Хорошие люди - Евгений Емельянов

— Не знаю, — пожал тот плечами. — Зато по твоим глазам видно, что ты готов свернуть мне шею.

Вахтомин опешил, потом издал серию звуков, состоящих из хрипа и кашля.

— Хорошо сказано, сыночек. Только зачем я — ты сам себе шею свернешь, если будешь разговаривать с отцом таким тоном.

— У меня хороший тон, это тебя муха укусила…

— Ну, ладно, хватит! Грамотный, вижу. А хочу спросить я тебя вот о чем…

— Господи, Клавдий. Снова ты начинаешь… — вмешалась Варвара Петровна. — Где-то испортит себе настроение, а срывает зло на других…

— … вот о чем я хочу тебе сказать, — продолжал Вахтомин. — Поскольку ты теперь самостоятельный человек, рабочий класс, то и поступки у тебя должны быть соответствующими. Теперь тебе должно быть очень стыдно гонять мяч вместе с пацанами; ты теперь не пацан.

— Перестань, отец…

— Это во-первых. Во-вторых, станешь помогать бабушке Варваре во всех хозяйских делах — ну, там, воды принести, помои вынести, коврик поколотить на улице… А ты как думаешь? Взрослый человек должен все делать по дому.

— Не говори глупостей, Клавдий, — сурово сказала Варвара Петровна. — Ты еще заставь мальчишку и полы мыть, и белье стирать…

— И заставлю! В нашей стране любой труд уважаемый. Хоть бы даже и ассенизатора.

— А когда ты будешь возвращаться с работы, — сказал Станислав, поднимаясь из-за стола, — я буду мыть тебе ноги.

— Что-что-что? — Вахтомин растерялся. — Повтори, что ты сказал!

— Я не люблю повторять.

Клавдий Сергеевич тоже поднялся.

— Клавдий, бога ради, перестань, — в отчаянии попросила Варвара Петровна.

Вахтомин приблизился к сыну, не слушая мать. Он видел лицо Станислава, видел его глаза, в которых застыли решительность и обида. Клавдий Сергеевич испытал сильный зуд в правой руке. Он сжал ладонь в кулак, ногти впились в кожу. Настолько сильной и неуправляемой была злость, что Вахтомин побледнел. Сейчас, сию минуту он в кровь разобьет это лицо. Он размахнулся, но вместо того, чтобы ударить Станислава, грохнул кулаком по столу. Звякнули чайные чашки, что-то крикнула сыну мать, но Вахтомин уже уходил. Вышел в сени, оставив за собой пушечный выстрел, который произвела с силой захлопнувшаяся дверь; вышел во двор — и новый пушечный выстрел раздался за спиной.

Быстрым шагом, широко размахивая руками, Вахтомин направился в сторону села. Он сегодня лишний раз убедился в том, что ненавидит собственного сына. Клавдий Сергеевич всегда был равнодушен к детям, всю свою жизнь. Он не испытывал к сыновьям родственных чувств, и если пытался воспитывать их, то делал это потому, что знал: родители должны воспитывать своих детей.

Но — уже не в первый раз подумал Вахтомин — детей хорошо воспитывать до одного определенного момента, то есть до тех пор, пока они не заведут себе собственные суждения; а потом суждения эти надо выбивать из них, как пыль из ковра, палкой!

«Нужно было отправить его подальше, — пронеслась в мозгу мыслишка. — Нужно было отправить его в Тамбов, в Москву, в техникум, в ремесленное училище, чтобы только не видеть его физиономии». Вслед за Вахтоминым увязалась маленькая собака. Она вся извивалась от любви к человеку, повизгивала, чего-то ждала от него.

— Убирайся! — крикнул Вахтомин и ударом сапога отшвырнул ее в сторону, вложив в этот удар всю свою злость.

Собака завизжала и бросилась бежать.

Затем он увидел, что стоит на дороге, которая ведет на станцию. Значит, сознание направляло его к Марине Семеновне Фабрициевой — работнице железнодорожного буфета, к черноволосой Марине, которая всегда хорошо понимала Вахтомина. Марина ярко красит губы, но она хорошая женщина. Она с уважением относилась к Клавдию Сергеевичу, на людях называла его по имени-отчеству, в интимной же обстановке — «Клавочкой», и он почти не обижался на такое имя. Оно ему даже нравилось, хоть он и делал вид, что возмущается.

— Марина, ну какой же я тебе Клавочка? Ведь я мужчина.

— Дурачок мой, в этом весь юмор, — отвечала она, гладя его по голове. И спрашивала: — Зачем ты носишь такую прическу?

— Чтобы больше уважали.

— И тебя уважают?

— Еще как. У меня целых три, — он вытянул руку с растопыренными пальцами, — целых три грамоты от облсовпрофа. Ничего?

— Нормальненько.

— Могу еще заработать.

— Только грамотами сыт не будешь, Клавочка.

— А ничего… мы не пропадем. Мы сами с усами. У меня есть маненько на книжечке…

Подобные разговоры происходили между Мариной Фабрициевой и Вахтоминым еще в те времена, когда Клавдий Сергеевич выпивал и когда он носил в себе мысль развестись с Александрой и жениться на буфетчице. Никто не знал об этой его тайной мысли, хоть он не уверен был в другом — в том, что никто ничего не знает о его связи с Мариной. В небольшом селе, которое даже не районный центр, а тем паче в деревне, трудно спрятать концы в воду, но Вахтомину, по всей видимости, удалось это сделать. Как уже было сказано, в те времена он пил, и Александра не подозревала о том, что в буфете на станции ее муж пропивает не только деньги, но и свою супружескую верность. Он сумел обвести жену вокруг пальца, и у него ни разу не было с ней неприятного разговора о других женщинах, к которым он неравнодушен…

Правда, иногда в селе он натыкался на сыновей, когда выходил от Марины или направлялся к ней, но они никогда не интересовались, куда это ходит их отец — так далеки они были от его интересов. Клавдий Сергеевич намеревался бросить Александру ради Марины Фабрициевой; о детях он не думал, потому что был равнодушен к ним, как равнодушна кукушка к дальнейшей судьбе своих кукушат. Вахтомин хотел бросить жену ради женщины, которая обхаживала его так, что он млел от удовольствия. «Вот какой должна быть жена!» Марина Семеновна Фабрициева выполняла каждое его желание. Она, не колеблясь, закрывала буфет на ключ и уходила с Вахтоминым, если он звал ее, в любое время дня.

Они приходили к ней домой и устраивали праздник. Марина Фабрициева, нежно улыбаясь, сновала вокруг развалившегося в кресле Вахтомина, сервировала журнальный столик — селедочка, колбаска, сыр, томатный сок (которым Вахтомин любил запивать водку), и водка в хрустальном графине — прозрачная, манящая…

И никогда, никогда не слышал Клавдий Сергеевич, чтобы Марина обвинила его в том, что он пьет.

Разговоры о совместной жизни они вели часто; они договорились даже о том, какая мебель будет стоять у них в доме (в тех двух комнатах, которые отвела сестра Марине). Они будут жить по-городскому — так, как жила Марина всегда и как жил Вахтомин (или ему казалось, что он так жил).

— А тебе не жалко своих детей, Клавочка?

— Дети, Мариночка, не пропадут. Придется, конечно, платить алименты, но что делать? Ради счастья на все пойдешь. Говорят, искусство требует жертв. Счастье — тоже… Дети не пропадут.

Они сидели в полутемной комнате, выпивали, закусывали и строили планы своей дальнейшей жизни.

И однажды Клавдий Сергеевич испытал потрясение. По деревообделочному комбинату прокатился слух о том, что на место ушедшего на пенсию начальника заготовительного цеха будет назначен Вахтомин, как наиболее опытный работник. Эта новость вышибла Клавдия Сергеевича из равновесия, в котором он пребывал много лет. Получив новость из третьих рук, Клавдий Сергеевич решил, что не бывает дыма без огня, и начал ждать. Встретившись, как обычно, с Мариной Фабрициевой, он все рассказал ей, и Марина посоветовала ему остепениться, то есть придать себе вид солидного человека. Она не сказала о том, что Вахтомин должен бросить пить, но это было ясно и так. Если его назначат начальником цеха, он должен вести себя соответствующе, Марина права.

Начальник цеха! Вот теперь-то он покажет всем этим Рожковым и прочим своим недоброжелателям; он им покажет, где раки зимуют!

Клавдий Сергеевич бросил пить. Ему удалось это с большим трудом, но он твердил себе, что, если у человека есть воля, он способен вытерпеть все. Вахтомин считал, что воли ему не занимать. Правда, бросив пить, Клавдий Сергеевич стал раздражительным. Многое ему не нравилось в цехе. Он стал еще активнее «вскрывать недостатки», чаще выступать на собраниях. Его действительно назначили исполняющим обязанности начальника цеха, и он делал все для того, чтобы оправдать это доверие.

Но через некоторое время прибыл новый начальник цеха, и Вахтомину очень вежливо предложили вернуться на свое рабочее место — сменным мастером. Это был тяжелый удар для Клавдия Сергеевича.

Можно было ожидать, что Вахтомин снова начнет пить, но этого не случилось. За два года и три месяца, которые он провел в должности начальника цеха, произошло много событий, которые основательно отразились на его жизни. С того самого дня, когда Вахтомин впервые узнал удивительную новость — его назначили и. о. начальника цеха! — с того дня Марина Фабрициева если и продолжала занимать место в его мыслях, то значительно меньше, чем занимала раньше. Бросив пить, Вахтомин стал все реже и реже появляться в железнодорожном буфете (что заметил даже Петрищев, завсегдатай этого заведения), и еще реже — в доме у Марины.