Художник - Елена Викторовна Батуева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Слепая бабушка Анфиса, которая вяжет вологодские кружева и поет такие задушевные песни, что поневоле начинаешь плакать; пастух Борис – замечательный мастер по дереву, который делает удивительной красоты наличники, резные лавки и столы; его соседка Нина, ведающая тайны земледелия. В своем чудесном садике она выращивает даже виноград и арбузы. Я полюбил этих простых, неприметных с виду людей, полюбил их души. Я старался помогать им, быть им полезным, а они помогали мне: жалели меня, как могли, старались скрасить мое одиночество. Ты не поверишь – я находил удовольствие в том, чтобы колоть для слепой бабушки дрова, чтобы привезти лекарства из Города для заболевшего пастуха. Я выслушивал истории их жизни, и постепенно душа моя начала оттаивать. Потом я нашел заброшенную церковь, которая была разграблена, но внутри ее ощущался божественный дух, который витал здесь постоянно. Бабка Анфиса рассказала, что ангел, который дается храму, никогда не покидает это место, даже если от стен церкви не остается и следа.
В том храме сохранились остатки росписей и фресок, я стал копировать их, я погрузился в другой мир, в мир людей, смыслом жизни которых стало самоотречение и отказ от светских удовольствий.
Бабка Анфиса дала мне старинные книги – Жития святых. Я никогда раньше не читал их. Я нашел в них истории древних иконописцев – Андрея Рублева, Дионисия. Они не выставляли свое искусство напоказ, не искали зрителей и почитателей. Напротив, творили в одиночестве, бежали от славы и признания, и единственным судьей их произведений был Творец Вселенной – Бог. Они создавали истинное искусство.
Я начал читать жития и других святых. Многие из них были царского рода, богатыми и знатными. Но они оставляли свой сан, свое богатство и бежали в пустыни, чтобы познать Истину. Тогда я вдруг осознал, в чем заключался секрет Эмилии, почему любовь к ней для многих становилась роковой.
– В чем же? – нетерпеливо спросила Леля.
– Она умеет найти в каждом человеке самую уязвимую струну и начинает на ней играть. Она так искусно исполняет эту мелодию, что каждый, кто общается с ней, начинает видеть себя в идеальном свете, раскрывает свой творческий потенциал, начинает чувствовать себя гением, настоящим Мастером. С одной стороны, это пробуждает скрытые внутренние резервы человека, дает толчок настоящему творчеству, а с другой – эти резервы могут работать только в присутствии Эмилии. Без нее этот тайный источник закрывается. Поэтому, когда она оставляет человека одного, он становился беспомощным и несчастным.
Но я понял, что те резервы, которые раскрывала Эмилия посредством гордыни и тщеславия – а они живут в каждом из нас – это всего лишь самолюбование и раздутое Эго. Это можно сравнить с великолепным актером, который, выйдя на сцену и не видя в зале публики, теряет вдохновение и не может играть свою роль. Я подумал тогда, что искусство, которое постоянно требует подогрева в виде одобрения толпы или пусть даже единственного обожателя, не может называться Истинным Искусством. Когда я понял это, с моей души как бы упал камень.
Леля, затаив дыхание, слушала Художника:
– И что же было дальше?
– Я почувствовал вдохновение и силы писать. Я снова взялся за кисть. Но мои работы теперь стали другими. Я отказался от своей мозаичной техники и стал писать в совершенно новой манере – просто и реалистично. Но я писал не рукой, не кистью – я писал душой. Ты хочешь взглянуть на мои новые работы? – вдруг спросил Художник Лелю.
Она кивнула, и они поднялись на чердак, где Художник оборудовал свою мастерскую. Художник ходил от картины к картине, зажигая свечи, которые были вставлены в фонарики под каждой из них, и взору Лели открывались удивительные полотна. Они совсем не напоминали те картины, которые она видела в доме у Ведьмы. На них не было ярких красок, от которых устает глаз. Они были выдержаны в строгих спокойных тонах. В основном это были портреты людей – деревенских жителей: слепой бабки Анфисы, пастуха Бориса, огородницы Нины.
Леля сразу узнала их без труда по рассказам Художника. Их лица были чистыми, притягивали к себе внутренней добротой и особым смыслом.
Были здесь и изображения святых. Художник показал на одну из картин:
– Это преподобный Онуфрий Великий. Он был царским сыном, но стал монахом и ушел в пустыню. Бог дал ему вместо одежды волосяной покров, чтобы он не мерз ночью в пустыне, – рассказывал Художник, показывая на изображение седовласого старца, покрытого с головы до ног белыми волосами. – Я чувствовал себя чем-то похожим на него – я был беспомощен, обнажен, но Бог покрыл целебным покровом мои душевные раны и вернул меня к жизни.
Леля с интересом слушала Художника и смотрела на него во все глаза. Он заметил ее внимательный взгляд и сказал:
– Ты думаешь, я несу бред, что мои глаза покраснели от вина. Нет, на самом деле они воспалены от бессонных ночей. Последнюю неделю я почти не спал, потому что боялся потерять то вдохновение, которое меня посетило в храме.
Леля смотрела на изображения святых, на их отрешенные лица. Но отрешенными они казались только вначале. Приглядевшись, можно было почувствовать свет, исходивший от них. Но это был не обычный свет – это был свет духовный, невечерний свет, пришедший из другого мира, где нет ни болезни, ни печали, ни воздыхания, где нет зависти, предательства, подлости, где усталые люди обретают наконец-то душевный покой.
– Девушка пела в церковном хоре
О всех усталых в чужом краю,
О всех кораблях, ушедших в море,
О всех, забывших радость свою.
Так пел ее голос, летящий в купол,
И луч сиял на белом плече,
И каждый из мрака смотрел и слушал,
Как белое платье пело в луче.
И всем казалось, что радость будет,
Что в тихой заводи все корабли,
Что на чужбине усталые люди
Светлую жизнь себе обрели.
И голос был сладок, и луч был тонок,
И только высоко, у Царских Врат,
Причастный Тайнам,– плакал ребенок
О том, что никто не придет назад…
Леля процитировала стихи Блока, которые недавно услышала на одном из
