Не отвлекайте меня! Как сохранять высокую концентрацию несмотря ни на что - Эдвард Хэлловэлл

Для европейских евреев, столкнувшихся при нацистах с угрозой тотального истребления, управление страхом стало решающим инструментом выживания. Джозефу жизнь всегда представлялась полной угроз, и надо было сделать все, чтобы обезопасить семью от атак — реальных и мнимых.

Когда Джеку было пять лет, он однажды подслушал, как дед рассказывал соседу о жизни в концлагере: о крысе, которую Джозефу повезло убить и съесть, о клубах дыма из трубы крематория и о том, как на крыши бараков и дворы лагеря оседал жирный пепел. Джек проснулся среди ночи, крича от ужаса. С тех пор родители запретили Джозефу вспоминать о Бухенвальде — хотя бы в присутствии Джека.

Как в случае со многими детьми, столкнувшимися в раннем возрасте с геноцидом, инцестом, алкоголизмом, наркотической зависимостью и жестоким обращением, обсуждение этой травмы — особенно с Джозефом — стало в семье абсолютным табу, потому что любое упоминание только усиливало боль. Но Джозеф находил иные способы напоминать внуку об опасностях мира. Однажды старик предложил Джеку поиграть «в доверие». Он велел мальчику подняться на восемь ступенек по лестнице, а потом упасть навзничь. «Я тебя поймаю», — пообещал дед.

Джек повиновался, но Джозеф не сделал ни малейшей попытки подхватить его. Мальчик упал, сильно ударившись головой об пол. «Это научит тебя, — сказал Джозеф плачущему Джеку, — никогда никому не доверять».

Урок запомнился. С детства Джек понял — вернее, ему показали, — что жизнь никогда не бывает надежной и безопасной. Воспитание научило его не зависеть ни от кого.

Бегство от тревоги

Отец Джека, Дэниел, когда был мальчишкой, получил от Джозефа тот же урок — и это наложило на него неизгладимый отпечаток жертвы, пережившей тяжелую психическую травму2. Угрозы, опасности и идея о враждебности мира сопровождали жизнь семьи, словно шум работающего холодильника. Джек впитал это эхо, даже не отдавая себе отчета, что слышит его, не говоря уже о том, чтобы понимать, что оно значило. Он чувствовал, что не похож на других детей Куинса, хотя и не понимал почему.

С другой стороны, родители Джека понимали важность успеха. Дэниел преподавал математику в средней школе, его жена Эллен была домохозяйкой. Несмотря на то что доход Дэниела и Эллен был ненамного больше заработка Джозефа, их дети ходили в приличную муниципальную школу, изучали иврит, а семья имела возможность хоть и не пышно, но отметить достижение детьми совершеннолетия — бар- и бат-мицву. Отец Джека очень хотел, чтобы его сын стал профессиональным хоккеистом. Каждый день он поднимал сына в четыре утра и отводил на тренировку. Благодаря живому уму и неожиданно открывшимся спортивным дарованиям Джек смог использовать хоккей для поступления в колледж и получения степени.

Хоккей оказался божьим даром не только потому, что распахнул перед мальчиком двери колледжа, но и потому, что — по крайней мере, на время — освободил его от страха. Джек открыл для себя радостную сторону жизни. Благодаря хоккею Джек получил стипендию в Бостонском университете, в котором издавна существует сильная хоккейная команда. В университете Джек впервые почувствовал, что его больше не терзает неотступный страх. Новая часть его души сформировалась на льду и в общежитии. Джек дружил с людьми самого разнообразного происхождения, отнюдь не считавшими мир темным и страшным местом. Он понял, что есть люди, на которых можно положиться, и что бывают моменты, когда нужно сбросить броню.

Джек открылся миру до такой степени, что стал способен на любовь. Он просто потерял голову от любви. Он влюбился в Нэн, потому что, как признавался сам Джек, «она в тот вечер оказалась самой красивой в комнате».

Семья девушки совершенно не походила на семью Джека. Нэн тоже была еврейкой, но происходила из счастливой семьи среднего класса. Профилирующим предметом в колледже у Нэн был английский язык, а вторым — актерское мастерство. Джек нашел то, что искал. Нэн не стремилась сделать карьеру. Больше всего она мечтала о создании крепкой семьи, где всем было бы уютно. Она считала, что Джек умнее ее. Кроме того, ей удалось разглядеть ранимость под показным образом лихого хоккеиста, неуверенность под маской весельчака и души вечеринок.

Она всячески жалела Джека, как отбившуюся от стада овцу, и пыталась любовью вернуть ему душевное здоровье. Он и сам не понял, как открылся Нэн. Он рассказал ей о жестоком уроке деда, о паранойе, преследовавшей мальчика в раннем детстве, о тенях, постоянно нависавших над его семьей. Нэн слушала и отвечала Джеку самыми простыми, но действенными словами: «Я очень тебя люблю».

У них была большая и светлая мечта — создать счастливую семью. «И чтобы без всей той дряни, среди которой я вырос», — говорил по этому поводу Джек.

Вытеснение страха

Однажды, когда Джек получил работу в Goldman Sachs, а потом уволился оттуда, чтобы основать собственный хеджевый фонд, его тревожные гены загорелись жаждой мести. Стараясь компенсировать все унижения и страдания, пережитые в детстве в связи с бедностью, Джек принялся с удвоенной энергией делать деньги. Он сильно расстраивался из-за того, что его родители ютятся в убогом домишке со старой, потрепанной мебелью, и много раз пытался дать отцу денег, чтобы тот наконец бросил работу. Но Дэниел всегда отказывался от этого предложения. «Мне нравится преподавать в школе. Если ты стыдишься меня, то прости и не обессудь».

«Папа, — запротестовал Джек во время одного из таких разговоров, — я, наоборот, нисколько тебя не стыжусь. Я просто хочу отплатить тебе за заботу».

«Тогда стань хорошим человеком и будь счастлив, — заявил Дэниел. — Это единственное, чего я хочу».

«Ты не считаешь меня хорошим человеком?» — спросил Джек.

«Ты сам сказал это мне», — ответил отец.

Разговор на том и закончился, но загадочная фраза «ты сам сказал это мне» осталась висеть в воздухе.

Дэниел понимал, что взять у сына деньги означало стать соучастником безбожной жизни трудоголика, каковую он не одобрял. Однажды, когда Дэниел отчитал сына, они поругались так сильно, что не разговаривали два месяца.

«Ты уделяешь слишком много внимания своей работе и совсем забросил семью, — сказал тогда Дэниел. — Ты богат, но видит бог, ты живешь неправильно».

«Я зарабатываю деньги, которые не смог заработать ты, — язвительно парировал Джек. — По крайней мере, я получаю достаточно, чтобы обеспечить свою семью».

С тех пор отношения отца и сына стали весьма прохладными.

Лишившись льда хоккейной площадки и спортивной раздевалки — этой бодрящей обстановки, расставшись с приятелями из колледжа, с которыми можно было пить пиво и веселиться, Джек снова стал тем, кем был раньше, — повернутой на работе тревожной личностью. Вместо того чтобы тянуться к Нэн, он начал вести себя так, словно ее вообще не существовало, — чему-то такому его и учил Джозеф. Джек решил, что годы, проведенные в колледже, — это фантазия. В «реальном мире», как говорил сам Джек, человек человеку — волк, и если ты хоть на минуту зазеваешься, тебя немедленно сожрут. Жизнь менеджера хеджевого фонда, похожая на катание на американских горках, наполнила Джека беспокойством. Однако, не отдавая себе отчета, насколько тревожность калечит его, Джек с радостью отдался на ее милость; без нее он чувствовал себя голым и уязвимым. Он поверил в распространенную, хотя и безумную идею, что стоит только избавиться от вечного беспокойства — и судьба, подобно деду Джозефу, свалит его с лестницы. Если же он будет все время начеку, судьба пощадит его.

Когда Нэн или кто-то из друзей пытались напомнить ему о необходимости время от времени делать перерывы и приходить в себя, Джек просто игнорировал эти советы. В его представлении семейный отдых должен был всегда сочетаться с работой. Даже во время велосипедных прогулок он продолжал думать о состоянии фондовых рынков. Когда Джек не работал, он просто не знал, куда себя деть и чем заняться. Он чувствовал, что дела его не так хороши, как кажется, что он что-то упускает из виду и потому близок к падению.

Тревожность

Джек и сам не видел, насколько фундаментально он несчастлив и как много несчастий он причиняет близким ему людям. Он считал, что распоряжается своим миром, но тревожность заставляла его вести себя не вполне адекватно. Он изолировал себя от всех и продолжал отдаляться от Нэн. Убежденный в том, что он служит прежней мечте о создании счастливой семьи, он совершенно потерял из вида настоящую семейную жизнь и утратил к ней всякий интерес. Патологически привязанный к своему болезненному беспокойству, Джек сыграл с собой злую психологическую шутку. Он решил думать о своей тревоге как о чем-то позитивном; он чувствовал себя уютно, только когда испытывал беспокойство того или иного рода. Без этого болезненного комфорта он становился уязвимым. Он сам стремился к большей тревоге, по мере того как она все сильнее охватывала его. Желание Джека достичь успеха было таким сильным, а последствия в случае, если он все-таки потерпит фиаско, настолько пугали его, что он чувствовал себя обязанным целиком отдаваться работе и убеждал себя, что в противном случае все разрушится. Чтобы заглушить болезненное чувство пустоты, наступившей в его жизни, он удвоил свое рвение к работе.