Темные замыслы - Филип Фармер

— Добро пожаловать, Джил Галбира.

Она поблагодарила и вдохнула аромат, напомнивший ей запах жимолости с легким душком старой кожи, — странное, но приятное сочетание.

Поднявшись на верхнюю ступеньку, они оказались в самой просторной комнате дома. С высокого потолка — в три ее роста — свешивалось множество светильников в японском стиле. Мебель — тоже бамбуковая — была легкой и светлой. На простых стульях лежали мягкие подушки. Ножки столов и кресел, выточенных из дуба и тиса, покрывала прекрасная резьба, изображавшая головы животных, чертей, речных рыб и даже людей. Очевидно, резьба являлась делом рук кого-то из прежних обитателей дома — в ней не чувствовалось японском колорита.

На полу стояли высокие вазы; их узкие горловины расширялись кверху, как распустившийся цветок. На столах с витыми ножками красовались майоликовые блюда — гладкие глазурованные или расписные. Одни пестрели геометрическим узором, на других были изображены морские сюжеты из земной истории. Джил пригляделась. Римские триремы, переполненные матросами и воинами. Синие дельфины, играющие в зеленых волнах. Огромное чудовище разевает пасть, собираясь поглотить корабль. Оно до странности напоминало речного дракона — очевидно, художник не остался глух к впечатлениям местной жизни.

В проемах дверей висели, покачиваясь, нити с нанизанными белыми и красными позвонками меч-рыбы; когда их касались рукой, они издавали мелодичный звон. Стены покрывали циновки, сплетенные из тонких лиан. Окна затягивала прозрачная пленка из высушенных кишок речного дракона.

Подобной меблировки Джил здесь не видела ни у кого. Все было выдержано в том зародившемся в долине стиле, который многие называли культурой речной Полинезии.

Свет ламп с трудом пробивался сквозь густое облако табачного дыма. В углу, на невысоких подмостках, играл небольшой оркестр. Музыканты работали за плату — выпивку, но было ясно, что и сами артисты получают истинное удовольствие от игры. Они колотили по самодельным барабанам, дули в бамбуковые флейты и окарины, перебирали струны арф из рыбьих кишок, натянутых на панцири черепах; один пиликал на скрипке из тиса и тех же рыбьих кишок, терзая ее смычком, на который пошел ус синего речного дельфина. Звенел ксилофон, гудела труба, саксофонист выводил причудливые трели.

Музыка была незнакомой для Джил — вероятно, напевы американских индейцев.

— Будь мы с вами вдвоем, моя дорогая, — обратился к ней Пискатор, — я предложил бы вам чаю. Но здесь много народа, и это, к сожалению, невыполнимо. Моя «кормушка» выдает мне раз в неделю лишь крошечный пакетик.

Вероятно, он до сих пор сохранял приверженность к чайной церемонии — любимой традиции японцев. Джил огорчилась. Не выпив в положенное время чашку чая, она, как и большинство ее соотечественников, чувствовала упадок сил.

Стеклянным стаканом Пискатор зачерпнул из огромной чаши скулблум и подал ей. Джил потихоньку потягивала терпкое вино. Стоя рядом, японец говорил, как счастлив видеть ее у себя. Похоже, он не лукавил. Она тоже чувствовала к нему симпатию, хотя ни на минуту не забывала о его прошлом. Родиной Пискатора была страна, где мужчины видели в женщине лишь предмет сексуальных утех или рабочую лошадку; следовательно… Но тут она одернула себя (в который уже раз?): не будь как все, не поддавайся предубеждениям; узнай, пойми, а лишь потом — суди.

Хозяин вел ее по комнате, представляя гостям. Издали кивнул Файбрас. Тонко улыбаясь, поклонился Сирано. Сегодня она уже не раз с ним встречалась, но француз явно избегал ее, хотя и держался с безупречной и холодной вежливостью. Джил была огорчена; ей очень хотелось преодолеть возникшую между ними отчужденность и сблизиться с этим легендарным человеком — блистательной загадкой семнадцатого века.

Она кивнула Иезекиилу Харди и Давиду Шварцу, с которыми виделась в бюро и на заводе. Эти двое вели себя достаточно дружелюбно, полностью признав превосходство ее знаний и опыта. Но сама Джил, наблюдая их невежество и самонадеянность, часто приходила в ярость. Она старалась сдерживаться — пока. Но когда-нибудь ее терпению придет конец.

— Держись, Джил, — повторяла она, — не лезь в бутылку!

В жизни ей часто приходилось смирять свой нрав, и не всегда эти попытки завершались успехом. Сейчас даже японец вызывал у нее раздражение — этот Охара, придумавший себе такое глупое имя — Пискатор. В его спокойной вежливости есть что-то оскорбительное для ее самолюбия. Может быть, высмеять этого божьего рыбаря — ну, хотя бы для собственного удовольствия? Нет, не удастся. В нем так сильна уверенность в своей правоте.

14

Джил представили женщине по имени Жанна Жюган. Пискатор рассказал, что она была служанкой в родной Франции, но позже стала одной из основательниц католического Ордена сестер бедноты, возникшего в 1839 году в Бретани.

— Я его ученица, — сказала Жюган, указывая на Пискатора.

Джил удивленно подняла брови: — «О-о!». Ей не удалось продолжить разговор, хозяин увел ее от собеседницы.

Поразительно, к скольким религиям, сектам и философским учениям был причастен Пискатор! Но он не принадлежал к последователям Церкви Второго Шанса. Ее члены носили на шее шнурок со спиральным позвонком меч-рыбы; иногда — деревянную плашку с указанием должности в церковной иерархии.

Такая эмблема висела на груди следующего ее собеседника, что свидетельствовало о его высоком сане епископа. Смуглый низкорослый Самуил, человек с лицом ястреба, родился примерно в середине второго века нашей эры. По словам Пискатора, он был раввином еврейской диаспоры в Нихардии, в Вавилонии, и славился как толкователь религиозных догм и традиций. Самчил также знал толк в различных науках и создал календарь по еврейскому летоисчислению. Кроме того, ему удалось привести в соответствие законы Торы с законами страны, где обитала его община. Этот нелегкий труд прославил его имя.

— Его принцип — законы государства незыблемы, — пояснил Пискатор.

Самуил представил свою жену — Рахиль, маленькую широкобедрую женщину с короткими ногами. Ее кожа была довольно светлой, а лицо поражало выражением неприкрытой чувственности. Отвечая на вопросы Джил, она рассказала, что родилась в краковском гетто в четырнадцатом веке. Позже Пискатор добавил интересную подробность: ее, уже замужнюю, похитил какой-то польский вельможа и на целый год заточил в своем поместье. Потом Рахиль наскучила ему, и поляк выгнал любовницу, хорошо набив ее кошелек. Но муж не собирался прощать бесчестья; бедную женщину ждал нож.

Несколько раз Самуил отсылал Рахиль за соком, плескавшимся в большом кувшине на столе; однажды он жестом велел ей зажечь ему сигару. Она беспрекословно подчинялась, затем вновь занимала место за спиной мужа.