Критика нечистого разума - Александр Силаев

Заметим, что причастность некой онтологии, как и «разговор прозой», вполне обходится без рефлексии, чему ты принадлежишь, на чем разговариваешь.

Также оговорим, что философия не одна; и философий не много (то есть не так, чтобы хватило на каждого: «у меня своя философия»).

Можно мыслить сугубо натурально, борьбой персон, кланов — если у тебя есть заказчик. Некоторые заказчик даже предпочитает, чтобы мыслили так. Но политическое решение принимают только на онтологическом основании. Иначе это либо не «политическое», либо не «решение». В конечном счете, решает голова, основательно причастная типу мышления; пусть даже какому-нибудь «нигилизму» (в неверие тоже можно верить, как в веру).

А если на тысячу «чисто конкретных акторов» — ни одной такой головы? Повторяюсь: в конечном счете решает голова… Она может быть далеко. Она может «забыть» о неком населении, территории; так бывает; в таком случае там будет энтропия, отстойник; и там ничего не будет происходить — пока их не вспомнят: пока в цепи онтология — проектность — реализация не побежит ток.

Спасение читателей

Вот долдонят — «кризис литературы», «помогите писателям»… Чисто стилистически не очень приятно было бы очутиться в богадельне, и чисто логически — литературу спасет отнюдь не копеечка, поданная литератору. В другом же проблема. Не надо спасать писателей! Спасите читателей, и с писателями все наладится. Большинство людей не имеет социальных условий для хорошего чтения: вот, собственно, и «кризис литературы», по крайней мере, в части запроса.

Смысл в баночках по 0,33

Вспомнилось, как некогда задавал какой-то вопрос Ефиму Островскому. В ответе известного пиарщика мелькнула такая фраза: «Товарные потоки несут вслед за собой медийные: сколько смыслов принесла в мир кока-кола!» Забавно, как Островский себя презентовал: «ведущий в мире специалист по управлению политическими кризисами». Ни больше, ни меньше. Посреди, значит, океана жидкого смысла. Не есть ли сие знак — специально управляемого политического кризиса?

Смытые информационным потоком

Чем больше информации, тем меньше подчас осмысленности. В какой-то даже прямой пропорции. Масс-медиа все больше тяготеют к совершенству технологических линий, не обремененных таким излишком, как человек.

Веруем: в руку или в голову?

Вера в добрую волю невидимых рыночных рук — предельно безвольна, вера в организующее начало рацио — глубоко иррациональна.

Маркетинг, брендинг, прочее полезное

Мир задыхается от того, что слишком много вещей и поверхностей. Умножающий потребность в вещах и поверхностях служит черную мессу, обучая самого человека на вещь и поверхность.

Держась корней

— Старый вопрос: отчего хуевый — плохой, а охуительный — шибко хороший? Корень-то один!

— А это примерно как со словами «убогий» и «божественный». Тоже один корень.

— Страшно подумать, что в сих краях выполняет функции бога…

Животное, задуманное о смерти

Все-таки человек осмысленное животное: знающее смерть, живущее относительно ее знака… Без него — не жизнь: слишком дурацкое подобие даже для опытных дураков. Приходится изобретать в голове какие-то фигуры, сопрягающие знаемую конечность и мыслимую бесконечность. Так что если не верование в бесконечность, то хотя бы тоска по ней. Хорошо это или нет, человек не возможен здоровой бестией, для которой такой смысл излишен, а возможен лишь более-менее плохим человеком.

Демаркационная фраза

«Вы считаете, что прежде всего глупо писать непристойности, а я считаю, что прежде всего непристойно писать глупости, и здесь нам с вами не договориться, это — две разных манеры жизни».

Время — не деньги

Вот говорят: время деньги, время деньги… Мол, времени так придается ценность. Все наоборот. Время так обесценивается. Оно важнее, как необратимая ценность сравнительно с обратимой. Продажа и покупка человеческого времени — в этом всегда есть что-то от аферы. Кто предполагаемая жертва? Попытка надуть трансцендентное, скажем так, конвертировать в имманентное вообще все. Но его нельзя надуть. Жертва здесь — сами сдельщики и подельники.

Человеки как товары и вещи

К вопросу Нового времени: в машинном крупнотоварном производстве вещей человек не может использоваться иначе, чем вещь. Сама деятельность построена так, разбита на мелкие атомарные отрезки, предельно тупые, для выполнения коих не надо ума, творчества, даже минимального мастерства. Надо просто гарантированно быть в месте Икс во времени Игрек, и дергать свою пимпочку по расписанию. Гений или дурак поставлен за конвейер — неважно, сей принцип уже целиком в мануфактуре.

Образование, ставшее вдруг всеобщим, тоже заточено вот под это же. Чтобы потом пымпочку. Чтобы гарантированно. То есть чтобы максимально исправно — минимально простую функцию. Для этого надо всего лишь вышколить, кое-какие инстинкты отбить, кое-какие рефлексы привить. Собственно, все. Неважно — гений или дурак. Потому по умолчанию всегда полагается, что дурак.

Так, в привычной несколько столетий «школе Коменского» (прекрасным образцом коей была и советская школа, и руинами ее является школа постсоветская) учебник всегда написан в расчете на самого глупого ученика класса, но обязательной полагалась его старательность, а последняя, так или иначе, обеспечивалась репрессией. Если материал такого учебника не может быть усвоен учеником — он просто плохо старается (ибо страх, гадина, потерял). Каким издевательством, например, для школьника, любящего литературу — были типовой учебник литературы и типовой урок оной (тем, у кого бывал не типовой урок, можно только завидовать). Если бы я, например, не прочитал пяток романов Достоевского до того, как его начали «проходить по программе», я бы его, пожалуй, возненавидел. Аналогично с историей, если бы не читал кроме учебника, сдох бы со скуки, и т. д. Впрочем, это банальное переживание. Многие свидетельствует о том же.

Возвращаясь к резюме, с которого, собственно, начали: образование задается потребностью производства, и речь вообще-то о нем. Так вот: рост производительности был куплен страшной ценой. Предельное разделение труда — атомарные функции — человек в положении худшем, чем даже античный раб. Последнего считали, в лучшем случае, самым дрянным членом семьи, в худшем — особо ценным и говорящим домашним животным. Быть дрянным членом семьи и даже ценным животным исполнено большего достоинства, чем быть роботом, поставленным на износ.

«Умственный труд», глупо понимаемый всего лишь как не физический, все эти якобы «постиндустриальные» орды офисного народа с квалификацией много ниже, чем у грамотного сантехника — та же плачевность на понту. Тот же конвейер. Какая разница — физический или информационный? Суть та же — дергать пымпочку. Разница лишь в том, что рабочий, по крайней мере, дергает ее честно, он явственно полезен, а эти — еще вопрос. Слишком часто — «здесь мерилом работы считают усталость» лишь оттого, что ни в чем ином она не измеряется за ее отсутствием.

Вот оно, машинное и крупнотоварное… Производя вещи таким образом, человек регистрируется и используется как вещь. Количественный рост, купленный качественным вырождением (сравнительно практически с любой ролью средневекового человека).

Марксизм ничего не решил: марксистские государства были той же фабрикой, лишь с расплывчатой фигурой бенефициара (мутной, но не отнюдь отсутствующей). Общая логика оскотинивания — та же. Пожалуй, и усугубленная — неправдой о его якобы «снятии», и общей не эффективностью ввиду отсутствия какой-то элиты, стоящей над. Переиначивая известную фразу про Кальвина: широко открыли ворота фабрики, но не чтобы забрать оттуда несчастных, а чтобы загнать туда прочих.

Можно дописать и еще одну фразу, хотя немного и о другом. Наша жизнь не более чем товар, пока суть наших дел целиком сводится к товарному знаменателю. И ведь сводится — все более. В этой цивилизации.

Главные товары — пространство, время и деньги

Если что: капитализм начался с торговли пространством, временем и деньгами, и кончится с прекращением их оборота.

Если он когда-нибудь кончится.

Немного подумав: когда-нибудь кончится обязательно.

Только не факт, что нам с этого будет счастье, а не полный крантец.

Зачем оно мне?

Подлинное общение — в расставании с образом самого себя. Можно и резче: в расставании с самим собой бывшим, слабым и глупым, и навсегда. И оно же, разумеется, обретение.