся Бенни.

– Очень даже мое, потому что мне хотят отстрелить задницу за компанию с тобой. Колись.

– Ограбление банковского фургона, – нехотя сказал Бенни,

– Ого! – сказала старуха. – Так это были вы?

– Тебе-то что, старая жаба?

– Я не старая и не жаба, – с достоинством сказала старуха, поправляя парик.

– В зеркало посмотри.

– Советую меня отпустить. Отягчающее обстоятельство.

– Иди в задницу! Парень, заткни ей рот! – Замолчите, пожалуйста, мэм, – сказал Хесус. Старуха злобно посмотрела на него, но утихла,

– А ведь мы попали, – заметил Пузан, когда они свернули с оживленной ветки на менее забитую транспортом улочку. – Тут впереди все собирается в развязку номер тридцать, там они нас и перехватят.

– Кто?

– Да полиция. Я разве не сказал, что за нами едут полицейские?

– Ничего не понимаю… – пробормотал Бенни. – Этот урод сдал нас полиции? Какая ему корысть?

– Полиция надерет вам задницу, – сварливо пообещала старуха.

– Заткнись, жаба! Так, Пузан, бросаем тачку и рвем пешком.

– Как скажешь. – Пузан пожал плечами и резко остановил машину.

Он бежали через какие-то заброшенные дворы, через пустыри и свалки, через подвалы, где капало с потолка. Старуха плелась следом, стеная и охая, но темп выдерживала.

– Когда вас пристрелят, я помочусь на ваши трупы, – пообещала она во время очередной передышки.

Бенни ничего не ответил. Он, тяжело дыша, привалился к стене, и тут почти рядом взвыла полицейская сирена.

– Брось старуху, – посоветовал Пузан. – Лишний груз.

– Почему же? Мы еще поторгуемся.

Перед ними распахнулись двери большого старого дома, предназначенного под снос. Они вскарабкались по замусоренной лестнице на четвертый этаж. Бенни сунулся в комнату:

– Так, давайте сюда. Жаба, сядь в угол и сиди там, иначе тебя пристрелят твои дорогие и любимые полицейские. Ну-ка… – Он подошел к окну и осторожно посмотрел наружу. – Так и есть, вот они. Суки!

– Может, мы сдадимся? – упавшим голосом спросил Хесус.

– Ты что, козявка, хочешь жить вечно? – закричал Бенни, схватил ветхий стул и швырнул его в окно. Загремели, вылетая из рамы, уцелевшие осколки стекла. Пузан, наблюдавший за лестницей, покачал головой. – Так вот, ты не будешь жить вечно! Потому что никто вечно не живет… Я читал в газете про какую-то тварь размером с блоху, так вот она может жить практически вечно, даже если ее заморозить в космосе и разморозить через хрен знает сколько лет… Но мы-то не такие твари, а, парень?! И не стоит верить в правосудие – такой глупой вещи просто не может существовать в этом чертовом мире!

Хесус поспешно поднял автомат и щелкнул предохранителем – он имел дело с оружием и знал, как с ним обращаться. Нет, стрелять ни в кого не приходилось, а вот повертеть, разобрать…

– Так он у тебя был на предохранителе? – возмутилась старуха. – Вот я не знала в машине, я бы оторвала тебе яйца.

– Заткнись, жаба, – неожиданно для себя сказал Хесус.

– Жить вечно неинтересно! – прогудел Пузан Рози, продолжая наблюдать за лестничным пролетом. – Неинтересно даже дожить до старости, если у тебя нет денег, чтобы купить новое тело…

– Это точно, – с удовольствием отозвался Бенни. – Вот, скажем, наш Тамански… Парень при деньгах, сразу видно. Тараканы в голове, но при деньгах. На новое тело ему хватило, уж это точно. И, кажется, не на одно.

– Не знаю такого, – как из бочки ответил Пузан и продолжил начатую мысль: – Это дно! Стариков тут нужно уничтожать, приятель. Это дело милосердия. Тут от них воняет.

– От тебя тоже воняет, – улыбнулся Бенни. Лицо его, обычно иссиня-черное, было пепельно-серым от осевшей пыли.

– От меня воняет, как от настоящего мужика. А от стариков воняет смертью, вон оно что… Вот послушай.

И Пузан Рози начал читать своим колоколоподобным голосом. Хесус замер у стены, сжав рукоять автомата и мелко дрожа – то ли от страха, то ли от возбуждения.

Черны от папиллом, корявые, с кругамиЗелеными у глаз, с фалангами в узлах,С затылками, где злость топорщится буграмиИ расцветает, как проказа на стенах,

Они в припадочном соитии привилиК скелетам стульев свой немыслимый каркас;С брусками дерева сплетаются в бессильеИх ноги по утрам, и днем, и в поздний час.

Стихотворение прервала автоматная очередь, на лестнице что-то посыпалось, а Пузан, осклабясь, сверкнув своими зелеными зубами, продолжал:

Да, эти старики с сиденьями своимиЕдины и в жару, и в дни, когда их взглядНа окна устремлен, где увядает иней, —И дрожью жаб они мучительно дрожат.

Но милостивы к ним сиденья, чья солома,К телам костлявым их приучена давно;Дух солнца прошлых лет вновь светится знакомоВ колосьях, что сплелись, отдав свое зерно.И вот Сидящие, к зубам поджав колени…

– А, сволочь! – заорал Бенни. Быстро перегнувшись через подоконник, он несколько раз коротко выстрелил вниз.

– Что там? – спросил Пузан, не отрывая взгляда от лестницы.

– Кажется, это был полицейский. А может, и нет.

– Может, старуха собирала объедки?

– Старухи не носят шлемы.

– Много вы знаете, – прошипела из своего угла старая ведьма, но ее никто не слушал.

– Тогда полицейский.

– Ну мало ли кто еще носит шлемы… Я тебя, кажется, перебил…

– Да, но я тебя извиняю.

И вот Сидящие, к зубам поджав колениИ барабаня по сидениям слегка,Внимают грустным баркаролам, и в томленьеКачается, как на волнах, у них башка.

Не заставляйте их вставать! Крушенье это!Подобно битому коту, они шипят,Топорщатся штаны – о ярость без ответа! —Наружу вылезя, ключицы заскрипят.

– Лихо, – сказал Бенни. – Наружу вылезя, ключицы заскрипят. Я сразу вспомнил матч, когда мы разделали «Гиббонов». Мы с Кириллом – помнишь Кирилла, такой мордастый? – взяли в оборот их защитника… Тоже ключицы заскрипели, вылезая наружу.

Хесус тоже сразу вспомнил тот матч. «Корсары» тогда победили «Гиббонов» со счетом 73:69, с каждой стороны выбыло по семь игроков, а тот же Бенни доигрывал со сломанной рукой. Тяжелый баскетбол – жесткая игра, и уж никак Хесус не мог тогда подумать, прыгая на трибуне с пачкой чипсов, что будет вот так, плечом к плечу, отстреливаться вместе с Бенни от наседающей полиции… Хотя куда там отстреливаться…

И вы услышите шагов их мерзкий шорох,Удары лысин о дверные косяки,И пуговицы их – зрачки, что в коридорахВопьются вам в глаза, спасаясь от тоски.

Когда ж назад они вернутся, взгляд их черныйЯд источать начнет, как взгляд побитых сук,И пот вас прошибет, когда начнет упорноВоронка страшная засасывать вас вдруг.

«Интересно, а буду ли я стрелять, когда они появятся? А ведь они непременно поя вятся. А если меня убьют? О боже, если они меня убьют? Зачем, зачем я не пошел с Флипом, зачем я здесь, зачем мне этот автомат?» – Хесус посмотрел на тяжелую железяку и по чувствовал, как по щекам его стекают теплые капли.

Бенни, оскалясь, смотрел в окно, а Пузан декламировал, покачивая стволом:

Упрятав кулаки под грязные манжеты,Они припомнят тех, кто их заставил встать;Под подбородком их до вечера с рассветаМиндалин гроздья будут двигаться опять.

Когда же голову на локоть сон склоняет,Тогда зачавшие сиденья снятся имИ стулья-малыши, чья прелесть обрамляетКонторы важные присутствием своим.

Прочитав этот довольно длинный кусок, Пузан прислушался. Бенни взволнованно смотрел на него.

– Тихо? – спросил он.

– То-то и оно, что тихо. А не должно быть.

– Может, плюнули на нас?

– Ты хоть понял, что сказал?

– Шучу.

– Я думаю, они этажом выше или на крыше. Этот дом не сквозной… До следующего уровня не доходит. Точно на крыше, падлы, – сказал Пузан.

И тут же, в подтверждение его слов, в окна, словно диковинные летучие мыши, влетели черные фигуры, смяв Бенни. По тросам тут же заскользили новые, заполняя комнату, и Хесус, отбрасывая автомат в сторону, словно гадкое скользкое животное, рухнул у стены, сжавшись в комок. Он видел, как Пузан отшатнулся на лестничную площадку, стреляя от живота короткими очередями, и даже сквозь треск очередей слышал, как он орет:

Цветы чернильные укачивают спящих,Пыльцу выплевывая в виде запятыхНа этих стариков, как на горшкеИ колос высохший щекочет член у них

Разрывная пуля из штурмовой винтовки попала Пузану прямо в живот.

Нулевой уровень Европейского Купола. Трущобы. Вечер.

– И все? – спросил Керк.

– Все, – развел руками разносчик пиццы.