Знак единорога - Роджер Желязны

— В каком смысле?

— С нами сейчас все остальные, смотрят, слушают через мой Козырь. Ты не сможешь устранить меня, не обнаружив своих намерений перед семьей. В таком случае, если я умру, нарушив клятву, обещание все равно будет выполнено.

— Понял, — сказал я. — А если тебя убьет кто-нибудь другой? Устранят меня. Что заставит Джулиэна, Бенедикта, Рэндома и девочек встать на баррикады. Все просто расчудесно… для того убийцы, кем бы он ни был. Все-таки чья это была идея?

— Моя! Только моя! — сказал Джерард, и я почувствовал, как хватка усиливается, руки его согнулись и напряглись. — Ты просто хочешь все запутать! Как и всегда! — простонал он. — Все было нормально, пока ты не вернулся! Проклятие, Корвин! Я думаю, все это — твоя вина!

И он бросил меня в воздух.

— Невиновен, Джерард! — это было все, на что у меня хватило времени.

Затем он поймал меня — чудовищный, выкручивающий плечо захват — и выдернул из пропасти. Он крутанул меня в «мельнице» и поставил на ноги. Тут же отшагнул, направляясь обратно к усыпанному гравием участку, где мы дрались. Я пошел следом, и мы собрали вещи.

Застегивая широкий пояс, Джерард поднял на меня взгляд и опять отвернулся.

— Не будем больше вспоминать об этом, — сказал он.

— Хорошо.

Я повернулся и пошел к лошадям. Мы сели в седла и поехали по тропе дальше.

Источник в роще названивал свою тихую мелодию. Солнце — теперь чуть выше — повесило меж деревьев полосы света. На траве еще лежала роса. Дерн, что я срезал для могилы Кэйна, был влажен от нее.

Я вытащил припасенную лопату и вскрыл могилу. Джерард без слов помог мне перенести тело на кусок парусины, который мы привезли с собой. Мы обернули парусину вокруг тела и зашили крупными, свободными стежками.

— Корвин! Смотри!

Это был шепот, и рука Джерарда стиснула мне локоть, когда слова сорвались с его губ.

Я проследил за его взглядом и замер. Ни один из нас не шевелился, пока мы разглядывали видение: сдержанная мерцающая белизна окружала ее, как будто она была покрыта светлым сиянием, а не мехом и гривой, ее крошечные раздвоенные копытца были позолочены, равно как и изящный витой рог, что рос из узкой головы. Единорог стояла на вершине одного из малых камней, покусывая стелющийся лишайник. Глаза ее — когда она подняла взгляд и посмотрела в нашем направлении — были яркими, изумрудно-зелеными. На пару мгновений она стала частью нашей неподвижности. Затем сделала быстрое нервное движение передними ногами, взбив воздух и ударив три раза о камень. А затем расплылась туманом и, беззвучно, словно снежинка, исчезла в лесу по правую руку от нас.

Я поднялся и подошел к камню. Джерард шел следом. Во мху я увидел крошечные следы копыт.

— Значит, мы на самом деле видели ее, — сказал Джерард.

Я кивнул.

— Мы видели что-то. Ты видел ее раньше?

— Нет. А ты?

Я покачал головой.

— Джулиэн уверял, что однажды видел ее, — сказал Джерард, — издали. Говорит, его гончие отказались взять след.

— Она была прекрасна. Такой длинный, шелковистый хвост, эти сияющие копыта…

— Да. Папа всегда говорил, что это доброе знамение.

— Мне так хотелось хоть одно для себя.

— Странное время для ее появления… Все эти годы…

Я опять кивнул.

— А есть какой-нибудь ритуал? Она — наш покровитель, и все… Есть что-нибудь такое, что нам следует сделать?

— Если и есть, то Папа никогда не говорил мне об этом, — сказал я. Слегка шлепнул по камню, на котором стояла единорог. — Если ты вестница какого-то поворота в нашей судьбе, если ты принесла нам какую-то меру милосердия… спасибо, единорог, — сказал я. — И даже если все это не так, спасибо за свет от того, что ты с нами в темные времена.

Затем мы напились воды из родника и уехали. Зловещий сверток мы пристроили на спину третьей лошади. Мы вели коней под уздцы, пока не удалились от того уголка, где все, кроме воды, вновь впало в неподвижность.

VI

Жизнь кипит неостановимо, люди вечно втаптывают надежду в грязь, а холодные сковородки над пламенем ада часто так далеки друг от друга, что и не допрыгнешь, — вот сумма моей жизненной мудрости на тот вечер, выпестованная в духе творческого беспокойства. На эти сентенции Рэндом ответил кивком и дружеской непристойностью.

Мы находились в библиотеке, и я сидел на краю большого письменного стола. Рэндом занимал кресло справа от меня. Джерард стоял в другом конце комнаты, инспектируя какое-то оружие, что висело на стене. Или, может, смотрел на выгравированного Рэйном единорога. Как бы то ни было, вместе с прочими он также игнорировал Джулиэна, который, уставившись на свои чешуйчатые сапоги, сутулился в легком кресле, прямо по центру, возле стендов: ноги вытянуты и скрещены в щиколотках, руки сплетены. Фиона — ростом порядка пяти футов двух дюймов, — зеленые ее глаза не отрываются от голубых глаз Флори; пока девочки говорят там, у камина, волосы Фи — чудная компенсация пустого очага — пламенеющие, как всегда, напоминают мне нечто, от чего только что оторвался художник, отложил инструменты, озабоченный вопросами, медленно всплывающими вслед за улыбкой. Точка у основания горла — там, где большой палец художника наметил ключицу, — всегда притягивала мой взгляд, как и положено метке мастера, особенно когда Фиона поднимала голову, насмешливо или властно, чтобы приветствовать нас — тех, кто выше… Тут она легко улыбнулась, несомненно почувствовав мой взгляд: удивительный дар проницательности, невероятность которого не раз приводила в замешательство. Отдельно в углу, с претензией на то, что изучает книгу, стояла Лльюилл — ко всем нам спиной, ее зеленые локоны колебались в паре дюймов над краем темного воротника. Было ли в ее отдалении предубеждение, осознание своей чужеродности или просто осторожность, — в этом я никогда не был уверен. Вероятно, всего понемногу. Подобных ей не было в Янтаре.

…И то, что мы составляли множество отдельных личностей, а не группу, семью, именно тогда, когда мне требовалась некая гиперличность, некий коллективный натиск воли, собственно, и был тот вывод, к которому привели мои наблюдения и признания Рэндома.

Я ощутил знакомое присутствие, услышал: «Привет, Корвин!» — и вот она, Дейрдре, пробивающаяся ко мне. Я потянулся, подал руку — ввел в библиотеку Дейрдре. Она сделала шаг вперед, как будто на первом такте некоего церемонного танца, и придвинулась ближе, лицом ко мне. На мгновение ее голову и плечи обрамило решетчатое окно, а стену по левую руку украсил богатый гобелен. Спланировано и спозировано, конечно. Но все равно эффектно. В левой руке Дейрдре держала мой Козырь. Она улыбалась. Все прочие взглянули на нас, лишь только она возникла, и, медленно повернувшись, она врезала по ним улыбкой — словно Мона Лиза с пулеметом.